Самопознание дается трудно; признание неотвратимого еще труднее.
Когда напольные часы пробили четыре, ее пронзила мысль: Джон Адамс примет назначение. К пяти часам она поняла: сама должна настаивать на поездке Джона во Францию для переговоров о соглашениях. Как решить такую дилемму?
Рассвет наступил прежде, чем она приняла решение; и когда при третьей чашке чаю оно пришло, Абигейл удивилась, как она могла быть такой бестолковой, так мучить себя.
На кухню пришла Нэб, сонная, встревоженная.
— Мама, я искала тебя. Но тебя не было в постели.
— Я в кухне с трех часов.
— Ты выглядишь лучше. Даже улыбаешься. Мама, что вычитала в письмах?
— Твой отец получил назначение в Париж для заключения соглашения с французами.
— Папа уедет?
— Да.
Нэб отличалась стойким характером, она умела сдерживать свои чувства и редко плакала.
— И опять бросит нас?
— Нет, Нэб, мы поедем с ним.
— Мы все?
— Да. При условии, что его нежность согласится, чтобы мы сопровождали его. Разбуди Джонни. Я хочу попросить его доставить письма в Бостон к дядюшке Исааку.
Нэб раздумывала некоторое время.
— Мама, ты всегда говорила, что боишься океана.
— Боюсь страшно.
— Почему же ты решила ехать?
— Потому что страх перед неизвестным слабее страха перед известным.
Джон возвратился до рождественского приема, назначенного Абигейл для общей встречи семей Адамс, Смит и Куинси. Она скрывала, что считает путешествие схожим с описанным Данте путешествием из ада в чистилище.
Джон внимательно выслушал ее.
— Я узнал о предстоящей поездке почти одновременно с тобой. Когда я вел судебное дело в Портсмуте, из Филадельфии прибыл Лангдон; он мне конфиденциально сообщил, что Дин отозван и меня назначают во Францию. Я не принял сообщение всерьез, потому что в Йорке, когда Элбридж Джерри уведомил меня о намерении предложить мою кандидатуру для Франции, я сказал Джерри, что вопрос не подлежит обсуждению. Потом я у дядюшки Исаака обнаружил письма. Первое, о чем я подумал, — о жене и детях. Затем вспомнил, что плохо знаю французский язык и, конечно, не смогу общаться с французским королем и его министрами. Меня мало волновали трудности плавания по морю-океану, особенно зимой. Британские военные корабли представляли более серьезную опасность. Известия о моем назначении и приказ военно-морской гавани в Бостоне подготовить фрегат «Бостон» для доставки меня во Францию станут известными на Род-Айленде, где стоят на якоре британские военные корабли. Шпионы тори известят британцев о моем отъезде…
«Нашем отъезде», — подумала Абигейл.
— …С другой стороны, как можно отказаться от поручения, когда генерал Вашингтон и жалкие остатки его армии стягиваются в замерзающий лагерь Валли-Фордж и он пишет Конгрессу, что солдаты едва одеты? — Он взглянул на нее. — Ты понимаешь, что я приму назначение?
Абигейл кивнула.
— Ты неизменно вдохновляла меня. Знаю, что и на сей раз поддержишь.
— Ты также уверен, что поеду с тобой, а за мной потянется и вся четверка? — ответила Абигейл.
Он был несколько удивлен, затем улыбнулся.
— Сразу после Рождества изучим вопрос.
Праздники Рождества отмечались бурно, дом переполнили родственники и дети. Двадцать три взрослых и восемнадцать детей едва втиснулись в кабинет Джона, гостиную и на кухню, где были накрыты столы. Абигейл, полагавшая, что ей не скоро предстоит встреча с семьей, устроила праздник в лучших традициях матери: зажарила индеек с каштанами, молочного поросенка, приготовила рыбу, бекон, горошек, крем и фрукты.
Она не подала вина, учитывая, что генерал Вашингтон в целях экономии не ставил его на стол, но все отменно пили и хвалили ром, изготовленный из початков кукурузы, утверждая, что он ничем не хуже лучшего рома Вест-Индии.
На следующий день вместе с Сэмюелом и Бетси Адамс Джон уехал в Бостон, чтобы выяснить условия переезда семьи во Францию. Он возвратился на следующий день к вечеру. Его уставшие глаза были затуманены, а губы сжаты. Она обратилась к нему после того, как он раскурил трубку и вытянул ноги к огню камина:
— Джон, это намного труднее, чем мы ожидали?
