— Я сказал Джонатану, что польщен оказанной губернатором честью, но прошу извинения за то, что не могу принять предложение.
Она глубоко вздохнула. Абигейл предугадывала, каким должен был быть его ответ; но разве может кто-либо, даже жена, сказать, как следует реагировать на предложение, которое избавляет от неопределенности, обеспечивает положение, честь, деньги?
— Он спросил, каковы мои возражения. Я сказал, что ему известны мои политические принципы, что принятая мною система — это взгляды патриотов, выступающих против любого покушения короны или парламента на наши законные свободы.
Она повернулась к нему лицом, сияющим от гордости.
— Джонатан отказался принять мое «нет» за ответ. Я пытался объяснить ему, что британское правительство упорствует в действиях, не совместимых с моим представлением о справедливости и честности. Разве могу я поставить себя в положение, когда мои обязанности тянули бы меня в одну сторону, а политические убеждения в другую?
— Разумеется, он увидел логику в этом?
— Напротив, он считает, что я идиотски нелогичен. Губернатор просил передать, что хорошо знает о моих политических взглядах и у меня будет полная свобода придерживаться собственного мнения, на которое не окажут влияния служебные обязанности. Губернатор сказал, что верит в мою добропорядочность.
Он встал, подошел к кровати, где она отдыхала.
— Ты, конечно, понимаешь, чт
3
Взглянув на лицо и фигуру Джона Хэнкока, стоявшего в дверях, Абигейл сразу же поняла, что он принес огорчительные известия. Хэнкок считался самым дотошным в вопросах одежды. Он утверждал, что главная цель хорошего костюма, помимо прикрытия наготы, — придать приятный вид и краски городу. Абигейл не считала это замечание проявлением хвастовства и тщеславия. Почему светский человек не может одеваться так, как позволяют деньги и хороший вкус? Но в этот полдень, открывая дверь, она заметила, что его пальто цвета зеленых яблок и кружевной воротник выглядят неказисто.
Джон Хэнкок, моложе Джона Адамса на пятнадцать месяцев, посещал вместе с ним школы миссис Белчер и мистера Клеверли. Отец Хэнкока умер, и мальчика приютил брат его отца Томас. Бездетная семья бостонских Хэнкоков входила в круг наиболее богатых торговцев и судовладельцев Новой Англии. В 1764 году Томас Хэнкок скончался, и Джон получил большую часть наследства: восемьдесят тысяч фунтов стерлингов, огромные земельные наделы в Массачусетсе и Коннектикуте; суда, лавки, доки, склады.
Джон Адамс и Джон Хэнкок подружились во время трехлетнего пребывания в Гарварде. В семнадцать лет Хэнкок получил диплом магистра, а в последующие шесть лет прошел суровое обучение в бухгалтерии Хэнкока под руководством дяди и в двадцать семь лет взял под свой контроль операции мирового масштаба. Он допускал ошибки, потерял некоторые суммы, но теперь знал все тонкости бизнеса. Несмотря на огромное богатство, которым он рисковал, Джон Хэнкок примкнул к Джеймсу Отису, Сэмюелу Адамсу, доктору Джозефу Уоррену и Джошии Куинси-младшему в борьбе против закона о гербовом сборе. Однако Хэнкок решительно осуждал насильственные действия толпы, поэтому Сэмюелу Адамсу стоило огромного труда убедить его, как и Джона Адамса, в том, что цель оправдывает средства.
— Примечательно, — заметил Джон, — что получение такого огромного наследства мало его изменило. Он всегда был последовательным, пунктуальным, трудолюбивым, неутомимым человеком дела. И он щедр, что редко наблюдается у богачей Бостона.
— И Новой Англии…
— В День папы римского в ноябре шестьдесят пятого года, когда жители северной и южной окраин города согласились объединиться, Хэнкок оплатил трапезу в таверне «Зеленый дракон». Понятно, что свою первую политическую речь он произнес в подготовленной аудитории, но ведь она была красноречивым призывом воспротивиться разорительному налогообложению со стороны Англии. Он ссудил также деньги Сэмюелу, чтобы покрыть его долги по налогам.
