Я: Она же первая и единственная!
Они: Ах, вот ты какая! Может, ты еще и употребляешь вредные наркотики и занимаешься половым сексом с безответственными юнцами, дочка?
Я: Да, папа и мама, я употребляю вредные наркотики и занимаюсь половым сексом с безответственными юнцами! И мужцами. И старцами.
Они: Ты нас убила, мы связывали с тобой надежду всей нашей жизни, что ты закончишь высшее педагогическое заведение и прославишь нашу семью на ниве просвещения!
Я: Нет, не хочу заканчивать высшее педагогическое заведение и прославлять семью на ниве просвещения, а мечтаю подохнуть под забором со шприцем в вене и с любовью в глазах к любимому безответственному юнцу!
Они: Мы сейчас зарежемся от отчаяния!
Я: Нет, я зарежусь!
Они: Нет, мы!
Они хватают нож, и я хватаю. Кто вперед. Папа режет сначала маму, потом себя, но не успевает, я уже зарезалась. Приезжает милиция и скорая помощь. Три трупа. В газетах пишут – коллективное самоубийство на почве нищеты и гордости. Ростик пьет с горя водку и икает. (Он прошлый раз выпил и икал три часа.) Нина скажет: дура. А Семен скажет: жаль, не успел я ее. Нина: что?! – и в глаз ему вилкой, вилкой, вилкой, а он ее разбитой бутылкой в грудь, в грудь, в грудь, которой она так гордится, грудь отваливается, Нина пытается приставить, никак, она тогда хватает Ксюшу и кричит: отдай мне свою грудь, – Ксюша тоже кричит, тут кто-то включает музыку, и все начинают плясать на поминках.
Яна смеялась так, что мама постучала в дверь, открыла. Увидела дочь в наушниках и сказала:
– Надо же, какая бывает веселая музыка!
Потом пришел отец.
Яна выждала, пока они поужинают, и решила: пора.
Вошла скромно в кухню – чаю попить. Сама себе налила, на стульчик села. И загадочно молчит.
Но родители ее необычного поведения не оценили, не заметили. Они вели принципиальный и серьезный разговор. Они не как некоторые, кто шепчется тайком от детей, они дочь свою уважают. Показывают, что считают ее взрослой. Так и считали бы во всем, а не только в том, что им удобно.
Отец говорит про какую-то книгу, которую ему предлагают написать.
Мама, не поймешь, то ли отговаривает, то ли наоборот. Это ее прием: я считаю примерно то-то и то-то, но ты поступай как хочешь. И в результате отец поступает не так, как хочет, а как считает мама.
– Это же все-таки роман, – говорит мама. – Выдумка. Можно выдумать и плохое, и хорошее. Объективности все равно не будет.
– Особенно, когда не я решаю, что плохо, а что хорошо.
– Поступай как знаешь. Ты ведь можешь это написать как героическую поэму в прозе. С иронией. Кому надо, поймет. А они примут за чистую монету. Они же тупые все.
– Ты так говоришь, потому что с ними не пересекаешься. Давно не тупые. Поумнее нас с тобой.
– В практическом смысле – может быть.
– Да в любом смысле.
– Видишь, ты их уже защищаешь, – улыбается мама. – И потом: редкостная возможность узнать этот мир изнутри. Сравнить с твоим Постолыкиным. Интересная задача.
– Вообще-то да, – соглашается отец. – Учитывая известный феномен: близкое прошлое люди знают хуже, чем отдаленное. С исторической точки зрения.
– Это как? – спросила Яна, найдя возможность аккуратно вписаться в разговор.
– А так. В каком-то смысле я Петра Первого знаю лучше, чем тебя.
– Скажешь тоже!
– А ты подумай. О нем собраны исторические свидетельства, факты биографии изучены, от него остались документы – и так далее. А о тебе, Яночка, исторических свидетельств нет, документов нет, кроме паспорта, факты биографии не изучены, ибо чем ты занята, где ты строишь свой Петербург и с кем ведешь свою Северную войну, неизвестно.
Все-таки отец иногда бывает остроумным. Мысль интересную изрек, надо запомнить и при случае использовать.
– Ясно, – сказала Яна. – А что за книга?
– Да предлагают написать про одного человека. Миллион рублей дают, – сказал отец спокойно, с легкой усмешкой, будто ему миллионы предлагают каждый день и уже просто достали своими миллионами.
