– Я понял. Ты мне предлагаешь сжульничать? Взять аванс, начать писать книгу, но знать при этом, что наверняка ее не напишу?
– Почему? Видишь ли, Павел Витальевич Костяков – человек своеобразный. Правдивый по-своему. Прямой. Ему лакированная книга вряд ли понравится.
– Но он же ничего про нее не знает! Они ему сюрприз хотят преподнести!
– Можно так сделать, чтобы узнал. Хочешь?
– Ничего я не хочу! Правду он все равно не позволит писать.
– Приболела тебе эта правда. Никто ее полностью не знает, в том числе и о себе, как профессиональный психолог говорю, – улыбнулся Валерий, пытаясь смягчить разговор.
– Слышали! – язвительно среагировал Немчинов. – Черное не есть белое, а на самом деле только другая форма белого, а белое не есть черное, а только форма черного. Толерантность, амбивалентность и плюрализьм! – Немчинов нарочно исковеркал слово.
Сторожев слегка разозлился.
– Ладно. Ты хочешь правды, ты ее получишь. Знаешь, почему ты не берешься за эту работу?
– Почему?
– Объясняю. У меня есть одна знакомая семья. Муж, жена – под пятьдесят лет им уже, дочь – двадцать с чем-то, сын – около тридцати. Уже там внуки маленькие копошатся. Пьют все по-черному, страшно пьют. Никто не работает, чем живут – непонятно. А мама главы семейства, его тоже Валерой зовут, как меня, живет в отдельной квартирке, но неподалеку. Сын у нее появляется иногда – денег занять. Каждый раз врет, что надо за квартиру заплатить, ботинки купить, есть нечего. И каждый раз мама верит. И каждый раз он эти деньги пропивает. Еще с ними хахаль дочки живет, тоже пьющий. Веселятся каждый день: то жена Валеру бьет, она здоровая у него кобыла, то Валера с зятем дерется, то зять с Валериным сыном валтузятся – ад кромешный. А в квартире вонища, на полу матрасы полосатые, уссатые, грязь… Валера мне сто раз жаловался, когда я его откачивал: сбегу, говорит, на хрен от греха, не то или я кого-нибудь убью, или меня убьют. А мать Валере постоянно предлагает: иди ко мне жить. Вставим дверь металлическую и никого не пустим. И он, когда пьяный, соглашается, слезы льет. Пойду, говорит, мама, прощусь с семьей. Уходит – и остается там. Привычка! Страшная сила – привычка. Жить там страшно, невозможно, а что-то поменять – еще страшнее.
– Ты меня с этим Валерой сравниваешь? Тоже живу в грязи и не хочу ничего менять?
– Ну, зачем ты? Я просто попытался объяснить тебе настоящую причину отказа. Это отказ не от денег, Илья, это отказ от перемены участи.
– Спасибо.
– Пожалуйста.
– Хорошо иметь настоящего друга, – с горечью сказал Немчинов, вставая из-за стола. – Все тебе объяснит, все расскажет. За тебя подумает. Мне-то, дураку, казалось, что я, типа того, о принципах думаю, а я, оказывается, боюсь. Не желаю богатым быть. Не желаю получить столько, за сколько в газете пять лет надо работать!
– Ага, все-таки подсчитал?
– Да шел бы ты! – в сердцах отмахнулся Немчинов.
– И ты туда же, – добродушно отозвался Сторожев. – Не бери в голову, жизнь шире.
– Это я слышал. Шире, длиннее, пестрее! Удобная у тебя позиция: раз лечить всех надо, то, получается, и деньги можно брать у кого угодно за что угодно?
Валера окончательно рассердился.
– Знаешь что, – сказал он. – Это тебя просто не приперло по-настоящему. Работа неденежная, но есть. Жена болеет но не смертельно. А вот если бы как у Лили Соломиной, не дай бог, конечно, я бы тогда посмотрел на тебя, как бы ты отказался!
– Не сравнивай.
– А если ты такой ангел, заработай денег и выдели ей на лечение. В позу вставать легко, а когда ты у нее был последний раз, ангел?
– Тогда же, когда и ты, давно, – буркнул Илья.
Они помолчали. Оба чувствовали себя неловко.
– Свиньи мы, конечно, – сказал Сторожев. – В самом деле, давай съездим к ней? В субботу, например?
– Хорошее дело. Давно пора.