Джон Хэнкок не выдался красавцем: длинный, задранный кверху нос, высокий лоб, непропорционально узкий подбородок. Его светлые глаза редко выражали интенсивность мысли, а его доброе лицо скорее говорило об умеренном разуме, а не о силе интеллекта. Абигейл и Джону он казался привлекательным. Недруги Хэнкока считали его лицо «противоречивым и слабым». Справедливо, что иногда ему требовалось слишком много времени для принятия решения.
Теперь Джон Хэнкок оказался в беде. На лбу и щеках выступили капли пота. Он тяжело дышал после быстрой ходьбы. Джон Хэнкок никогда не наносил деловых визитов, предпочитая пользоваться услугами посыльного, и поэтому Абигейл поняла: что-то стряслось.
— Миссис Адамс, прошу извинения. Не в моих привычках вторгаться столь бесцеремонно.
— Мистер Хэнкок, входите, пожалуйста. Мистер Адамс будет с минуты на минуту. Могу ли я предложить вам что-нибудь освежающее?
— Было бы неплохо. Холодный напиток будет в самый раз после такого сумасшедшего дня. Миссис Адамс, мой шлюп «Либерти» бросил якорь под угрозой пушек британского корабля «Ромни», его захватили!
Абигейл тяжело вздохнула.
— Было ли у вас время разгрузить судно?
Хэнкок искоса посмотрел на нее, пытаясь понять, не шутит ли она. Убедившись, что она ничего не знает и слышит сказанное впервые, он ответил:
— Конфликт возник по следующей причине. Когда таможенный чиновник, мистер Керк, поднялся на борт, чтобы осмотреть груз для определения налогов по законам Тауншенда, мой счетовод посадил чиновника под замок в каюте, а тем временем мои грузчики разгрузили судно.
— Боже мой!
— Вам легко говорить. Все это было сделано без моего ведома, разумеется.
Они с невинной миной посмотрели друг на друга. Абигейл услышала энергичные шаги Джона по вымощенной булыжником площади Браттл. Она подошла к входной двери, чтобы впустить его. Он также задыхался и был взлохмачен.
— Ну, братец Хэнкок — противник мятежа, должен сказать, что ты спровоцировал сегодня в полдень хорошенький бунт.
— Ах, ты был в доках.
— А разве не весь Бостон? Мне не приходилось ранее видеть такое сборище.
— Может быть, вы, джентльмены, угомонитесь и перестанете кружить по ковру?
Она дернула за шнур из китайского шелка, чтобы позвать Рейчел.
— Будь добра, принеси джентльменам холодного сидра.
Она прислушалась к разговору, перебивавших друг друга и не заканчивавших фраз мужчин. Шлюпки с военного корабля «Ромни» зашли в док Хэнкока, обрубили канаты, удерживавшие «Либерти», и отбуксировали судно к подветренной стороне «Ромни». Рабочие Хэнкока обрушили град камней на таможенников. Шум привлек внимание толпы, которая, узнав, что королевские власти совершили агрессивный акт против Массачусетса, обезумела, сломала саблю инспектора по импорту, захватила и проволокла по улицам лодку таможни и сожгла ее на площади. После этого толпа отправилась к домам контролера и инспектора и разбила там все окна.
Хэнкок по-приятельски положил руку на плечо Джона.
— Ты возьмешься представлять меня, конечно?
— Разумеется. Сколько стоит «Либерти»?
— Много тысяч фунтов стерлингов. В чем дело?
— В том, что корона, очевидно, намерена удерживать судно, пока не соберет полностью пошлину и возмещение ущерба.
— Можешь ли ты удержать их от этого?
— Я не могу. А наша конституция может. Акты Тауншенда незаконны, следовательно, и захват «Либерти» незаконен. Мы потребуем от короны возмещения ущерба, причиненного злонамеренными действиями.
Лицо Хэнкока просветлело. Он надел свою алую бархатную шапку, застегнул пуговицы сюртука из белого сатина с шитьем.
— Я чувствую себя уже отомщенным. Не соблаговолите ли, миссис Адамс, пообедать у меня в воскресенье? Братец Адамс, отберите свои юридические книги поострее. До завтра!
