Я смотрел на него и ждал продолжения.
— Так вот, результаты совсем недавних исследований подтвердили, что 9000 лет назад Северный полюс действительно находился в заливе Гудзон, — сказал Смейл. — А Антарктида в самом деле была свободной ото льда.
— Ну, эта идея обсуждалась уже давно, — заявил я. — Существовала теория…
— Кроме того, есть сомнения относительно изображений Марса, — продолжал генерал. — Аэрофотоснимки "каналов" были признаны очень искусными.
Он повернулся к Пруффи, который открыл свой "дипломат" и передал ему две фотографии.
— Вот — эпизод, взятый из фильма, — сказал Смейл. Это был цветной кадр 8010, запечатлевший на фоне черно-синего горизонта ряд насыпей, занесенных розоватой пылью.
Рядом с первым Смейл положил другой снимок:
— А этот сделан автоматическими камерами во время успешного полета нашего зонда к Марсу в прошлом году.
Я взглянул на них. Второй снимок выглядел нерезким с заметным сдвигом цветовой гаммы в сторону синего, но перепутать ландшафт было невозможно, Слой пыли, конечно, толще, угол съемки — другой, но насыпи — те же.
— Тем временем, — упорно продолжал бубнить Смейл, — на рынке появился ряд необычных изделий. И химики, и физики были поражены теоретической основой технологий, использованных при их изготовлении. Один из этих продуктов — неизвестный доселе вид красителя — основывался на абсолютно новой концепции в кристаллографии.
— Прогресс, — заметил я. — Знаете, когда я был еще маленьким…
— Нам пришлось распутать чрезвычайно сложный след, — продолжал Смейл. — В конце концов мы обнаружили, что все эти любопытные сведения, которые содержатся в папке под заголовком "Марсиане", имеют только один общий знаменатель. И этим знаменателем, мистер Лиджен, являетесь вы.
ГЛАВА IX
Солнце только-только взошло. Мы со Смейлом снова сидели на террасе, дожевывая завтрак из ветчины и мускатной дыни.
— Отбывать заключение в собственном доме — значит, иметь одно преимущество: хорошую кухню.
— Я понимаю ваши чувства, — сказал Смейл. — Откровенно говоря, задание меня не прельщало. Но, согласитесь, все это требует объяснения. Я питал надежду, что вы сочтете целесообразным добровольно сотрудничать с нами.
— Забирайте свою армию и отчаливайте на рассвете, генерал, — ответил я. — Может, тогда я смогу сделать что-либо добровольно.
— Ваш патриотизм…
— Мой патриотизм настойчиво подсказывает мне, что там, откуда я приехал, любой гражданин пользуется определенными юридическими правами, — отрубил я.
— Это дело выходит за границы юридических тонкостей, — заявил Смейл. — Я вам скажу совершенно откровенно, присутствие здесь нашего оперативного отряда получило одобрение правительства Перу только ex post facto[3], когда последнее предстало перед fait accompli[4]. Я говорю вам это лишь для того, чтобы подчеркнуть, какое большое значение придает данному вопросу наше правительство.
— Штурм побережья пехотным взводом достаточно прозрачный намек, — произнес я. — Вам повезло, что я не стер вас с лица земли своим лучевым дезинтегратором.
Смейл поперхнулся куском дыни.
— Шучу, — успокоил я его. — Но к чему это подкрепление? Я ведь веду себя тихо…
Смейл недоуменно посмотрел на меня:
— Какое подкрепление?
Я указал вилкой в море. Он обернулся и стал вглядываться вдаль. Поверхность воды рассекала боевая рубка подводной лодки, оставляя за собой белый пенистый след. Она привсплыла — с палубы хлынули потоки воды. С лязгом открылся люк, из него посыпались на палубу люди. Смейл вскочил, уронив на пол салфетку.
— Сержант! — заорал он.
Я сидел с раскрытым ртом, а Смейл тем временем одним прыжком достиг лестницы и ринулся вниз, перескакивая через три ступеньки. Я слышал его рев, крики солдат, бряцание расхватываемых винтовок, топот ног. Я подошел к мраморным перилам и посмотрел вниз. В лиловой пижаме по лужайке бегал Пруффи, визгливо выкрикивая что-то. Полковник Санчес тянул Смейла за руку и тоже вопил. Тут же строились морские пехотинцы.