Яна даже приоткрыла рот, а перед этим она отхлебнула чаю, и жидкость пролилась ей на подбородок. Мама и отец засмеялись, любуясь оторопью дочери. Она в последнее время так далека от них, так замкнута и при этом пугающе заторможена, не дождешься от нее ни улыбки, ни приветливого слова, и эта ее непосредственная реакция показалась милой, детской – минутное возвращение к прежней Яне, ласковой, разговорчивой и любопытной.
– И ты сомневаешься? – спросила Яна.
– Вот, – указал на нее отец, обращаясь к маме. – У них даже вопроса нет, за что, зачем, почему. Сумма прописью – и никаких сомнений!
Вечно они переводят стрелки, сразу – «у них». Будто Яна не сама по себе, а представитель поколения. Никого она не представляет, кроме себя. А вгляделись бы, сразу бы поняли, что никакого поколения нет, все очень разные.
Впрочем, Яне сейчас не до теоретических размышлений. Миллион рублей! За долю секунды она успела представить эти деньги в разных материальных измерениях. Машинка «дэу матиз», которую родители подарили дурочке Оксане, стоит всего триста с чем-то тысяч. Квартира однокомнатная стоит миллион – не самая хорошая, конечно, но надо покупать сейчас, через пару лет будет два миллиона, а через пять три. Вот купили бы ей квартиру, это была бы жизнь! А можно и просто потратить с умом. Одеться, например. У Леры сумасшедшие белые джинсы за восемнадцать тысяч, девушка может себе позволить, у нее друг топ-менеджер в какой-то фирме, а что, разве у Леры лучше ноги, чем у Яны? Нет, Яна, как все приличные люди, ненавидит гламур и глупых блондинок, но ходит она вечно в одних и тех же черных джинсах и одной и той же куртке (дорогая, правда, неделю родителей уговаривала, чтобы купили) не потому, что ей так уж нравится эта униформа, а потому, что не на что купить разных хороших вещей.
– Я поняла за что, – возразила Яна. – За книгу. И ты имеешь право. Ты за Постолыкина своего ничего не получил, вот пусть они и компенсируют.
– Оригинально мыслишь! – оценил отец. – Особенно если учесть, что Постолыкин и Костяковы – две большие разницы!
– Так это Костяковы? – Яна была окончательно поражена.
– А ты их знаешь? – спросила мама.
– Кто же их не знает? Разве только вы. А в чем вопрос тогда? Я правильно поняла, что они тебе расскажут, а ты запишешь? Ну, обработаешь потом, чтобы грамотно?
Отец тут же разозлился. Ох, не любит Яна, когда он так вот выпучивает глаза, поджимает губы и некоторое время молчит, уставившись, как на врага, а ты сиди и гадай, что сейчас выдаст.
Отец выдал:
– Ты абсолютно правильно все поняла, Яна. Ты даже быстрей мамы поняла, какой надо найти аргумент. Действительно, они расскажут, а я запишу, никаких волнений. А еще ты поняла, что эти деньги тебе, Яночка, очень могут пригодиться. Чтобы, в частности, поступить в университет на платное отделение, куда тебя возьмут только именно за деньги, потому что за свои знания, мизерные, скажем прямо, тебя никуда не возьмут! Только в «Макдоналдс» на раздачу.
– Ну, в «Макдоналдсе» тоже приличные мальчики и девочки подрабатывают, студенты, – заметила умная мама.
Очень умная, часто умней отца. Не «работают» сказала, а «подрабатывают». Подрабатывать нигде не стыдно. Уравняла попутно раздатчиков «Макдоналдса» со студентами. Намекнула Яне, что и она могла бы там подработать. Намекнула отцу, что нехорошо интеллигентному человеку так пренебрежительно отзываться о неквалифицированном, но честном труде. Вон сколько всего уместилось в одной фразе.
Яна так тоже иногда умеет, в маму пошла.
– Минутку, – сказал отец, теперь пуча глаза и сжимая губы уже и на маму. – Вы, значит, хотите, чтобы я за это взялся?
Этот его тон известен. Означает: я сделаю, но вы мне за это морально заплатите!
Однако Яне было не до дипломатии, она высказалась прямо:
– Не надо мне ваших денег, сами бы хоть пожили по-человечески. Ремонт хотя бы сделайте, не видите, что ли, что у нас творится? Мне друзей стыдно позвать.