— Не-ет. В некоторых отношениях.
— Важных, я полагаю.
— Да. В подобных поездках все важно. Если меня захватят, то поместят в тюрьму Ньюгейт. Дух мстительности, с каким британцы ведут войну, запрещает мне надеяться на направление в Тауэр в качестве государственного преступника. Постановление парламента дает основание судить меня за предательство и казнить.
— А как с женой и детьми?
Он отвернулся, чтобы не смотреть ей в лицо.
— Никто в Бостоне не знает.
— Есть ли еще проблемы?
— Мирского характера. Конгресс оплатит расходы: переезд, надлежащую одежду, питание на борту, обслугу, снабжение, жилище в Париже, все нормальные расходы, необходимые для успешного выполнения поручения.
— Разумеется, мы будем питаться вместе и спать вместе?
— Нет, дорогая, получается вовсе не так. Во-первых, мы обязаны оплатить твой проезд и проезд малышей по обычным ценам…
— Но ты сказал мне, что «Бостон» — континентальный фрегат, вооруженный двадцатью четырьмя пушками. Это правительственный, а не частный корабль. Почему же мы должны оплачивать проезд? Ведь мы не добавим расходов, пересекая океан.
— Капитан Сэмюел Такер — офицер американского военно-морского флота. «Бостон» повезет столько платных пассажиров, сколько может взять на борт. Правительству нужны деньги.
— Понимаю, — с грустью сказала Абигейл.
— Мы должны погрузить на борт судна провиант и напитки на все время плавания: шесть овец, восемнадцать кур, сорок — пятьдесят дюжин яиц, свежую говядину, свинину, бочонки с яблоками, сидром, двадцать головок сахара, сухофрукты, ящик сливочного масла, сыры, кукурузу, муку для выпечки хлеба, ящики с ромом и мадерой.
— Все это у нас есть, — спокойно ответила Абигейл. — Того, чего нет, мы можем выменять баш на баш.
Его лицо просветлело.
— Ты права, у нас есть все благодаря твоей работе на ферме. Но одежда… Нужна новая одежда, подходящая для Парижа, может быть, даже для королевского двора.
— Мы можем обменяться, обновить то, что имеем. Мы получим плату за аренду…
— Да, я надеюсь на гонорар за несколько недель адвокатской работы, его, возможно, хватит для оплаты переезда. Я не отчаиваюсь.
Дети восторгались по поводу предстоящей авантюры. Нэб работала с матерью, занимаясь шитьем и сбором провианта, Джонни был самым спокойным, но он лучше всех понимал, что будет означать для него жизнь за рубежом.
— Папа, сможем ли мы путешествовать? Я хотел бы увидеть Италию и Испанию.
— Не торопись. Мы еще не выехали из Брейнтри.
— Меня интересуют иностранные государства, папа. Дядюшка Исаак отдал мне свои книги о путешествиях. Я привез их домой вчера в седельных сумках.
— Тени моего детства! — воскликнула Абигейл, чувствуя ностальгию по прошлому, — Ты читаешь те же самые экземпляры «Естественной истории Норвегии» Понтопидана и «Описания Востока» Покока, что читала я.
Трудности возникали на каждом шагу. Невозможно найти ответственного арендатора дома и фермы. Если их отдать кому-то незнакомому или не пользующемуся доверием, то что найдешь по возвращении? Мать Джона посоветовала закрыть на замок дом, а она будет присматривать за ним.
Но они нуждались в поступлениях от ренты. Не хотелось также сдать в аренду тридцать пять акров старому съемщику, который работал плохо. Джону удалось завершить мелкие юридические дела, остальные пришлось уступить другим адвокатам; посему гонорары были скромными.
Пошив одежды для шестерых отъезжающих потребовал чудовищных затрат. Батист стоил по тридцать пять долларов за ярд, нитки были невероятно дороги. Если сдать дом в аренду обставленным, то придется купить матрасы, одеяла, подушки, посуду и серебро. Конгресс проголосовал за предоставление Джону приличного оклада — около двух тысяч фунтов стерлингов в год, но он получит их после возвращения… Джона все время тревожило ее волнение, а вдруг их захватят британцы…
К середине января Абигейл поняла, что потерпела фиаско. Джон боролся, стараясь выколотить средства у своих должников, изыскивая пути накопить деньги, не вползая в долги. Капитан судна, только что возвратившегося из Франции, откровенно говорил, что обзавестись хозяйством в Париже дороже, чем в Массачусетсе.