Абигейл видела, что ее муж не разделяет появившееся у Хэнкока чувство облегчения. Он попросил ее помочь ему снять сюртук и ботинки. Когда она спросила, насколько серьезно дело, он ответил:
— Более серьезно, чем представляет себе Хэнкок. Бернард и Хатчинсон — очень хитрые. Они захватили «Либерти» не за контрабанду. Мадера уплыла в Бостон. Они поймали его в то время, когда он грузил деготь и масло без разрешения таможенной комиссии. С формально правовой точки зрения они поймали его.
— Ты имеешь в виду, что «Либерти» в их руках?
— Точно. Они намереваются объявить «Либерти» контрабандным судном. Офицеры короны намерены также предъявить нашему другу иск за прошлые сделки на сумму сто тысяч фунтов стерлингов.
— Это же богатство Креза!
— Это достояние Джона Хэнкока. Если короне удастся отобрать его. Штраф превышает всякие рамки. Возможно, это дьявольски хитроумная акция, чтобы нас запугать. Я узнаю больше, когда схожу в суд.
Они испуганно взглянули друг на друга.
— Да спасет Господь наши бренные души! Абигейл, представляешь, что случилось бы, если бы я согласился занять пост прокурора!
— Да. — Ее голос стал хриплым. — Тебе пришлось бы преследовать Джона Хэнкока, конфисковать «Либерти» и его имущество.
На лице Джона выступили капли пота.
— Нэбби, если когда-либо у меня появится соблазн встать на сторону денег или власти против моих друзей, будь добра, напомни мне о предложении, которое могло бы стать фатальным.
— Напомню. Но почему ты считаешь его фатальным? Ты ведь отверг предложение с ходу. А теперь пойди умойся. Мы идем на ужин к Нику Бойлстону.
Ее замечание отвлекло внимание Джона. Он переживал шок, как человек, чья здравая юридическая подготовка вступила в конфликт с реальностью.
— Насколько мне известно, Англия впервые использовала военный корабль, чтобы навязать Массачусетсу свою волю. Если сегодня корона пустила в ход военный корабль, то не использует ли она завтра солдат и пушки?
Захватив «Либерти», корона поставила под угрозу свободу каждого мужчины, каждой женщины, каждого ребенка в тринадцати колониях. Смысл происшедшего был ясен. Действительно, весьма ясен.
Митинг был созван на Ганноверской площади у Дерева Свободы, в месте, известном под именем «Либерти-Холл». Абигейл спросила, не совершит ли она ошибку, если пойдет на митинг.
— Я имею в виду, будут ли там леди?
— В толпе часто бывают женщины, и поскольку они не бросают камни, можно с уверенностью предположить, что это леди.
Было приятное теплое утро, какие случаются в середине июня. На митинг пришло большинство бостонцев. Народа собралось так много, что голоса выступавших не были слышны в последних рядах. Официальное заседание городского совета собиралось в полдень в старой южной церкви. Абигейл и Джон шагали с Мэрси и Джеймсом Уорреном по Ньюбери- или Но Смокинг-стрит до того места, где она переходила в Марлборо-стрит и упиралась в старую южную церковь — кирпичное здание со шпилем, выкрашенное светлой краской. Они нашли места в боковом проходе.
Джеймс Отис, выбранный арбитром, призвал сотни людей, заполнивших церковь, ее боковые приделы и балконы, соблюдать тишину. Отис отчетливо выделял каждый пункт: налоги по постановлениям Тауншенда были затребованы без предварительного уведомления и без согласия жителей; суверену были посланы надлежащие петиции, а в ответ в Бостон вторглись войска…
Абигейл впервые слушала выступления патриотов. На трибуну поднимались доктор Джозеф Уоррен, Сэмюел Адамс, Бенджамин Чёрч, доктор Томас Юнг, Джон Адамс. Каждый говорил о своем: о том, что многие законы, принятые парламентом, исчерпали себя, что губернатор Бернард должен удалить военный корабль «Ромни» из гавани, что таможенные чиновники, сбежавшие на «Ромни», должны сойти с корабля, что судно «Либерти» должно быть возвращено Хэнкоку, что парламент должен ответить на петиции. Джеймс Отис был избран руководителем комитета из двадцати одного члена для написания и вручения петиции губернатору Бернарду. Джон Адамс вошел в комитет для составления бостонских инструкций Общему суду.