И чувство общей вины помогло им проститься вполне дружелюбно.
3. ЧЖУНЬ. Начальная трудность
____ ____
__________
____ ____
____ ____
____ ____
__________
Только несведущие люди думают, что в провинциальных городах все друг друга знают и часто встречаются. Можно забиться в какой-нибудь микрорайон Перспективный, куда районное начальство, по слухам, предпочитает летать на вертолете, и всё – пропал ты для общества, для бывших одноклассников и друзей, можно не увидеться годами и десятилетиями.
Лиля Соломина жила поближе, но тоже на отшибе, в окраинном поселке по прозванию Водокачка, где два десятка деревянных домов издавна гнездятся на краю обрыва над Волгой – именно на этой великой реке стоит вот уже полтысячи лет город Сарынск, начавшийся с пограничной крепости и превратившийся в среднестатистический российский город, о котором так и хочется сказать: «особых примет нет».
Лиля появилась в последний школьный год, и тут же трое друзей, Илья Немчинов, Валера Сторожев и Коля Иванчук, бросив свои прежние привязанности, образовали вокруг нее компанию. Так было везде, где она училась, переезжая вместе с отцом, администратором-самородком из сельских управленцев, которого все повышали и повышали. Лиля, легкая, без зубрежки, отличница и спокойная, без похвальбы, красавица, сразу же становилась королевой класса, но королевой в изгнании: с девочками не дружила, к мальчишкам относилась благосклоннее, но тоже слишком близко не подпускала. Однажды сидели после уроков на партах, болтая ногами и умничая, то есть они, Илья, Валера и Коля, умничали, а Лиля слушала и посмеивалась. Немчинов тогда имел репутацию начинающего и уже непризнанного гения, ходил на факультатив по литературе и писал стихи в школьную стенгазету, у Валеры была слава удачливого ухажера, а Коля Иванчук считался умником-универсалом. Вот и соревновались перед девушкой. Зашла речь о будущем, Илья отмолчался, Валера точно знал, что пойдет учиться в медицинский, по стопам отца, а Коля, как обычно, натарабарил всего столько, что не разберешь: он и геологом хочет, и в местное театральное училище не прочь поступить, и литература его, как и Илью, манит, хоть он и не написал ничего, но если уж напишет, это будет сразу нечто! В этом и смысл, рассуждал Коля, не готовиться, а сразу делать что-то. То есть учиться, да, но уже себя как-то проявлять.
В общем, обычная школьная болтовня. Спросили заодно и Лилю о планах на жизнь. Лиля, улыбаясь, ответила:
– Не знаю.
– Что же ты, совсем ничего не хочешь? – спросил кто-то.
– Ну почему… Жить.
– Что значит – жить?
– Ну… Не знаю. Выйду замуж за обеспеченного человека. И чтобы поменьше дома был и не мешал. Дети… Нет, дети не сразу, потом. А можно и обойтись.
– А работать?
– Не хочется.
– То есть ты просто хочешь ничего не делать?
– Скажем так: просто наслаждаться жизнью. Вы разве не хотите?
Естественно, друзья тоже хотели наслаждаться жизнью. Но они были дети своего времени, когда хоть и принято было посмеиваться над гражданской позицией, но одновременно было положено ее, хоть какую-то, иметь. Вот с точки зрения этой гражданской позиции они и ответили:
– С ума сойдешь, если ничего не делать.
Лиля пожала плечами.
– Я не сойду. Нет, я бы пошла работать, но чтобы – одна. А то ведь обязательно вокруг всякий народ… Это не мое. Я вообще людей не люблю, особенно когда их много.
– Ты только себя любишь? – обвиняюще спросил Илья.
– Ты прямо как на собрании, – осадил его Коля. – Все себя любят, это нормально.
– Но не только же себя, – рассудил Сторожев. – Папу, маму. У меня кошка еще есть, – добавил он, чтобы не выглядеть слишком серьезным и не насмешить этим Лилю.
– Нет, – сказала Лиля. – Я только себя. Папу и маму – постольку-поскольку. Папа у меня крестьянин, мама тоже, честно говоря, не интеллектуалка. У меня с ними общего языка нет совсем.
– Ага. Они тебя выучили, и у тебя теперь с ними нет общего языка? – как бы негодовал Илья, на самом деле любуясь Лилей, ее откровенностью, на которую сам был неспособен.
– Вот именно, – кивнула Лиля.