В этот вечер они отчужденно лежали в постели, каждый на своей стороне.
— Не выходит, Джон.
— Виноват я. Если бы занимался правом, отложил на черный день пару тысяч фунтов стерлингов…
— Ты должен поехать один. Это единственно возможное решение.
Он промолчал.
— Разве, Джон, это не разумно?
— Вроде бы.
— Следует быть осторожными?
Он не отвечал.
— Хорошо. Мы останемся дома. Как было в последние одиннадцать месяцев.
Джон повернулся к ней лицом, но не обнял.
— Выдержишь ли ты? Ведь почты не будет месяцами. Многие письма затеряются. Мы не будем ничего знать друг о друге, даже живы ли мы.
— Понимаю, буду страдать. Я достаточно привыкла. Буду ждать и терпеть в меру своих сил.
Утром, когда они сообщили детям о своем решении, Джонни не показал вида, что взволнован.
— Я еду.
— Нет, Джонни, мы решили.
— Я настроился ехать. Я буду помогать папе. Около него должен быть один из нас.
— Ты будешь прекрасным помощником для меня, Джонни. Но как быть с мамой?
Абигейл сдержала слезы. Джонни помогал ей во многом, не говоря уже о том, что доставлял почту. Ей будет его страшно не хватать. В трудные моменты он составлял ей компанию, был также другом для других детей. К тому же ей придется волноваться за двух уехавших так далеко.
Сын смотрел ей в глаза и умолял:
— Мама, ты позволишь мне поехать, не так ли? Я обучусь многому. Получу хорошее образование. Здесь такого нет. Ты сама это говорила.
Абигейл взглянула на детей. Они наблюдали за ней молча, с широко открытыми глазами.
— Да, Джонни, ты можешь ехать.
Она повернулась и вышла из комнаты. Это было самое трудное в ее жизни решение.
В середине февраля Абигейл одиноко стояла на вершине горы Уолластон, ветер развевал ее волосы, тот самый ветер, который влек фрегат «Бостон» на северо-восток к линии горизонта. На сердце у нее было тяжело. Она вспомнила строки из Книги судей Израилевых: «Левую руку свою протянула к колу, а правую свою к молоту работников; ударила Сисару, поразила голову его, разбила и пронзила висок его.
К ногам ее склонился, пал и лежал, к ногам ее склонился, пал; где склонился, там и пал сраженный».
КНИГА ШЕСТАЯ
КАКИМ ВИДИТСЯ АД
1
Перестройка адвокатской конторы Джона в галантерейную лавку завершилась. На столе, предназначавшемся для клиентов, Абигейл разложила рулоны марли, стопки носовых платков, цветных лент, перьев, митенок и перчаток, французское столовое стекло, голландские краски.
Коренастый Томми, которому в этот жаркий июльский день 1781 года исполнилось девять лет, снял с полок юридические книги отца, завернул их в старые экземпляры «Бостон газетт» и отнес на чердак. На освободившиеся места Абигейл положила рулоны тканей, доставленные из Европы, — ситец и сатин, барселонские льняные ткани, а также ткани из Бенгалии, нанку, персидский шелк, шерстяные ткани, крашеные, блестящие. Из секретера Джона Абигейл извлекла его бумаги, пометила, связала отдельными пачками, а затем аккуратно сложила в сундук на чердаке. В ячейки секретера она поместила шпильки, игральные карты, искусственные цветы, сургуч, черный китайский чай.
Стоя у выходившей на дорогу Бостон — Плимут двери, через которую, не нарушая покоя остальной части дома, в лавку входили покупатели, Абигейл с удовлетворением обозревала свое хозяйство. К ней подошел Томми. Он не обладал живостью ума, присущей Джону Куинси, и заразительным юмором Чарли, но Абигейл ценила его как наиболее практичного из трех сыновей. На него всегда можно было положиться; медлительный и методичный, он неизменно завершал начатое дело.
— Прекрасный вид, ма.
— Лучше, чем торговать за кухонным столом, Томми. Ты очень помог мне. И ты, Нэб.
— Рада, что ты довольна, мама, я же нет.
