Дорогой сэр!
Благодарю Вас за присланные заметки. Да, я — империалист, поскольку убеждён: целое всегда сильнее суммы собственных раздробленных частей. Считаю, что ради пользы общего дела всегда целесообразно жертвовать частным. В течение многих лет я возражал против Гомруля, зная о враждебном отношении Ирландии к Империи, и до сих пор мне трудно избавиться от этого впечатления.
И всё же я понял: приветственные жесты Ирландии в адрес врагов Империи были, скорее, симптомом, нежели заболеванием. Желающий устранить симптом не должен поощрять причину: напротив, следует устранить её — тогда и болезнь пройдёт сама собой. Казалось бы, простая мысль; но даже очевидную истину можно извратить предрассудками и партийным политиканством.
Я надеюсь, что националисты наконец перестанут позволять своим противникам использовать Юнион-джек в качестве своего символа. За этот флаг ирландцев погибло в процентном отношении больше, чем представителей какой-либо другой нации. Он — символ Империи, которую Ирландия помогала строить и которая (если не принимать во внимание отдельные исключения) защищала свободу и прогресс во всём мире. Британия, вне зависимости от того, каким было наше общее прошлое, по крайней мере усилиями одного поколения честно пыталась помочь Ирландии: одна партия — в рамках общих для всех нас законов, другая — предпринимая попытки восстановить ирландское законодательство. Время распрей, несомненно, подходит к концу: Трон и Флаг здесь, как и в любом другом уголке Империи, высоко вознесутся над тучами политических разногласий. Оппоненты могут уличить меня в попытке поставить телегу впереди лошади, но я убеждён, что если бы в Ирландии британский флаг почитался, как везде, это в большей степени, чем что бы то ни было, ослабило британское сопротивление идее Гомруля. Нашим людям требуется гарантия того, что в лице Ирландии мы обретём верного друга, а не врага, плетущего против нас интриги. Весь ход истории, конечно же, подсказывает: всё именно так и будет. Предоставление самоуправления в границах Империи всегда приносило подобные плоды; просто у людей политически предубеждённых всегда находятся основания подозревать, что именно этот конкретный случай станет исключением из общего правила.
Искренне Ваш
Артур Конан-Дойль
Уиндлшем, Кроуборо, Сассекс
2 апреля 1912 г.
Мистер Бернард Шоу и «Титаник»
«Дэйли ньюс»
20 мая 1912 г.
Милостивый государь!
Я только что прочёл статью мистера Бернарда Шоу о гибели «Титаника», появившуюся в Вашей газете 14 мая. Автор заявляет, что целью его является установление истины, и всех вокруг обвиняет в обмане. Между тем я не припомню статьи, в которой было бы столько лжи. Просто не укладывается в голове, как можно сейчас писать о подобном событии в столь развязном и легкомысленном тоне.
Рассмотрим его заявления по отдельности. Мистер Шоу очень хотел бы (ради доказательства собственного ложного утверждения, что на месте катастрофы люди не проявили должного героизма) при помощи цифр показать, что женщин не пытались спасти в первую очередь. Для рассмотрения он берёт лишь одну, самую маленькую шлюпку, которая была спущена на воду при специфических обстоятельствах, в свою очередь ставших предметом расследования. На том лишь основании, что в ней находились десять мужчин и две женщины, он делает вывод: героизм и благородство, дескать, отсутствовали, и все разговоры о том — ложь. Но мистер Шоу знает не хуже меня, что уже в следующей лодке из 70 пассажиров было 65 женщин. И он не может не знать о том, что управление всеми спущенными на воду шлюпками было затруднено как раз из-за недостатка мужчин-гребцов. Итак, для того чтобы создать у читателя ложное впечатление, он сознательно выбирает для примера одну шлюпку, прекрасно зная, что речь ведёт об исключении, не отражающем ситуацию в целом. Допустимы ли в споре такие приёмы, и разве имеет автор после этого право обвинять современников в дезинформации?