Друзья не могли понять, то ли она дурачит их, то ли правду говорит. Лиля ускользала, а узнать ее лучше было трудно: после уроков она сразу же шла домой, от общих классных мероприятий откровенно отлынивала, никто не ходил к ней в гости, и она ни к кому не ходила.
Однажды был разговор о ней – без нее.
– На такой девушке жениться нельзя, – сказал Коля Иванчук. – Она всю кровь выпьет.
– А если бы она согласилась, ты бы первый женился, – сказал Валера Сторожев.
– Может быть, – не стал спорить Коля.
– Как это? – не понял Илья. – Сам говоришь – нельзя жениться, а сам…
– Если я говорю, что нельзя, это не значит, что я не могу этого сделать, – многозначительно изрек Коля.
– Такие девушки – на раз, точно вам говорю, – веско сказал Валера.
Его мнение приходилось уважать, он единственный из компании был человеком с опытом: летом у него была неделя отношений с замужней женщиной на даче, с которой он встретился в какой-то рощице, где она собирала грибы, пела и была немножко пьяной, поэтому всё вышло легко. А потом встречались, рассказывал Валера, уже по-настоящему, и она творила такие чудеса, что приятно вспомнить. Осенью же к Валере прибилась соседка-пэтэушница, регулярно забегавшая без проблем, как чаю попить – повозиться в постели, страстно пыхтя. Она, по словам Валеры, ему уже надоела, но друзья не верили: они тогда не могли представить, что такие вещи могут надоесть. Им казалось, что они могли бы возиться в постели с кем угодно сутками напролет. Валера их не разубеждал.
– Лиля выделывается, конечно, но чтобы девушка на раз, это ты загнул, – возразил Илья. – С чего ты взял?
– Опыт. Много строит из себя, а на самом деле… Была у меня одна гимнастка из спортивной школы. Двоюродный брат у меня там футболом занимался, сейчас бросил. Ну, познакомились. Оля ее звали. И она тоже вот так говорила все время: хочу богатого, красивого, с машиной, а остальные в минусе, ни с кем не буду принципиально. Один раз захожу в раздевалку, она там. И больше никого.
– Там общая раздевалка, что ли?
– Нет. Общий коридор и двери налево и направо. В их раздевалку дверь была открыта, я заглянул, она там, – достоверно объяснил Валера. – Захожу, ну, что-то там сказал, не помню, потом еще всякие разговоры, потом обнял ее так, ну, нежно… Деликатно зажал, в общем. Короче, мы там закрылись – и всю ночь. Девочка оказалась, я скажу, еще та. Хрупкая, а так ногами сдавит, что ребра трещат.
Валера рассказал не свою историю, а историю двоюродного брата – как свою. Ему верили: имея в запасе настоящие приключения, он мог спокойно врать и выдумывать новые. Верили и завидовали: каждому хотелось бы остаться на ночь с гимнасткой, и чтобы она так сдавливала ногами, чтобы ребра трещали.
Не показывая, однако, этой зависти, Коля завелся:
– Если тебе так кажется – попробуй! Попробуй, зажми ее! В раздевалке!
– Зачем? И почему обязательно в раздевалке?
– Но она же тебе нравится?
– В общем-то да.
– А я в нее влюбился, ребята, – всерьез сказал Илья.
Сторожев рассмеялся, но тут и Коля заявил:
– Я тоже. Предупреждаю.
– Это как? – не понял Валера. – Морду, что ли, будешь бить, если я к ней подойду?
– Может, и буду.
– Надо по-честному! – сказал Илья.
– Монетку кинуть? – спросил Валера.
– Дурак ты. По-честному это так: прийти к ней и сказать, – предложил Илья.
– Ага. Все трое припремся? – хмыкнул Валера.
– Зачем? По очереди. Чтобы все открыто. А кто каким пойдет, вот тут можно как раз монетку бросить. Нет, нас трое. На спичках. Тянуть будем.
И они тащили спички. Длинная, короче, еще короче.
Первому выпало идти Валере.
Он волновался. Его опыт по сути, ничего не стоил. Да, была полупьяная женщина в околодачном мусорном леске, почему-то в одном купальнике и мокрая, с венком полевых цветов на голове, которая вышла из кустов, увидела Валеру (он рыл червяков для наживки) и спросила:
– А где я?
– Тут наша дача. Вон там. А там Волга, пляж.
