Закончив этот фрагмент, Дубков почистил его и послал Максиму по электронной почте, как и договаривались. И очень удивился, получив ответ не через пару дней, как ожидал, а через час.
К письму был приложен текст Дубкова с комментариями, внедренными прямо по написанному и выделенными жирным шрифтом.
Комментарии следующие[2]:
КОСТЯК КОСТЯКОВЫХ – название хорошее.
Глава могучего семейного клана – Какого клана еще? Мы шотланцы что ли? Или мафия?
был не просто слесарем, а настоящим художником напильника и штангенциркуля – а так же художником рашпеля, тисков и зубила?
При его уме он мог бы стать большим человеком в любой сфере – это вряд ли, не надо сочинять.
а в нашей жестокой стране это делало человека инвалидом: она страдала с детства отсутствием слуха и речи – а в других не жестоких странах это не делает инвалидом? И почему страдала? Это другие может страдают, кто много говорит. Я написал – глухонемая, все ясно и просто, без фокусов.
при общении с мужчинами возникали проблемы – а с женщинами нет?
Их знакомство произошло в трагикомических обстоятельствах – трагического то что?
сыновья выросли нормальные – и на том спасибо. не чурался и ремешком стегнуть шалуна – я написал: «вколачивал ремнем ум через зад», чем хуже? Мне кажется это образно, но правильно, а «ремешком шалуна» – сю-сю какое-то. У нас так не было.
техническому профилю, который им был, видимо, генетически близок – кучеряво.
Брали рукоятки от сломанных клюшек, выпиливали в торце выемки – пазы это называется и вставляли туда фанерки вместо ударных лопаток – крюки это называется
Еще бы, иметь клюшку с настоящим автографом Мальцева, Харламова, Старшинова! – Старшинов – Спартак а не ЦСКА и не играл уже тогда между прочим, Мальцев из Динамо, Харламов да ЦСКА, но это было в 81-м осенью а он погиб летом. Не надо придумывать чего не было. Их никого там не было.
они купили настоящие канадские коньки для хоккея – Я написал канадки. Это не канадские коньки. Были польские, чешские, советские канадки тоже были.
Девушку из параллельного класса звали банально – Светлана – а не банально как? Изаура? Не понял.
Типичный объект для первой влюбленности – юмор?
девушка Светлана далеко уже не девушка – близко?
не завоевывать ее сердце, а весь ее девичий организм в целом – опять юмор?
смежные балконы, разделенные перегородками, через которые при желании можно перелезть…
И Павел, рискуя жизнью, перелез… – так при желании можно перелезть или рискуя жизнью?
чисто сексуальные способности – чисто конкретно, ага. А грязно сексуальные бывают?
процветали несуны – долго смеялся, представил как процветают несуны.
Именно тогда Павел понял, что наилучший способ в тогдашних условиях не дать пропасть и распылиться государственным деньгам – пустить их в оборот через общественные организации – я написал проще. Вы вставили именно, заменили лучший на наилучший, добавили в тогдашних условиях и пропасть. Зачем?
В целом не совсем понятно, зачем было переделывать мой текст с таким сомнительным результатом.
Завтра к вечеру мы вам скажем, что мы решили.
Прочитав это, Вячик выскочил из кабинета.
– Они решат! Это я решу, буду я с ними работать или нет! Что за дела? Будет он меня учить, как писать! Да у него у самого сначала «лучший» через мягкий знак было написано, потом у меня увидел, как правильно, исправил! «Естли» через «т» пишет, грамотей, ё! А претензий сколько! Элементарных вещей не понимает – два-три слова переставишь, и сразу все другое, сразу звучит! Вся литература на этом построена, на порядке слов! «На дачу съезжались гости» – серость, «съезжались на дачу гости» – фельетон, а «гости съезжались на дачу» – гениально. Объяснишь ему это? Да ни за что! Нет, отказываюсь к черту!
Татьяна слушала, сочувственно кивая головой, а сама думала: попросит водки или не попросит? Деньги тоже важны, но Татьяна, увы, почему-то сразу поняла, что их не будет. Да ладно, деньги дело такое – пришли, ушли, а семейные отношения – это навсегда. В идеальном случае. Но Татьяна постарается приблизить реальность к идеалу.
7. ШИ. Войско
____ ____
____ ____
____ ____
____ ____
__________
____ ____
Максим поделился своим огорчением с Петром, а Петр рассказал, что Немчинов передумал, звонил, выражал готовность работать.
