— Это так, господин Лабру, я проявила слабость, поддавшись на мольбы Винсента, я нарушила правила, но вы же знаете, почему. Любой — если только у него не каменное сердце, — видя отчаяние бедняги, поступил бы так же.
— Мы не созданы для того, чтобы работать вместе, госпожа Фортье, — помолчав, сказал инженер, — и мне очень жаль. Я требую от подчиненных беспрекословного повиновения, а вы слишком много рассуждаете. Тем не менее вы заслуживаете участия…
В этот момент в кабинет вошел кассир Рику, принесший хозяину какие-то бумаги. Жанна ждала. На сердце у нее становилось все тяжелее. Так прошло несколько секунд. Хозяин закончил проверку, кассир забрал бумаги. Он собрался было выйти, но, взглянув на молодую вдову, сказал:
— Раз уж госпожа Фортье здесь, будьте любезны, господин Лабру, объясните ей то, что на ее месте следовало бы знать: проносить на завод керосин для личных нужд запрещено категорически.
Господин Лабру аж подскочил.
— Керосин, — вскричал он, — керосин на заводе!
— Да, господин Лабру, — подтвердил кассир, — госпожа Фортье пользуется керосиновой лампой: вчера возле привратницкой я почувствовал запах пролитого керосина.
— И вы, госпожа Фортье, станете утверждать, будто не знаете, что это — явное нарушение правил? — в ярости спросил инженер.
— Я не знала этого, господин Лабру.
— Невозможно!
— Я никогда не лгу. Да и к чему бы мне сейчас лгать? Я прекрасно вижу, что тут и говорить уже не о чем.
— И нисколько не ошибаетесь. Я прошу вас подыскать себе другое место. В конце месяца вы с завода уйдете.
— Значит, — проговорила Жанна, запинаясь от подступавших к горлу рыданий, — вы меня гоните!… Мой муж работал на вас, стараясь изо всех сил, как и положено такому честному человеку, как он. Он погиб на вашем заводе, убит на службе, на посту, как солдат. А вам-то что? Вы гоните меня! Что со мной будет? Что будет с моими детишками? Вам до этого и дела нет! Вы гоните меня! А! Слушайте, господин Лабру, берегитесь: это вам счастья не принесет!…
Господин Лабру пристально посмотрел на Жанну.
— Что вы имеете в виду? — спросил он.
— Несчастная! — вскричал кассир. — Она еще и угрожает!
Жанна рыдала.
— Нет, сударь, — едва слышно ответила она, — я не угрожаю, никому не угрожаю, я принимаю горе, которое обрушивается на мою голову раз за разом, и держу свою печаль при себе… Господин Лабру думал, что может доверить мне эту работу, а я с ней не справилась. Ну и пусть. Я виновата, мне и отвечать. Я уеду, господин Лабру, я не буду дожидаться конца месяца, уйду через неделю. Извольте подыскать кого-нибудь на мое место.
Несмотря на свою жесткость, господин Лабру почувствовал, что растроган.
— Вы глубоко ошибаетесь, несчастное дитя, — мягко сказал он, — никуда я вас не гоню… Я понял, что поступил необдуманно, назначив женщину на совершенно мужскую работу… и вы должны это понять…
— Об этом следовало подумать раньше, господин Лабру.
— Разумеется, но думать мне помешало мое горячее желание как-то помочь вам. Оставайтесь до конца месяца. Тем временем я, конечно же, подыщу вам место, которое куда лучше будет соответствовать и вашему характеру, и вашим способностям.
Жанна, совсем уже обезумев от горя, задыхалась в рыданиях.
— Нет… нет… сударь, — запинаясь, пробормотала она, — через неделю я уйду. Тем более что этот завод был для меня адом. Мне все время казалось, что я ступаю по крови, окруженная скорбными воспоминаниями. Проклятое место, где мой муж встретил смерть, а я — одни лишь неприятности… Я уйду…
И молодая вдова, закрыв лицо руками, бросилась вон из кабинета.
— Несчастная женщина! — сказал инженер, глядя, как она идет по двору. — Я глубоко сожалею обо всем этом. Воскресил все ее горести. Конечно же, намерения у нее были самые добрые, но все получилось шиворот-навыворот. Не знаю, где была моя голова, когда я взял ее на эту работу! Поступил как сумасшедший.
— Вам подсказало это сердце, ваше доброе сердце, господин Лабру, — вкрадчиво заметил кассир.