Она соврала лишь отчасти. Друзей она и впрямь приглашала очень редко. Не потому, что стеснялась бедности – плевать, у некоторых не лучше. Но там родители не достают, не лезут. Ну, чаю предложат или пирог попробовать, обычные дела. Мать же с отцом хотят общаться, они хотят показать, что понимают молодежь, впираются в комнату и начинают пытать: что читаете, какие планы, что себе мыслите про будущее нашей отечественной родины? Не совсем так, но приблизительно. Друзья и подруги вежливо отвечают – ради Яны, но Яна-то видит, что голый стёб идет, а кому приятно, когда прикалываются над твоими родителями, пусть они этого и заслуживают?
Родители переглянулись. Яна попала в их общую болевую точку. Они всегда хотели для своей единственной дочери пристойной компании интеллигентных юношей и девушек, они видели, что к ней мало ходят или ходят какие-то всё не те, и вот она им открыла простую причину.
Но отец остался хмурым, отвернулся и упрямо смотрел в окно. Не терпит он справедливых возражений. Хочет во всем и всегда быть правым. Яна очень не любит эту его черту, поэтому спорит редко – какой смысл?
– Ну, ремонт не главное в жизни, – пробормотала мама.
И опять умно, очень умно это сделала. Чтобы отец почувствовал: да, ремонт не главное в жизни, но и не последнее. Чтобы он услышал в мамином голосе некоторую виноватость перед Яной.
И по взгляду отца Яна поняла – его проняло. Он готов.
Она поспешно ушла, чтобы отец не передумал, а такое уже бывало, когда ему казалось, что он принял решение под явным давлением.
Яна ушла, надела наушники, но тут же сняла их. Редкий случай – музыка мешала думать. А думала Яна не про миллион, а про Егора Костякова, сына Павла Витальевича. Она не раз видела Егора проходящим по проспекту. Стремительный, высокий, красивый. Лет двадцать пять на вид, хотя, говорят, ему уже тридцать. У Егора куча денег, такая куча, что он, выучившись в Москве на режиссера, вернулся и открыл собственный театр. В подвале, но настоящий, со сценой, со зрительным залом на сто с лишним мест. Егор там и хозяин, и режиссер. А живет, говорят, один, не женат. Значит, не нашел еще. И нормальной ориентации: девушки, имевшие с ним дело, подтверждали.
Нина однажды, провожая Егора глазами, как и Яна, рассказала, что Оксана, пыталась подцепить его на крючок, да сорвалось, не помогла ей пластика груди и губ. Потому что Егор дур не любит, он человек хоть и богатый, но интеллектуальный, творческий. Яна тогда подумала – у нее есть шанс, она ведь не дура. И интеллект есть, и творческие задатки. Мысль мелькнула и пропала: что толку думать о невозможном?
И вот теперь это невозможное может стать возможным. Очень просто: отец будет ведь собирать материал, общаться с отцом Егора, а Яна найдет зацепку, повод, чтобы выйти как-то на сына. А там будет видно.
Яна думала об этом
Максим Костяков если и был коварен, то часто безобидно, в целях дидактических. Он знал, например, что у двоюродного брата Петра после двух-трех успешных дел появляется ошибочное мнение, что он не хуже других, что ему все по плечу и по силам. Вот тут Максим обычно и подсовывает ему дельце, которое с виду кажется пустяком, а на деле выходит не таким простым.
Максим был почти уверен, что Петр провалит переговоры с журналистом Немчиновым, автором книги о Постолыкине. В отличие от братца, Максим кое-что о нем узнал, почитал его статьи и полистал его книгу. Понял главное: человек из тех, кто любит выдумать себе принципы и держаться за них. И тут важно так повести разговор, чтобы он согласился с твоими предложениями и при этом считал, что не только не изменяет своим принципам, но строго им следует.
Петр этого сделать не сумел. Что и требовалось доказать.
В тот же день Максим встретился с братом. Пересеклись по ходу своих деловых маршрутов, встали на одной из тихих улиц, машина к машине. Говорили, не выходя, опустив стекла.
– Почему, Петя, когда надо напрячь хотя бы одну извилину, ты проваливаешь дело? – мягко укорял Максим.
– Ничего я не проваливаю, – возразил Петр. – Он псих, а как с психом говорить? С нормальными людьми у меня все нормально получается.
– Значит, от миллиона отказался?
– Да. И черт с ним, Макс, на фиг такие понты? У меня одна знакомая девушка есть, детективы сочиняет. За всего тысячу долларов, между прочим. Намного дешевле!