— Эй, сержант, не топчите мои петунии! — крикнул я.
— Не вмешивайтесь, Лиджен! — рявкнул в ответ Смейл.
— А почему бы мне здесь не орать? В конце концов, я здесь хозяин.
Смейл бросился назад вверх по лестнице.
— Вы главный объект, за который я отвечаю! — гаркнул он. — Я должен спрятать вас в месте, максимально безопасном. Где подвал?
— У меня он, как ни странно, внизу, — ответил я. — Но что происходит? Соперничество между видами вооруженных сил? Боитесь, что моряки уведут у вас славу?
— Это, — выкрикнул Смейл, — атомная подводная лодка класса "Гагарин". А принадлежит она советскому военно-морскому флоту.
Я стоял с открытым ртом, в упор не видя Смейла и изо всех сил пытаясь как можно быстрее оценить ситуацию. Появление наших морских пехотинцев меня не очень-то напугало. За несколько месяцев до того я уже оценил все юридические аспекты моего положения с помощью целого взвода юристов-корифеев. Я знал: рано или поздно кто-нибудь да посетит меня, ибо я не платил налогов, уклоняясь от призыва или время от времени нарушал правила парковки машины. Но в остальном был чист. Правительство могло негодовать на меня за то, что я знал много такого, о чем они и представления не имели. Но никто и никогда не смог бы доказать, что я позаимствовал это у дядюшки Сэма. И в конце концов им пришлось бы меня отпустить. А если бы им удалось прекратить новые разработки в моей лаборатории, то мне все равно хватило бы средств на счету в швейцарском банке. Отчасти, я был даже рад тому, что дело обернулось таким образом.
Но я забыл о русских. Естественно, что и они проявляли интерес: их шпионы были, по крайней мере, не хуже агентов секретных служб США. И мне нужно было предвидеть, что рано или поздно они нанесут мне визит, причем никакие юридические мелочи их не остановят. Они сунут меня в свою прачечную по промывке мозгов и выжмут из меня все мои тайны до последней так же небрежно, как люди выжимают лимон.
Подводная лодка всплыла полностью. Теперь на меня смотрели пятидюймовые орудия, каждое из которых одним выстрелом могло раскидать весь славный флот Смейла. На борту лодки, по моим подсчетам, было до двухсот человек, они уже спускали на воду десантные шлюпки и ссыпались в них, как горох. На лужайке, сержант выкрикивал короткие команды, а солдаты бежали на свои позиции, наверняка намеченные заранее. Похоже, что прибытие русских для них не явилось полной неожиданностью. Как бы то ни было, большие мальчики играли в свою игру, а я оказался их заложником. Розовая картина, в которой я выставляю на позор правительственных бюрократов, быстро таяла. Мой остров вот-вот превратится в поле боя, и кто бы из них ни победил, в проигрыше окажусь я. У меня оставался один крохотный шанс: затеряться в этой кутерьме.
Смейл схватил меня за руку.
— Не стойте здесь, приятель, — отрывисто бросил он. — Где…
— Извините, генерал, — произнес я и врезал ему правым прямым в живот.
Он согнулся пополам, но все-таки умудрился уцепиться за меня. Я добавил еще слева — в челюсть. Он упал. Перескочив через него, я бросился сквозь высокую застекленную дверь к винтовой лестнице, взлетел по ней вверх, перепрыгивая сразу через четыре ступеньки, и вихрем захлопнул за собой дверь моей комнаты-сейфа. Бронированные стены выдержат все, кроме прямого попадания артиллерийского снаряда большого калибра, а эти ребята внизу едва ли применят что-нибудь тяжелое из опасения повредить те вещицы, за которыми их прислали. На какое-то время я был в безопасности.
Сейчас мне надо было тщательно и быстро все обдумать. Если и смогу удрать с острова, то не удастся унести с собой много. Может быть, несколько стержней-памяток, оставшиеся фильмы… Еще раньше я провел ревизию большинства стержней и знал их содержание так хорошо, как свою налоговую ведомость. Одно "прослушивание" стержня давало общее представление о предмете, а два-три повторения уже прочно запечатлевали информацию о нем в памяти. Единственной причиной, мешавшей знать абсолютно все, было то, что усвоение большого объема информации в короткое время перегружало мозг, и развивало спасительную амнезию.