В своём следующем пассаже он пытается всячески очернить капитана Смита — вновь прибегая к любимому методу suggestio falsi[30]. В данном случае ложная предпосылка состоит в том, что общественность, сочувствующая капитану Смиту, якобы тем самым оправдывает его навигационные ошибки. Сегодня никто (не говоря уже о самом Бернарде Шоу) не станет защищать решение капитана пойти на неоправданный риск. Сочувствие вызывает лишь поведение старого моряка, который, допустив единственный ужасный промах, сознательно пожертвовал жизнью, отдал спасательный пояс, до последнего пытался спасти жизни тех, кого невольно подверг опасности, и доплыл с ребёнком до шлюпки, взобраться в которую сам отказался. Таковы факты. Что же касается утверждения мистера Шоу, будто катастрофу сегодня воспевают как триумф британской навигации, то оно доказывает лишь, что громкая фраза для него важнее истины. «О нём пишут, как никогда не писали о Нельсоне», — замечает он. Если мистер Шоу укажет мне хотя бы на одну статью ответственного журналиста, где о капитане Смите писалось бы в тех же тонах, что и когда-то о Нельсоне, я внесу сто фунтов на счёт Фабианского общества.
Следующая инсинуация господина Шоу (тем более злостная, что выражена лаконично) касается офицеров, которые, якобы, не исполнили до конца свой долг. Суть обвинения, судя по всему, состоит в приведённых тут же словах Лоу, обращённых к мистеру Исмэю, который попытался воспрепятствовать спуску шлюпки. Я же считаю, что эпизод, в котором подчиненный столь резко обращается к управляющему директору Линии, чьи действия (как ему кажется) мешают спасению человеческих жизней, являет собой прекрасный пример выполнения офицером своих обязанностей. Шестой офицер погиб вместе с капитаном: полагаю, даже мистер Шоу не мог бы потребовать от него большего. Что касается остальных, то я нигде не читал и не слышал о том, чтобы кто-то из них дал повод для критики. Мистер Шоу, чтобы хоть к чему-то придраться, рассказывает о том, как один из офицеров разрядил револьвер в воздух, отпугивая иммигрантов, намеревавшихся взять шлюпку штурмом. То, что это были иностранцы, подтверждают несколько свидетелей. Неужели мистер Шоу полагает, что такую попытку не следовало пресечь? В таком случае в чём суть его нападок?
Наконец, мистер Шоу пытается очернить прекрасный эпизод с поведением оркестра, утверждая, что тот подчинился приказу, направленному на избежание паники. Даже если и так, разве это в чём-то преуменьшает мудрость приказа или мужество музыкантов? Предотвратить панику как раз и было необходимо; прекрасно, что нашлись люди, которые сумели сделать это именно таким образом.
Что же касается общего обвинения в том, что случай с «Титаником» используется для прославления британского характера, то мы, как нация, утратили бы силу, если бы перестали отдавать дань восхищения проявленным в высших формах мужеству и дисциплине. О каком-либо самолюбовании, однако, тут не может быть и речи: поведение американцев-мужчин (в особенности ненавистных всем миллионеров) также получило наивысшую оценку в прессе и вполне вписалось в общую картину человеческого героизма.
Вызывает сожаление, что человек, несомненно талантливый, использует свой талант для того, чтобы оклеветать и опорочить собственный народ. Не говоря уже о том, что написанное им причинит лишние страдания людям, на чью долю выпало уже и так достаточно горя.
Артур Конан-Дойль
18 мая
Мистер Шоу и сэр А. Конан-Дойль
«Дэйли ньюс»
25 мая 1912 г.
Сэр! Не желая продолжать очевидно бесплодный спор, отвечу лишь на одно обвинение мистера Шоу в мой адрес. Он утверждает, что я обвиняю его во лжи. В действительности же, не опускаясь до столь явного нарушения правил дискуссии, я всего лишь заметил, что в числе его великолепных достоинств явно отсутствует способность к взвешенному сопоставлению фактов. Впрочем, помимо этого он лишён также то ли человечности, то ли такта — одним словом, того качества, которое не позволяет нам беспричинно ранить чувства других людей.