– Его тысяч на двести опустить надо, чтобы в следующий раз не выдрючивался, – сказал Петр. – И где гарантия, что он тоже сумеет? Может, правда, в Москву? Там всяких писателей полно, а зарабатывают, я не думаю, что очень уж хорошо.
– Может, и в Москву, – согласился Максим, которому не хотелось вести переговоры со строптивым Немчиновым. Пусть Павлу понравилась его книга – ну и что? Есть люди с именами более известными, которые уж наверняка пишут не хуже. По крайней мере не начнут гнать пургу с первой строчки про могучий семейный клан.
А в это время Сторожев ехал к Павлу Витальевичу в его загородный дом.
Проезжая мимо поворота на Водокачку, вспомнил о намерении навестить Лилю и Колю. Надо позвонить Немчинову, напомнить и договориться.
К имению Костякова-старшего вела отдельная асфальтовая дорога, которую Павел Витальевич проложил для себя. А само имение, обнесенное высоким забором, располагалось на опушке леса. Дом трехэтажный, огромный, с роскошной столовой, строился пять лет, предполагалось, что будут жить здесь и дети, и внуки, и гости смогут собираться по двести человек. Но получилось так, что жена Ирина погибла в аварии, старший сын Егор и младшая дочь Рада и живут отдельно, и оба пока не собираются заводить внуков, гостей звать в пустой дом как-то странно, а с деловыми партнерами встречаться здесь не хочется. Не для того строилось, чтобы осквернять разговорами о деньгах, траншах, перевозках, объемах, отгрузках, откатах и т. п.
В углу обширного двора – домик, где живут супруги Сердяевы, рачительная, веселая и разговорчивая тетя Лида и не менее работящий, но молчаливый дядя Толя, они и смотрят за домом. Да еще охрана на въезде, само собой.
Павел Витальевич до этого лета появляется здесь редко, предпочитает жить в довольно скромной городской квартире. Когда же ему приспичивает уйти вразнос, он уединяется именно здесь, подальше от чужих глаз, и именно сюда приглашал Валерия Сторожева.
Позвал и на этот раз.
Устроились в малой столовой на первом этаже, ужинали без вина и водки, но Сторожев видел настроение Павла и решил упредить:
– Не рановато, Паша? Два месяца прошло.
– Знаю.
– Я откачаю, но я не бог. Тебе может стать плохо.
– Знаю. А чего ты суетишься? Может, я не для этого с тобой встретился? А просто – поужинать?
– Тогда ладно.
– С другой стороны, скажи, Валера, а почему бы мне и не выпить? Что мне мешает?
– Ну, дела, допустим.
– Клал я на них. Дела идут, контора пишет.
– Здоровье.
– А зачем оно мне? Для кого?
– Жизнь тоже не нужна?
– Не нужна, – подтвердил Костяков.
Валера человек опытный. Он понимал, что для Костякова важны и дела, и здоровье, и жизнь. Просто – корежит человека, выпить ему хочется, вот он и нагоняет на себя трагизм. Жаждущие алкоголики любят похвастать пренебрежением к жизни: свой страх заговаривают. А если уж выпьют, тогда им черт не брат. Сколько Валера знает случаев, когда по пьяному делу и вены себе резали, и с третьего этажа прыгали, и грозили под машину скакнуть. И хоть пьяных действительно бог бережет, но смертельных случаев тоже хватает. Помнится, откачивал Валера одного такого смельчака, а он вдруг встрепенулся, вырвал из себя иглы с трубками, побежал куда-то. Выяснилось – на крышу. Ему вздумалось прыгнуть на соседний дом, стоявший рядом, чтобы убежать от постылой жены, вызвавшей Сторожева (и больной ведь сам согласился на лечение!), от неминуемого похмелья. Он разбежался, оттолкнулся и с тяжелым влажным шлепком, напомнившем, что человек состоит из воды, ударился о стену противоположного дома и упал на землю уже мертвым.
– Нет, скажи, зачем мне нужна жизнь? – спросил Павел. – Для чего и для кого?
– Для детей хотя бы, – ответил Валера, понимая, что ответ Павла не устроит, но без этого нудного разговора не обойтись. На самом деле Павел колеблется, не настроился на запой, значит, надо использовать все возможности его отговорить.