— Я исполнял свой долг. Священный долг… Долг хозяина перед вдовой погибшего на службе рабочего. Я найду ей место в доме сестры. Это, конечно же, можно уладить.
— Ах, господин Лабру, — заговорил опять кассир Рику, — остерегайтесь действовать по первому побуждению, по крайней мере, в данном случае. Эта женщина только что угрожала вам…
— Разве это угроза?
— Определенно да. Не нравятся мне ни ее речи, ни поведение. Похоже, Жанна Фортье имеет два предмета ненависти: вас, своего благодетеля, и завод, где ее муж погиб по своей же вине. Остерегайтесь, сударь!…
— Да ну, Рику, вы преувеличиваете! Все-то вам видится в черном свете! Эта несчастная женщина — вдова и мать двоих детей! Муж ее погиб на моем предприятии — да, он допустил небрежность, но ведь он погиб. Я должен для нее что-то сделать, и, конечно, сумею. Если не удастся устроить ее у сестры, дам ей денег — сумму вполне кругленькую для того, чтобы спокойно жить в ожидании работы.
Затем господин Лабру добавил, меняя тему разговора:
— Вы составили баланс?
— Да, сударь, вот он, — ответил Рику и протянул инженеру испещренный цифрами листок.
— Семь тысяч сто двадцать три франка тридцать сантимов…
— Да, господин Лабру. Сейчас я их вам принесу.
— Ну что это у вас за причуда, дорогой Рику? Я должен служить кассиром у собственного кассира! Почему вы не храните деньги в своем сейфе?
— Я уже имел честь объяснить вам, господин Лабру: я страшно боюсь брать на себя такую ответственность. Поскольку живу я не на заводе, то не хочу ни за что отвечать. Если ночью вас обокрадут, я буду очень сожалеть об этом, но мне не в чем будет себя упрекнуть, да и у вас не будет ко мне претензий; и потом, что тут поделаешь, сударь, мне так спокойнее.
— Тогда несите деньги.
Рику отправился за семью тысячами ста двадцатью тремя франками тридцатью сантимами, передал их господину Лабру, а тот засунул деньги в свой личный сейф — эту процедуру ему приходилось делать каждый вечер. Послышался звон колокола, возвещавший конец рабочего дня. Кассир пожелал хозяину всего хорошего и удалился. Рассыльный пришел узнать, не будет ли каких поручений.
— Нынче вечером вы не нужны мне, Давид, — сказал инженер, — можете идти домой.
Давид вышел из кабинета, взял в коридоре свою шляпу и через двор направился к выходу. Основная часть рабочих уже ушла, к дверям спешили самые последние. Рассыльный, прежде чем уйти, заглянул в привратницкую.
— Ну вот! Жорж, — весело и громко позвал он, — ты что же, малыш, и попрощаться сегодня не хочешь со своим приятелем?
Ребенок подошел к нему.
— Что такое? — спросил Давид. — Да у тебя глаза красные. Почему ты плачешь?
— У мамы неприятности… — ответил маленький Жорж.
— Неприятности? — переспросил рассыльный.
Он просунул голову в дверь и спросил:
— Что ж тут такое произошло, госпожа Фортье?
Жанна рыдала.
— Ну скажите же что-нибудь… что у вас случилось?
— Ах! Бедный мой Давид, — пытаясь подавить рыдания, с трудом проговорила Жанна, — я несчастна… так несчастна… меня преследуют несчастья… Меня выгоняют…
— Выгоняют отсюда, вас! — воскликнул пораженный рассыльный. — Быть того не может! Ну не господин же Лабру такое выкинул?
— А кто, по-вашему?
— Как — хозяин! Ну и ну! Скажите на милость! А почему?… В чем вы провинились?
Жанна коротко изложила причины, вызвавшие недовольство инженера.
— А! Теперь ясно. Хозяин строг во всем, что касается порядка. Он был, надо думать, каким-нибудь чином в армии. А вы проявили недостаточное уважение к тому, что он больше всего на свете любит и почитает, — к инструкциям. Но не стоит отчаиваться, госпожа Фортье… все уладится. Вы же знаете: наш хозяин любит вспылить, но ведь в конечном счете лучше него человека и не сыщешь. Не может он вас уволить, вас — вдову Пьера Фортье. И не уволит!
— Я уйду, Давид! Через неделю меня на заводе не будет! — с горечью воскликнула Жанна. — Но, как я уже сказала господину Лабру, это ему счастья не принесет!