Артур Конан-Дойль
23 мая
Волнения рабочих. Ответ мистеру Уэллсу
«Дэйли мэйл»
20 июня 1912 г.
Милостивый государь!
С большим интересом и некоторым сочувствием я ознакомился с выступлением мистера Уэллса по поводу рабочих волнений. Внимая его призыву ко всем гражданам подумать над этой проблемой самостоятельно, я хотел бы изложить собственные мысли на этот счёт.
Каждый раз, завершая чтение очередного социологического трактата мистера Уэллса, я прихожу в некоторое умственное возбуждение. Его ясность видения и энергичная выразительность оказывают стимулирующее воздействие на интеллект. Тем не менее я постоянно ловлю себя на несогласии с автором; не стал исключением и данный случай. Мистер Уэллс производит впечатление человека, который во время прогулки по саду может, например, заявить: «Мне не нравится это фруктовое дерево. Плодоносит не лучшим образом, не блещет совершенством форм. Давайте-ка его срубим и попробуем вырастить на этом месте другое дерево, получше».
Того ли ждёт британский народ от своего гения? Куда естественнее было бы услышать от него: «Мне не нравится это дерево. Давайте попробуем улучшить его жизнеспособность, не нанеся повреждений стволу. Может быть, удастся заставить его расти и плодоносить так, как нам того бы хотелось. Но не будем уничтожать его, ведь тогда все прошлые труды пропадут даром, и неизвестно ещё, что мы получим в будущем». Так рассудил бы человек практичный и мудрый.
Сейчас мы стоим перед выбором: позволить ли срубить древо государственного устройства или взяться за его совершенствование в надежде поразить успехами мир? Но действительно ли мы находимся перед лицом столь серьёзного кризиса? Разве это явление в течение всей нашей истории не повторялось периодически? Готов признать, что сегодняшние волнения характерны большей, чем прежде, массовостью, но уж во всяком случае по интенсивности они уступают многому из того, что бывало прежде. Если бы мистер Уэллс жил в годы восстаний луддитов, первых тред-юнионистских бесчинств и особенно чартистских бунтов, он увидел бы нечто куда более серьёзное, чем то, что мы сейчас наблюдаем. И тем не менее каждый раз старое дерево, претерпев мелкие подрезания, разрасталось вновь, становясь крепче прежнего. Есть ли сегодня основания опасаться каких-то роковых последствий? В прежние времена ситуация предрасполагала к взрыву, поскольку государство всем своим весом пыталось налечь на предохранительные клапаны общества. Сейчас, когда избирательное право обрели самые широкие слои населения, общественное недовольство может быть выражено в процессе голосования, не обязательно в насильственных действиях. Конечно, следствием выборов также могут стать действия, но — постепенные и законные, не выходящие за конституционные рамки.
Я согласен с мистером Уэллсом в том, что у рабочих многих профессий есть основания для недовольства: цены растут быстрее заработной платы. Однако те же бедствия испытывают люди, формально не являющиеся пролетариатом, — государственные служащие, отставные военные, все, кому приходится жить на небольшой и негибкий доход. Положение этих людей усугубляется ещё и необходимостью сохранять видимость благоденствия ради того, чтобы остаться в своём сословии. Печально, что дела обстоят таким образом. Возможно, причиной всему перепроизводство золота и падение цены на него; возможно, и нет. Под силу ли нам сократить выпуск золота? Задача представляется немыслимой. Где же тогда искать выход?