Абигейл бросила острый взгляд на свою шестнадцатилетнюю дочь. После отъезда Джона Нэб превратилась из рыхлого ребенка с простецким лицом, напоминавшим отца, в изящную длинноногую красотку с синими глазами, короной каштановых волос, смуглой бархатистой кожей, пухлыми яркими губами и ослепительно белыми зубами. Занятая заботами, навязанными войной, управлением фермой и закупками товаров, Абигейл не приглядывалась к дочери и не замечала ее гордой высокой груди и узких бедер, а теперь вдруг обнаружила, что Нэб повзрослела и, весьма вероятно, будет считаться в графстве Суффолк достойной невестой. Однако от Абигейл не ускользнуло то, что по мере взросления дочь становилась замкнутой, скрывала свои чувства и настроение. Она держалась с царственным достоинством, унаследованным от бабушки Смит.
Нэб усердно трудилась, украшая лавку, поэтому Абигейл удивила прозвучавшая в голосе дочери неодобрительная нотка.
— Ты чем-то недовольна, Нэб?
— Мне не нравится, что мы стали мелкими лавочниками.
— К чему ты относишь «мелкие» — к своей матери или к нашим товарам?
— Мама, ты уклоняешься от ответа. Я думаю, что семье американского посланника в Европе негоже торговать шпильками и ситцами в своем доме.
— Мне нравится иметь лавку! — выкрикнул покрасневший Томми. — Встречаться с людьми.
Абигейл ответила дочери:
— Если бы твой отец находился дома и занимался правом, то мы чувствовали бы себя комфортно. Он предпочитает со скромным окладом служить своей стране за рубежом. Но я обязана сохранять нашу ферму и дом, копить деньги, чтобы три мальчика могли поступить в Гарвард, и в то же время не делать долгов, поэтому нужно зарабатывать любыми честными путями.
— Мы могли бы обойтись без лишних вещей. Скромная бедность не тревожит меня, но мне претит то, что ты отмериваешь ткань на рабочем столе отца.
— Нэб, каждый из нас чем-то торгует. Твой дядюшка Коттон продает свои врачебные услуги. Товар твоего дедушки Смита — религия и вера в Бога; твой отец продает постановления, завещания, обращения к судьям и присяжным.
— Но наша торговля дает так мало дохода, мама. Половина грузов, заказанных отцом, погибла в море. Последние рулоны ситца подмокли и покрылись плесенью.
— Мы продадим их, — прервала ее Абигейл, — они уже подсохли.
— Да, но за какую цену? Знаешь ли ты, сколько следует потребовать за товар, если у тебя нет накладной? Подсчитывала ли, сколько твоих товаров покоится на дне Атлантического океана?..
Абигейл подошла к столу, чтобы посмотреть в глаза дочери-бунтарке, которая была уже выше матери ростом.
— Поэтому я и не подсчитываю, Нэб.
Абигейл вышла к открытой двери, и на нее дохнуло летним зноем. Даже спустя три с половиной года она не получила от Конгресса деньги за услуги Джона. Поначалу он разрешил ей взять скромные суммы со счета на его имя во Франции и Голландии, где вел переговоры о займе для Соединенных Штатов; но затем попросил ее не выписывать больше чеков, на его счете не осталось денег.
Душили налоги, настолько большие, что арендаторы угрожали уйти с ферм, включая и их ферму. Многие владельцы тщетно пытались продать свои земельные участки. За последние месяцы Абигейл пришлось выплатить шестьдесят долларов налога за землю, которой они владели в Мильтоне, в дополнение к приходскому налогу в пятьдесят долларов; оплатить налоги штата, графства и города по поставкам армии говядины и зерна; и тридцать долларов налога для оплаты шестимесячной службы солдат от Брейнтри. Все дни она думала о том, как наскрести необходимые суммы.
Налоги были столь велики и многочисленны, что она не представляла, как вывернуться. Инфляция обесценивала сбережения и недвижимость. Говядина стоила восемь долларов за фунт, баранина — девять, бушель ржи — сто тридцать три доллара, галлон патоки — сорок восемь долларов, фунт кофе — двенадцать долларов, чай — девяносто долларов, бушель кукурузы — пятнадцать долларов. Она выдерживала эти кошмарные цены благодаря тому, что торговцы брали ее сыр по десять долларов за фунт, а масло по двенадцать долларов. У нее не было сомнений, что инфляция может оказаться более опасным врагом, чем британцы; стремление к независимости может быть похоронено скорее инфляцией, а не поражением на поле боя. Как может Конгресс, не имея средств, вооружить и снабжать армию по ценам, возросшим в сто раз?