— Это все слова, госпожа Фортье. Сколько их люди на ветер бросают! Лично я уверен, что хозяин одумается… Вот увидите, все утрясется, и вы останетесь с нами. До свидания, госпожа Фортье. Спокойной ночи, кроха; ну-ка, обними своего приятеля…
Он раскрыл объятия, громко чмокнул Жоржа в обе щеки и ушел. Жанна ждала, когда ей принесут списки рабочих, чтобы можно было запереть дверь. Прошло десять минут, и появился Жак Гаро.
— Вот списки, — сказал он, положив листки на одну из полок у окна. — Что нового?
На этот вопрос ответил маленький Жорж — подошел, ухватил его за руку и сказал:
— У нас куча неприятностей, дружок мой Жак. Мы уходим с завода…
Старший мастер вздрогнул.
— Уходите с завода! — воскликнул он, глядя на вытиравшую слезы женщину.
Жанна кивнула.
— Значит то, что я предвидел и чего боялся, случилось! Хозяин принялся вас ругать… вы не смолчали… он разгневался и…
— И выгнал меня! — закончила за него Жанна.
— Вы, конечно, его страшно разозлили.
— Он был слишком резок со мной. Меня возмутили его упреки; может, они и небезосновательны, но высказать их можно было несколько иначе. Короче говоря, через неделю я ухожу.
— И куда же вы направитесь через неделю? Что вы намерены делать?
— Куда? Сама не знаю… Что буду делать? Работать… Конечно, мне нужно будет работать, и страшно много, чтобы заработать на хлеб себе и детям.
— Опомнитесь, Жанна, не стоит усугублять и без того тяжелую ситуацию. Хозяин может пересмотреть свое решение: он ведь принял его, поддавшись минутному гневу.
— Я хочу уйти.
— Вы это серьезно?
— Серьезнее некуда! Повторяю: я хочу уйти.
— А как же я, Жанна, ведь я вас больше не увижу!
— Все к лучшему. Вспомните, что я вам не так давно говорила. Перестав видеться со мной, вы меня забудете.
— А вы вспомните о том, что я вам ответил: «Моя любовь — это моя жизнь»! Без любви к вам мне не жить, ведь это все равно, что перестать дышать. Послушайте, Жанна, очень вас прошу: не совершайте необдуманных поступков. Завтра я поговорю с хозяином и очень попрошу его не увольнять вас.
— Вы не сделаете этого, господин Гаро, я запрещаю вам!
— Но вас же ждет нищета! Жанна, вы знаете, какие чувства я к вам питаю. И повторяю сейчас то, что сказал вам утром! Я люблю вас… Полюбите и вы меня… Давайте жить вместе!…
Женщина возмущенно выпрямилась.
— Жить с вами! — воскликнула она. — Быть вашей любовницей!… Должно быть, вы меня сильно презираете, коль скоро делаете такое предложение!.
— Всем, что для меня свято в этом мире: честью своей, честью покойной моей матери клянусь, что, как только истекут десять месяцев вашего вдовства, сразу же, в тот же день вы станете моей женой.
— Мамочка, — сказал вдруг Жорж, — не огорчай моего дружка Жака. Он обещал стать богатым, а когда разбогатеет, подарит мне новую лошадку — большую деревянную лошадку, красивее, чем эта… Жак, дружок, ведь правда?
— Да, милый… да… все, что захочешь… — сказал старший мастер, обнимая Жоржа.
Затем горячо продолжил:
— Жанна… Жанна, дорогая… Подумайте хорошенько… Ведь я предлагаю вам настоящую жизнь, счастье ваших малышей, которых вы так любите; и я тоже буду любить их всеми силами души. Если вы отвергнете меня, их, как и вас, ждет нищета… Беспросветная нищета. Много ли женщина может заработать? Вы никогда не заработаете детям на приличную еду и одежду, а они в этом так нуждаются.
— О! Искуситель! — вскричала вдова, лихорадочно схватившись за голову; лицо ее было бледным. — Вы сгущаете краски, чтобы запугать меня… привести в отчаяние… сделать слабой…
— Я говорю правду такую, какая она есть. Но, хоть бы и вопреки вашей воле, я спасу вас! Не брошу ни в нужде, ни в отчаянии. Вы будете моей женой!…
— Боже мой… Боже… — в отчаянии, граничащем с безумием, произнесла Жанна, ломая руки. — И ведь не сжалится надо мной, не замолчит, не уйдет!