Мистер Уэллс предлагает в качестве спасительной меры переход к коммерческому партнёрству рабочего и работодателя. Такое решение было бы по меньшей мере несправедливо, поскольку оставило бы в стороне те общественные слои, которые в не меньшей степени страдают от существующего положения дел, но данной мерой оказались бы незатронутыми. Между тем при ближайшем рассмотрении предлагаемая схема обнаруживает в себе множество недостатков. Она применима в стабильной, монопольной системе производства — например, газодобывающей промышленности или на железнодорожном транспорте. Но как быть тем многочисленным концернам, которые не имеют прибылей и терпят одни только убытки? Должен ли рабочий получать полную зарплату плюс процент от прибыли процветающего предприятия и, сохранив зарплату, отказаться от финансовой ответственности за убыток, возложив её на капиталиста, в случае, если производство окажется убыточным? Будет ли это справедливо? Думаю, радости и тяготы рабочий должен нести вместе со своим предприятием, а раз так, в среднем крайности уравновесятся, скорее всего, оставив его ни с чем. У меня нет на этот счёт определённых статистических данных, но создаётся впечатление, что если собрать все компании функционировавшие в течение последнего десятилетия и из суммы прибылей процветающих предприятий вычесть сумму убытков, которые понесли остальные, то разница в лучшем случае окажется мизерной и для рабочего несущественной. Мистер Уэллс, судя по всему, слишком полагается на собственные впечатления и опыт. Я, со своей стороны, могу сказать, что дважды пытался открыть дело, потерял в общей сложности около двадцати тысяч фунтов, не получил ни пенни и, несомненно, разорил бы своего работника, если бы тот предложил мне разделить процент прибыли.
Полагать, будто мой личный опыт являет собой исключение из правил, у меня нет оснований. Итак, что происходит с прожектом, обещающим трудящемуся долю от произведённого им продукта? На практике он рассыпается в прах.
Способен ли Парламент предложить панацею? Не вижу, как можно было бы парламентскими средствами влиять на факторы столь общего свойства, как спрос и предложение (а именно они регулируют стоимость рабочей силы). Парламент может принять закон о минимальной заработной плате, но если завысит её значение, то вызовет спад производства и инфляцию, в результате чего искусственно раздутая обещанная сумма лопнет, как пузырь. И всё же во власти Парламента спасти британского рабочего, по-прежнему остающегося беззащитным в соперничестве с дешёвым рабским трудом, который практикуется во многих странах мира. Тут, как мне кажется, и кроются корни проблемы, которая остановила рост заработной платы. Эта мера уже предлагалась пролетариату первыми государственными деятелями нашего века, но тогда рабочие отвергли её, позволив политиканам одурачить себя. Теперь ответственность за положение дел лежит и на их плечах.
Что ещё можно сделать? Мистер Уэллс полагает, будто отказ от нашей партийной системы приведёт к каким-то сдвигам. Мне кажется, в его рассуждениях преобладает дух ворчливого недовольства. Вспомним слова Великого Герцога: «Нам следует укреплять традиции королевского правления». Возможно ли такое в рамках обрисованной мистером Уэллсом аморфной, управляемой лишь экспертами, общественной системы, которая подвержена постоянным внутренним конфликтам? Только соперничество двух партий, каждая из которых борется за голоса избирателей, гарантирует последним возможность удовлетворения их нужд. Деятельность Парламента, может быть, действительно заблокирована интересами бизнеса, но такая мера, как деволюция (имевшая место в Ирландии), несомненно, должна всего лишь расчистить почву для дальнейших внутригосударственных социальных реформ.
Если не считать вопроса о заработной плате (рост которой, как мне представляется, может быть обеспечен только введением тарифа), я во многом согласен с мистером Уэллсом. Необходимо улучшить жилищные условия низших классов, особенно в сельской местности, где положение в настоящий момент катастрофическое. Если наконец рассеются когда-нибудь сгустившиеся над нами германские тучи, первейшей заботой нашего правительства должно стать уменьшение текущего процента страхования, съедающего значительную долю национального бюджета. Должен признать также, что я целиком поддерживаю проведение земельной реформы. Десяток прибыльных ферм куда милее моему взгляду, чем даже красивейший поместный парк или живописный выгон. Мы не можем себе позволить на нашем маленьком острове такую роскошь, пусть даже она и казалась бы нам восхитительной.