У меня не было ни времени изучить оставшиеся стержни, ни возможности забрать их с собой. Но просто уйти и бросить все…
Я принялся рыться в своих залежах, набивая карманы мелкими предметами, и наткнулся на тускло-серебристый цилиндр дюйма в три длиной с нанесенными на него черными и золотистыми полосками — копия чьей-то памяти. Он о чем-то напомнил мне…
И тут в голове возникла мысль: у меня ведь до сих пор хранился тот дугообразный пластмассовый обруч, который использовал Фостер для восстановления общих знаний о своем прежнем доме. Я однажды попробовал его сам, — приложил на мгновение к виску, — но это вызвало лишь головную боль на несколько секунд и больше ничего. С тех пор он так здесь и валялся. По-видимому, наступило время использовать его снова. Половина предметов, которые находились в комнате, были для меня такой же загадкой, как и серебристый цилиндр, зажатый в моей руке. Но я точно знал, что именно мне даст пластмассовый обруч. Он содержал в себе все, что нужно было знать о Валлоне и Двух Мирах и о всех чудесах, которые там есть.
Я взглянул в окно из пуленепробиваемого стекла. Морские пехотинцы Смейла перебежками преодолевали лужайку, русские развертывались веером вдоль береговой линии. Похоже, дело закрутилось. Но им еще потребуется определенное время, чтобы хорошенько разогреться, и примерно столько же, чтобы прийти к решению выбить меня из моего форта. Фостеру тогда хватило около часа, чтобы впитать в себя всю информацию. Будем надеяться, что мне понадобится не намного больше.
Я отбросил цилиндр, заглянул в кое-какие ящики и нашел неприметную полоску пластмассы, хранящую сведения о целой цивилизации.
Но тут у меня появились сомнения: штуковина предназначена для инопланетного мозга, не такого как мой. А вдруг он закоротит в моей голове все контакты и оставит меня, лепечущего какую-нибудь бессмыслицу, на попечение Смейла или русских?
Вторым вариантом было бежать с острова почти с пустыми руками и довольствоваться тем, что, может, удастся со временем спасти от моего счета… если, конечно, сумею придумать способ, как забрать из банка свои деньги в обход этого гестапо…
Нет, я не собирался без борьбы возвращаться в нищету. Те знания, что я получу, дадут мне независимость и даже неприкосновенность перед лицом алчных правительств, я смогу обменять их на собственную свободу,
В этой схеме было много слабых мест, но лучшего варианта при таком дефиците времени я не видел. Я осторожно надел дугообразную полоску на голову. Сначала я почувствовал давление, затем появилось ощущение, будто я погружаюсь в теплую воду. Где-то глубоко в мозгу зашевелилась паника, но быстро утихла. Казалось, какой-то голос успокаивает меня. Я был среди друзей, в безопасности, все шло хорошо…
ГЛАВА X
Я лежал в темноте. В голове крутились воспоминания о каких-то башнях, фанфарах, фонтанах огня. Я поднял руку и ощутил на себе грубое одеяние. Может, это мне приснилось?.. Я пошевелился. В расширяющемся проеме над моей головой появился сеет. Через прищуренные веки я увидел комнату: пыльное убогое помещение, усеянное самым невероятным хламом. В стене было окно. Я подошел к нему и увидел снаружи зеленый газон и тропинку, плавно изгибающуюся вниз, к белой прибрежной полосе. Пейзаж был необычный, но все-таки…
Голова слегка закружилась, но это сразу прошло. Я зажмурился и попытался припомнить, что со мной.
Я поднял руку к голове и почувствовал, что на нее что-то надето. Я потянул за эту штуку, и она со слабым стуком упала на пол — памятка с широким спектром воздействия, одна из тех, которыми пользуются для восстановления знаний у неопознанных граждан, подвергшихся Переходу без соответствующей предварительной подготовки…
Внезапно вся картина исчезла, как будто смытая стремительным потоком воды, и я обнаружил, что стою в своей хорошо знакомой комнате, набитой моим барахлом, с гудящей головой и пульсирующими висками. Я вспомнил, что собирался опробовать обучающую штучку и при этом думал, сработает ли она. Она сработала, да еще как! С минуту еще я кружил, спотыкаясь по комнате, как чужой, испытывая тоску по старому доброму Валлону. Я отчетливо помнил чувство тоски… но вот оно пропало, и я снова стал самим собой, правда, как обычно, по горло в неприятностях.