– Я им не нужен. Им нужны мои деньги. И даже деньги не нужны, оба свое дело нашли, Рада из дома не выходит, на компьютере сутками чего-то там тюкает… Копейки зарабатывает и довольна. Такая девушка и вне жизни совсем, обидно даже. А Егор возится со своим самопальным театром и больше знать ничего не хочет. Короче, аргумент не катит, идем дальше.
– Сто раз ведь говорили, Паша.
– А я опять сомневаюсь. Скажешь – себе нужен?
– Да, себе.
– Зачем?
– Затем, что ты не знаешь, что с тобой будет завтра. Вот ты говоришь: я себе не нужен. Ты имеешь в виду себя – сегодняшнего. Которому плохо, грустно, понимаю, у самого такое бывает через день. Но ты лишаешь себя шанса узнать, каким ты будешь завтра.
Павел махнул рукой.
– Таким же. Нет, эти разговоры без питья – совсем не то. Давай выпьем.
– Постой, – сказал Сторожев. – Нажраться всегда успеешь. И сдохнуть. Почему ты думаешь, что будешь таким же? Я вот, сам знаешь, жил почти всю жизнь черт знает где черт знает с кем, – для пользы дела оболгал Валера первую жену и свое в действительности теплое отношение к ней, – и думал, что всю жизнь так буду жить. А потом…
– А потом встретил другую дуру. Извини, но твои слова.
– Да, мои. И тоже мог бы напиваться и сдыхать. Но я терпел. Я верил, Паша. И встретил женщину своей мечты, женщину, которую обожаю.
Валера опять соврал – но опять для пользы дела. Павел этого, конечно, не знал.
– Да, – сказал Павел. – Она милая у тебя. Добрая и…
Мужчины не умеют долго говорить о женщинах, к которым равнодушны, а Павел к Наташе был равнодушен, она ему совсем не нравилась, Валера это знал и не обижался, но, конечно, досадовал. Все-таки, подумал он в который уже раз, пора мне с Наташей заканчивать. И больше никаких совместных проживаний – ни с кем. Разовые встречи, комфорт необязательности.
– Нет, – сказал Павел. – Мне почти пятьдесят пять. Ты ведь понимаешь, что меня если кто полюбит, я имею в виду молодых и красивых, то только за деньги?
– Не обязательно.
– Обязательно. Нет, Валера, в этом ты меня не переспоришь. Я никому не нужен, и это факт.
– Братьям нужен. Максиму, Петру.
– Зачем? Они и без меня справятся.
– Ты им по-человечески нужен. Просто – как брат.
– Ага, – иронически хмыкнул Павел.
– Между прочим, они о тебе книгу хотят написать, – сказал Валера. – Не сами, конечно, а с помощью моего друга. Илья Немчинов, журналист.
– Книжку о Постолыкине написал, хорошая книга, – кивнул Павел и заулыбался, довольный. – Ах, паразиты! На слове поймали меня, подарок решили сделать.
– Черт, я же проболтался! – как бы спохватился Сторожев.
– Ничего. Не проболтался, а просто сказал в дружеском разговоре. Не считается. Ты же не знал, что я этого не знал?
– Нет.
– Ну и всё. А как они собираются это сделать? То есть он? Только про меня или вообще про семью, про отца с матерью? Между прочим, я тебе сейчас кое-что покажу.
Павел вышел и вернулся с картонкой в рамке. На приклеенном к картонке ватмане было схематично нарисовано родословное древо – видимо, сам Костяков трудился. Павел поставил громоздкую раму на каминную полку.
– Вот, полюбуйся!
Любоваться особо было нечем, древо было не густым. Сверху, как полагалось, самые младшие, снизу, у корня аляповато нарисованного дерева неизвестной породы, – старшие.
– Видишь? – спросил Павел. – Сплошные вопросы. Мы дальше своего деда никого не знаем. Кто был прадед, неизвестно. Кто был нашей бабки отец, неизвестно. Они сами не понимают, какое хорошее дело задумали. Не про меня надо, а вообще про семью – откуда, кто. Чтобы потомки знали. Это же интересно!
– Илья, насколько я знаю, отказался.
– Почему? Мало предложили?
– Нет, там какие-то свои соображения.
– Какие еще соображения?
Павел, не любивший ничего откладывать, тут же взял телефон, позвонил Максиму.
– Ты только скажи, что я не нарочно проболтался, – успел предупредить Сторожев.
– Да ладно!