— Я повешу на наш дом вывеску «Джон Адамс — сочинитель инструкций», — прошептал он.
— Без ложной скромности, мой друг. Ты позируешь, как павлин.
— Но не такой красивый.
Он держал ее крепко под руку, когда они поднимались на Корн-Хилл, пройдя мимо церкви на Браттл-стрит. Джон прочитал Нэб басню Эзопа, пока Рейчел готовила чай. Нэб повторила эту басню Джонни, которому был уже почти год. Джон сел писать инструкции. Они были обращены к бостонским представителям — Отису, Сэмюелу Адамсу, Джону Хэнкоку и Томасу Кашингу. Стоя за его спиной, Абигейл читала написанные страницы, которые Джон сбрасывал с письменного стола на пол. Казалось, он пишет без малейших усилий.
«После отмены последнего акта о гербовом сборе с американцев мы были довольны, почувствовав приятную перспективу восстановления спокойствия и единства в нашей среде, гармонии и любви между нашей страной, откуда мы пришли, и нами, испытавшими уныние в связи с этим ненавистным актом. Но с крайним огорчением и тревогой мы обнаружили, что рано тешили себя надеждой, увидев, что корни горести все еще живы… С содроганием мы наблюдаем один за другим акты парламента, принимаемые с откровенной целью позволить властям, в создании которых мы не принимали участия, обобрать нас, отобрать у нас деньги без нашего на то согласия…
…Мы полны неизбывной решимости на все времена утвердить и отстоять бесценные права и свободы, даже рискуя жизнью и благополучием, и мы верим всей душой в то, что никакие происки, направленные против этих прав и свобод, не достигнут своей цели».
Написано было больше, но в этих словах содержалось главное. Никто в Лондоне, прочитав эти инструкции, — ни король Георг III, ни министры, ни парламент, — а они будут прочтены, как только быстроходный корабль их туда доставит, — не подумает, что Америка слаба, нерешительна и труслива. Если люди в Лондоне действительно считали себя кровными братьями бостонцев, то в таком случае постановления Тауншенда должны быть немедленно отменены. У Абигейл не было сомнения после митинга в старой южной церкви, что Джон Адамс выступает от имени Массачусетса. Сэмюел Адамс и Джеймс Отис утверждали, что он говорит и от имени других колоний. Сэмюел сказал как-то ей, что Англия создает новый тип человека — американца.
Она собрала на поднос чашки и блюдца и отнесла их на кухню, а сама вернулась в гостиную. Раздвинув занавеску, она глядела на площадь, где мальчишки играли железными подковами на булыжной мостовой. Она спрашивала себя:
— А что такое американец?
У нее не было ответа. Понятие включало нечто большее, чем факт рождения на новом континенте. Она сама была воспитана как англичанка. Если бы какой-нибудь неосведомленный незнакомец спросил ее, ее отца или кузена Коттона, дядюшку Исаака, кто они, то каждый из них с гордостью и любовью ответил бы: «Англичанин».
Но происходило так много огорчительного, что голова шла кругом. Она не только узнала, что первая речь Георга III в парламенте, побудившая уважать нового суверена за мудрость и честность, была написана ему графом Бютом, но и поняла, что Георг III не способен к отеческим, разумным чувствам по отношению к колонистам. Сообщения из Англии утверждали, что король был решительно против примирения с американцами, что он был ограниченным человеком, самодуром, невеждой и в то же время достаточно властным, чтобы навязывать свои взгляды министрам. Великие министры — Питт, Бёрк, Шелберн, наиболее способные для своего времени, впали в немилость и были отстранены от постов. Она чувствовала себя обманутой. Колонии должны идти своим путем.
Джон писал о британском парламенте как высшем законодательном органе во всех необходимых случаях…