В моей голове, на самой грани сознания, возникало множество неясных, но дразнящих идей. Позже мне надо будет сесть и тщательно их обдумать. А пока у меня достаточно других забот. Две армии загнали меня в угол, все орудия на стороне противника. В этом, разумеется, не было ничего страшного, так как я не собирался ни с кем воевать. Моя цель в войне — выжить.
Грохот орудий снаружи заставил меня подскочить к окну. Картина была той же, что и несколько мгновений назад, но общая обстановка прояснилась. В нескольких ярдах от пирса, погрузившись футов на десять в воду, дымились обломки моторного катера — по-видимому, кто-то попытался спастись на нем бегством. Русской подводной лодки нигде не было видно. Судя по всему, она высадила десант и отошла подальше на случай непредвиденной опасности. У береговой линии, в пределах поля зрения, валялись два-три убитых солдата. С такого расстояния я не мог различить, наши ребята или злодеи.
Откуда-то слева продолжали доноситься выстрелы. Похоже было, что парни сражаются по старинке, врукопашную, или прибегая только к стрелковому оружию. Так и должно быть, ведь им нужны не дымящиеся руины, а я — живой и невредимый, с моими замечательными идеями.
Не знаю, что больше возмущало коего архитектора: моя склонность к романтизму или мой цинизм, когда я требовал соорудить потайные ходы в стенах моего замка и подземные туннели под лужайкой, но сейчас я им очень обрадовался. В западной стене моей комнаты-сейфа была узкая дверь, выходящая на крутую винтовую лестницу. Оттуда я по своему желанию мог попасть в эллинг, на опушку небольшого леса за домом или на побережье в сотне ярдов к северу от пирса. Мне оставалось только... Дом содрогнулся, опередив на какую-то долю секунды ужасающий взрыв, который швырнул меня на пол. Я почувствовал, как из разбитого носа потекла кровь. В голове звенело; я с трудом поднялся на ноги и сквозь густое облако пыли на ощупь стал пробираться к спасительной двери. Кто-то снаружи, видно, начал терять терпение. Не дело, если мой хитроумный путь отступления отрежут до того, как я им воспользуюсь. Я почувствовал, что в дом попал еще один снаряд. По-моему, в ход были уже пущены минометы или ракеты. Видимо, я проспал все подготовительные мероприятия и очнулся как раз к началу основного представления.
Мои пальцы уже нажимали на участки стены, приводящие в действие скрытую дверь. Я оглядел комнату, в которой пыль от последнего взрыва только начала оседать. На глаза попался простой, окрашенный под олово цилиндр, лежащий там, куда я его отшвырнул час назад. Теперь я знал, что это такое. Одним прыжком я преодолел разделявшее нас расстояние и схватил его, припоминая, как впервые обнаружил цилиндр во время уборки на борту модуля лежащим незаметно среди костей человека с ожерельем из медвежьих зубов. А тот, видимо, залюбовавшись окраской, сунул цилиндр в свои меховые штаны. И только сейчас я, с головой, полной валлонианских воспоминаний, мог знать, насколько ценным был тот предмет — память Фостера. Конечно, всего лишь ее копия, но я, тем не менее, не мог ее бросить.
Взрыв, значительно мощнее предыдущего, встряхнул дом. От стены отвалился большой кусок штукатурки. Время уже начало играть против меня. Задыхаясь и кашляя от пыли, я нырнул в потайную дверь и стал спускаться по лестнице.
В самом низу я остановился, решая, куда бежать. Земля снова содрогнулась, я упал навзничь и увидел, как обвалился свод туннеля, ведущего к побережью. Теперь оставался лес или эллинг. Времени на размышления у меня не было: два оставшихся туннеля тоже могли обрушиться в любую секунду. Вероятно, мой архитектор сэкономил на их креплении. Но, с другой стороны, он вряд ли учитывал возможность возникновения перед домом крупных войн.