– Замечательно. Вы здесь никто не говорите «река», вы все говорите «Волга». Почему?
– Не знаю. Потому что Волга.
– Ну и что. Я живу на речке Дубне, это под Москвой. И когда мы идем купаться, мы говорим: пойдем на реку. И никогда: пойдем на Дубну! Загадка.
Женщина села рядом, чуть не упала, оперлась о его плечо.
– Хожу тут пьяная, опасно, – засмеялась она.
– Да нет, – успокоил Валера. – Тут народ нормальный.
– А тебе сколько лет?
– Шестнадцать.
– А я думала, восемнадцать. Пусть будет восемнадцать, ладно?
– Как это?
– Молчи.
Все было довольно неловко, жарко, потно, бестолково, после чего женщина сказала:
– Быстро иди отсюда, и ты меня не видел.
Никаких повторных встреч и чудес, конечно, не было.
Да и с некрасивой конопатой пэтэушницей, существующей в рассказах как голубоглазая блондинка, вышло заурядно – зашла спросить книгу, узнала, что родителей дома нет и будут нескоро, спросила:
– А ты целоваться умеешь? Мне с парнем завтра встречаться, а у меня не очень с этим. Опыта мало.
– Умею, конечно.
– Научи.
Учил и учился сам. Потом возня, торопливость, ерзанье. Пэтэушница наладилась ходить чуть не каждый день, Валера ее еле отвадил, в этом он не врал.
Но с Лилей совсем другой случай.
И вот Валера пришел к ней.
Лиля удивилась, провела к себе в комнату, Валера успел отметить линолеум на полу с рисунком под паркет, ковры на стенах, золотистые обои в завитушках – сбывшиеся мечты советского выдвиженца и его верной супруги. В комнате Лили тоже были и завитушки на обоях, и ковер с пестрым узором, а также стол с идеальным порядком на нем, а еще кровать, белый тюль на окнах…
Валера собирался предпринять конкретные действия – сесть рядом, взять за руку и так далее. Все-таки кое-что он умел. Но как сядешь рядом, если Лиля устроилась, будто учительница, за столом, стоявшим передом к двери, крутила в пальцах карандаш, смотрела с улыбкой, а Валера то сидел у стены в низком кресле, нелепо выпирая вверх коленками, то ходил, как в классе перед доской. Что-то говорил, Лиля слушала, потом сказала:
– Интересно за вами наблюдать.
– За кем?
– За вами. Вы все похожие. Хотите одного, а говорите про другое.
– И чего я хочу?
– Ну, наверно, сказать, что я тебе нравлюсь.
– Нравишься – и что?
– Ничего.
Валера сел на кровать и сказал:
– Иди сюда.
– Зачем?
– Я не могу так разговаривать. Я нормальный мужчина, – сказал Валера, холодея животом, – я привык, чтобы женщина рядом была. Когда говорю.
Лиля рассмеялась.
– А, ну да. Ты же, говорят, страшный бабник. И как ты это делаешь?
– Иди сюда, расскажу.
– Я хорошо слышу. Нет, правда, у тебя есть женщина?
– Есть, – признался Валера.
– Сколько ей?
– Ей? Тридцать. Или около того.
– Ого. Такая старая?
– Она моложе тебя выглядит, между прочим.
– Красивая?
– Да. И стройная.
Лиля продолжала допрашивать: цвет глаз, цвет волос, умная ли, о чем говорит.
– Ты ее любишь?
– Ну, как… Вообще-то я тебя люблю, – решился Валера.
– Да? А почему тогда с ней?
– Она меня любит. И вообще, это просто… Ну, физические отношения. Ей нравится, мне тоже.
– А со мной, как ты считаешь, могут быть физические отношения?
На этот раз в животе Валеры стало жарко.
– Еще как могут, – сказал он, встал, подошел к Лиле и попытался ее обнять. Обнимать сидящую за столом девушку страшно неудобно. Валера стоял, скособочась, прижимаясь сверху головой, а Лиля сидела и ждала, что будет дальше. Он потянулся губами к ее щеке, Лиля отодвинула Валеру рукой.
– Ладно, хватит. Видно, что можешь. Хотя и стесняешься. Ты вообще красивый, высокий, в моем вкусе, – сказала Лиля.
Живот Валеры крутило, как центрифугу – натурально, без метафор. Ему хотелось в туалет, но опозориться он не мог. Терпел.