– Нужна не девушка, а серьезный человек, – сказал Максим. – Почему Немчинов? Потому, что Паша его книгу читал и ему понравилось.
– И другие книжки пишут. Мне вот тут подбросили…
Петр дотянулся до заднего сиденья, где вот уже недели две валялась подаренная ему книга. Вячеслав Дубков, «Роса на асфальте», рассказы и повесть. Журналист Дубков брал интервью у Петра, как у руководителя подросткового спортивно-патриотического клуба «Факел», заодно и всучил книгу. Она вышла у него три года назад, тираж пятьсот экземпляров, Дубков не доверил книгу торговле, выкупил у издательства ценный тираж полностью и дарил избранным людям.
Максим взял книгу, полистал. Прочитал вслух первое, что попалось:
– «Сергей Сергеич возвращался с лодочной базы в приподнятом настроении. Немного его омрачала предстоящая нотация жены за то, что он под хмельком, но зато он предвкушал, как после жениной бури расскажет ей про Петровича, про свое открытие значительного в малом и неприметном. Смачным духом повеяло из открывшейся двери ресторана, мимо которого проходил Сергей Сергеич, навевая мысль не только о сытной закуске, но и о выпивке, на которую у него еще остались деньги, однако он сдержал порыв, с удивлением чувствуя в себе нараставшее тепло по отношению к Екатерине. Будто его радость уже перекинулась к ней».
– Хватит, мухи дохнут! – остановил Петр.
– Да нет, пристойно. Все ясно, просто, – не согласился Максим. – Не сошелся свет клином на этом Немчинове, в самом-то деле. Но говорить с этим Дубковым буду уже я. Ты не против?
– Только за. Они все психи.
– Кто?
– Журналисты эти, писатели. Они ничего реально в жизни не понимают.
– Бедный, ты, наверно, какую-нибудь книжку прочитал? И сильно огорчился, что они исказили действительность? – усмехнулся Максим.
– Да мне и читать не надо, и так понятно. Если бы они что-то серьезное делали, они бы известные были, правильно? Например, я спортсменов знаю, актеров из кино, певцов с певицами, ну, шоу-бизнес в смысле, политиков, само собой, деловых серьезных людей тоже, а их никого не знаю.
– Потому что их по телевизору не показывают, – объяснил Максим, любуясь простодушным недоумением Петра.
– Так потому и не показывают, что некого!
– Канал «Культура» надо смотреть.
– Это по кабельному?
– Почему? Открытый государственный канал.
И Максим поехал к Дубкову, предварительно позвонив ему и напросившись прийти в гости.
По пути связался со своей помощницей и секретаршей Лизой, попросил дать справку о Дубкове. Лиза, как всегда, с блестящей точностью и скоростью выполнила поручение. Картинка следующая: Вячеслава Дубкова многие называют Вячиком за моложавость и шустрость. Знаменит тем, что имеет медаль «За стойкость и выживание», которую придумал бывший губернатор Владимир Михайлович Федулов, имевший прозвище ВМФ; к нему эта аббревиатура, заимствованная у Военно-морского флота, приклеилась сразу и накрепко, было в нем действительно что-то военно-морское, крейсерское, бескозырчатое, но при этом показное, чреватое Цусимой, разгромом, что в результате и случилось. Медаль из его щедрых рук Дубков получил за настоящую стойкость и буквальное выживание: в пору кланово-политическо-экономических войн, когда намертво схватились мэр Сезонтьев, за которым стояли акулы строительства, недвижимости, торговли, прикрывающая их ярцевская (из микрорайона Ярцево) бандитская группировка, и команда губернатора Федулова с поддержкой чиновников, финансистов и заречных бандитов, то есть из рабочего поселка Заречный, Вячик грудью встал на защиту существующей власти, обосновывая свою позицию тем, что грядущая будет еще хуже, печатал разоблачительные статьи, направленные против тузов строительства и торговли. В результате удостоился подлого ночного нападения, его сильно избили и, возможно, хотели убить, применив что-то рубящее. Дубков выжил, но шрам через все лицо остался. Сшили его криво, срослось со смещением, поэтому кажется, что у Вячика одно лицо наплывает на другое, но он остался таким же отважным и принципиальным, теперь защищая нынешнего губернатора, бывшего мэра Сезонтьева, от наскоков очередных желателей поделить уже неоднократно поделенную власть. На досуге и в душе Вячеслав Дубков – поэт и писатель, член САП (Сарынская ассоциация писателей), выпустивший две книги стихотворной лирики и одну прозы.