— Желая доказать свою нежность к вам, я повинуюсь. Ухожу. Но и уйдя, буду думать о вас… о том, что можно сделать… чтобы счастье ваше стало безусловной реальностью…
И Жак Гаро ушел, оставив женщину в ужасном смятении.
Она села — или скорее рухнула — на стул и сбивчиво заговорила сама с собой:
— Он прав… И даже очень… Этих несчастных малышей, да и меня саму, подстерегает нищета. Как смогу я одними этими вот руками заработать Люси на кормилицу? Как мне вырастить Жоржа? Ах! Положение мое ужасно. А Жак предлагает покой… безмятежность… обеспеченность… Но ради этого нужно изменить клятве, которую я дала Пьеру, когда он лежал на смертном одре. Отвратительно!… Да это будет просто подлость!… Нет… нет… что бы ни случилось, я выдержу.
И Жанна поднялась, вытерла слезы и вышла из привратницкой. Как полагалось, заперла дверь, ведущую во двор, затем обошла опустевшие мастерские, заглянула в конюшню, где кучер кормил лошадей, и вернулась к себе.
Появился господин Лабру, собравшийся куда-то. Она молча выпустила его и вернулась в привратницкую. Жорж, устроившись в уголке, играл со своей ненаглядной картонной лошадкой и горсткой оловянных солдатиков. Потом ушел и кучер. Жанна осталась на заводе одна.
После кончины жены инженер перестал заботиться о своем хозяйстве. Слуг у него не было. В спальне убирала Жанна. Рассыльный подметал пол в кабинете. Ел господин Лабру не дома, а в альфорвилльском ресторане. К одиннадцати вечера возвращался после ужина и нередко работал до двух-трех часов ночи. Утром вставал чуть ли не на рассвете, опять работал, и, когда появлялись рабочие, шел в мастерские.
Кучер, так же как кассир и старший мастер, жил не на заводе. Конюшня, в которой обитали три лошади, стояла в сторонке от других зданий. Ночью на заводе оставались только Жанна и инженер. Хозяин отлучался лишь изредка: либо проведать сына, либо по делам — когда ему приходилось выезжать, чтобы заключить какую-нибудь сделку или закупить материалы. Госпоже Фортье он наказал ни в коем случае не ждать его, когда по вечерам он отлучался с завода: у него всегда был с собой ключ от маленькой двери, и он мог возвращаться когда угодно, не поднимая с постели привратницу. Помимо ворот и двери, что выходили на большую дорогу, на завод можно было проникнуть через маленькую дверь — напротив флигеля, где жил господин Лабру; она выходила на проселочную дорогу, ведущую в Мэзон-Альфор. Инженер частенько ею пользовался.
Наутро на заводе вновь закипела жизнь. Жак Гаро по пути на работу лишь коротко поздоровался с Жанной. Выглядел старший мастер крайне озабоченным; он сразу прошел в мастерские, где каждому дал задание на день. Винсент со вчерашнего дня так и не появился. Жене его стало плохо так, что он и отойти от нее не мог; об этом старшему мастеру поведал один из рабочих.
Когда часы пробили девять, Жак отправился в кабинет господина Лабру и, как и было решено накануне, они принялись серьезнейшим образом изучать проект гильошировальной машины. День прошел без каких-либо особых событий.
Жанна, целиком уйдя в себя, молча занималась повседневной работой. Вечером, когда все направились по домам, некоторые из рабочих, зная о том, что произошло накануне, пытались утешить вдову погибшего товарища. Госпожа Фортье не дала им и слова сказать.
— Не стоит об этом! — с деланно безразличным видом говорила она. — Что сказано, то сказано; не помру; ступайте своей дорогой!…
И таким образом ей удалось избежать каких бы то ни было объяснений. Жак, уходя, молча сжал ее руку. Похоже, озабочен он был еще больше, чем утром. А Жанна эту озабоченность приняла за печаль.
Жак Гаро жил довольно далеко от завода. Он снимал комнатку в Альфорвилле, в доме возле дороги, ведущей в Кретей. Добираться туда было двадцать пять минут; ужинал он обычно в винной лавке, где по вечерам собиралось много рабочих. Но в тот день Жака в ресторане не было. Выйдя с завода, он какой-то неровной походкой двинулся на берег Марны, ища уединения.