Быть уличенным в добром деле не так уж страшно, поэтому Максим сразу же и охотно сознался. Объяснил, что Немчинов закапризничал, они дали попробовать другому человеку, известному журналисту Дубкову, но тот не справился.
– А Немчинов сколько запросил?
– Миллион рублей.
– Нормальная цена. Столько средняя машина стоит, а книга – не машина. Машина разобьется или сгниет, а книга останется. Мы тут с Валерой Сторожевым за городом у меня, берика этого Немчинова, Петру позвони, езжайте все сюда.
– Пропал сюрприз! – огорчился Максим.
– Шут с ним. Идея хорошая, это главное. Надо обсудить. Короче, жду.
Максим позвонил сначала Петру, велел, чтобы ехал к Павлу, а потом Немчинову. Напросился на визит, примчался через считанные минуты. Дома, на счастье Максима, оказались и жена, и дочка Немчинова, они были в соседней комнате, но незримо присутствовали, стояли за плечами Немчинова, что очень облегчало.
Максим повел беседу энергично.
– Значит, вы все-таки согласны?
– Да. Но хотелось бы обговорить…
– Все обговорим.
– Непривычное дело, сами понимаете…
– Будете писать – привыкнете. Тем более ситуация изменилась: Павел узнал, что мы ему хотим сделать такой подарок. Благодаря вам узнал.
– Как это? Я с ним даже не знаком. То есть пересекались, я его знаю, но он меня нет.
– Другие люди есть. Вы по всему городу благую весть разнесли.
Обычный выпад – заставить противоположную сторону чувствовать себя виноватой. Зубры и волки, переговорных дел мастера, на это не покупаются, а Немчинов наивно огорчился:
– Я только своим людям, по-дружески. Даже всего только одному, Валере Сторожеву. Не думал, что он…
– Вот и он по-дружески – Павлу. Ладно, поезд ушел, что теперь говорить? Выручайте нас: брат просит приехать, обсудить. Огромная просьба – ни от чего сгоряча не отказываться. Все обговариваемо, понимаете?
– Если обговариваемо, то…
– О том и речь. С учетом ваших условий и творческих запросов.
В результате у Немчинова сложилось впечатление, что он победил. Этого Максим и добивался. Оптимальный результат – чтобы поверженный, облапошенный и даже втоптанный в пыль противник чувствовал себя при этом на коне. Ибо главное для человека, давно понял Максим, не сама победа, а ощущение победы, пусть даже ложное. Наполеона после Бородина все убеждали, что он победил. И сам он так считал. Чем кончилось, мы знаем.
Когда ехали, Максим дал посмотреть Илье те несколько страниц, которые написал Дубков, со своими пометками.
– Нашли тоже, кому предложить, – сказал Немчинов. – Нет, журналист он, может, и неплохой, – тут же оговорился он, считая неприличным хаять коллегу (хотя и журналистом считал Дубкова отвратительным, да и человеком тоже).
– Так вы же отказались.
Приехали к Павлу, когда там был уже Петр. Немчинов, здороваясь со всеми, на друга Валеру посмотрел особенно, тот слегка пожал плечами: так уж получилось, не обессудь!
Сели за дубовый стол, начали переговоры. Для братьев это было дело привычное, Сторожеву тоже приходилось играть в бизнесмена, когда создавал свою клинику, закупал оборудование, нанимал специалистов. При этом Валера всегда в таких случаях как бы наблюдал за собой со стороны. Это был театр одного актера и одного зрителя – никто другой не догадывался, что Валерий Сергеевич Сторожев слегка валяет ваньку, дурачится (не упуская при этом выгоды), напротив, вид у него был сугубо деловитый, серьезный, уважительный по отношению к теме встречи и к собеседнику, поневоле и собеседник становился таким же. Наблюдая за многими новоявленными предпринимателями, особенно первого поколения, Сторожев легко распознавал тех, для кого игра в бизнес была непривычна, кто стеснялся этой игры, воспитанный советскими десятилетиями в том духе, что всякая выгода есть грех. Они, особенно если из интеллигентов или недавних работяг, казались людьми странной овечьей породы, коряво напялившими на себя волчий зипун, из-под которого то и дело выглядывала курчавая простодушная овчинка. А потом… Потом пришли уже волки естественные, без курчавости, готовые на все. Да и среди прежних было немало матерых, тех, кто и до Передела имел опыт серьезного бизнеса, так называемые цеховики, крупные хозяйственники, администраторы, фарцовщики и, естественно, комсомольские и партийные работники.