— Вашей стране требуется чуть поменьше искусства и чуть побольше цивилизованности.
— Вы буржуй, мистер Харрингтон, вы не член интеллигенции.
— Вы первая, от кого я это слышу! Если уж я не член интеллигенции, то кто же тогда? — с достоинством возразил мистер Харрингтон.
Затем в один прекрасный день, когда Эшенден сидел у себя в номере и работал, раздался стук в дверь, и вошла Анастасия Александровна, за которой в некотором смущении плелся мистер Харрингтон. Она была явно взволнованна.
— Что случилось? — спросил Эшенден.
— Если этот человек не уедет в Америку, его убьют. Да втолкуйте же ему это! Не будь с ним меня, все могло кончиться очень скверно.
— Ничего подобного, Далила! — раздраженно сказал мистер Харрингтон.— Я прекрасно могу сам о себе позаботиться. И ни малейшей опасности мне не грозило.
— Но что все-таки произошло? — спросил Эшенден.
— Я повезла мистера Харрингтона в Александро-Невскую лавру на могилу Достоевского,— сказала Анастасия Александровна,— и на обратном пути мы увидели, как солдат вел себя довольно грубо со старухой.
— Довольно грубо! — воскликнул мистер Харрингтон.— Старушка шла по тротуару и несла в руке корзинку с провизией. Сзади к ней подскочили два солдата, один вырвал у нее корзинку и пошел дальше. Она начала кричать и плакать. Я не понимал, что она говорит, но мог догадаться, а второй солдат схватил свою винтовку и ударил ее по голове прикладом. Ведь так, Далила?
— Да,— ответила она, не сдержав улыбки.— И не успела я помешать, как мистер Харрингтон выскочил из пролетки, подбежал к солдату с корзинкой, вырвал ее и принялся ругать обоих, называя их ворами. Сначала они совсем растерялись, но потом пришли в ярость. Я бросилась туда и объяснила им, что он иностранец и пьян.
— Пьян? — вскричал мистер Харрингтон.
— Да, пьян. Конечно, собралась толпа. И ничего хорошего это не сулило.
Мистер Харрингтон улыбнулся своими большими белесо-голубыми глазами.
— А мне показалось, что вы высказали им свое мнение, Далила. Смотреть на вас было лучше всякого театра.
— Не говорите глупостей, мистер Харрингтон! — воскликнула Анастасия Александровна, вдруг вспылив, и топнула ногой.— Неужто вы не понимаете, что эти солдаты вполне могли убить вас, а заодно и меня, и никто из зевак пальцем не пошевелил бы, чтобы нам помочь?
— Меня? Я американский гражданин, Далила. Они и волоска на моей голове не посмели бы тронуть.
— А где бы они его взяли? — сказала Анастасия Александровна, которая в гневе забывала про благовоспитанность.— Но если вы полагаете, будто русские солдаты вас не убьют, потому что вы американский гражданин, то вас ждет большой сюрприз, и в самые ближайшие дни.
— Но как же старуха? — спросил Эшенден.
— Через какое-то время солдаты ушли, и мы вернулись к ней.
— И с корзиной?
— Да. Мистер Харрингтон вцепился в нее мертвой хваткой. Старуха лежала на тротуаре, из головы у нее хлестала кровь. Мы усадили ее в пролетку и, когда она сумела сказать, где живет, отвезли ее домой. Кровь текла совершенно жутко, и мы остановили ее с большим трудом.
Анастасия Александровна как-то странно поглядела на мистера Харрингтона, и Эшенден с удивлением увидел, что тот краснеет.
— В чем дело?
— Видите ли, нам нечем было перебинтовать ей голову. Носовой платок мистера Харрингтона вымок насквозь. А с себя я снять быстро могла только...
Но мистер Харрингтон не дал ей докончить.
— Вам незачем объяснять мистеру Эшендену, что именно вы сняли. Я женатый человек и знаю, что дамы их носят, но не вижу нужды называть их вслух.
Анастасия Александровна хихикнула.
— В таком случае поцелуйте меня, мистер Харрингтон. Или я назову!
Мистер Харрингтон заколебался, видимо, взвешивая все «за» и «против», но он понял, что Анастасия Александровна твердо намерена привести свою угрозу в исполнение.
— Ну, хорошо, в таком случае целуйте меня, Далила, хотя, должен сказать, не понимаю, какое удовольствие это может вам доставить.
Она обняла его за шею, расцеловала в обе щеки и вдруг без малейшего предостережения разразилась слезами.
— Вы храбрый человечек, мистер Харрингтон. Вы нелепы, но великолепны,— рыдала она.
Мистер Харрингтон удивился меньше, чем ждал Эшенден. Он поглядел на Анастасию с узкогубой, чуть насмешливой улыбкой и потрепал ее по плечу.
— Ну, ну, Далила, возьмите себя в руки. Это вас очень напугало, ведь так? Вы совсем расклеились. У меня будет прострел в плече, если вы и дальше будете орошать его слезами.
Сцена была забавной и трогательной. Эшенден засмеялся, чувствуя, как в горле у него поднимается комок.
Когда Анастасия Александровна ушла и они остались одни, мистер Харрингтон погрузился в глубокую задумчивость.
— Странные они какие-то, эти русские. Вы знаете, что сделала Далила? — сказал он внезапно.— Встала в экипаже посреди улицы и на глазах у всех прохожих сняла с себя панталоны. Разорвала их пополам и одну половину отдала мне, а вторую использовала как бинт. В жизни я не чувствовал себя так нелепо.
— Скажите, почему вы решили называть ее Далилой? — спросил Эшенден с улыбкой.
Мистер Харрингтон чуть-чуть покраснел.
— Она чарующая женщина, мистер Эшенден. Муж поступил с ней глубоко непорядочно, и, естественно, я проникся к ней сочувствием. Эти русские очень эмоциональны, и я не хотел, чтобы мою симпатию она сочла чем-то иным. Я объяснил ей, что глубоко привязан к миссис Харрингтон.
— Не спутали ли вы Далилу с женой Пентефрия? — спросил Эшенден.
— Не понимаю, что вы подразумеваете, мистер Эшенден,— ответил мистер Харрингтон.— Миссис Харрингтон всегда давала мне понять, что для женщин я почти неотразим, а потому я подумал, что, называя нашу милую приятельницу Далилой, я точно покажу свою позицию.
— Мне кажется, мистер Харрингтон, Россия страна не для вас,— сказал Эшенден, улыбнувшись.— На вашем месте я бы выбрался отсюда как можно скорее.
— Я не могу уехать сейчас. Наконец-то мне удалось вырвать у них согласие на наши условия, и на той неделе мы подписываем контракт. Тогда я упакую свой чемодан и уеду.
— Но будут ли эти подписи хоть чего-нибудь стоить? — сказал Эшенден.
Сам он наконец разработал план кампании. Сутки тяжелой работы ушли на то, чтобы составить шифрованную телеграмму, в которой он изложил свои намерения тем, кто послал его в Петроград. Они были одобрены, все необходимые деньги ему обещали. Эшенден понимал, что осуществить что-то он сможет, только если Временное правительство продержится еще три месяца,— но на носу была зима, а продовольствия с каждым днем становилось все меньше. Армия бунтовала. Народ требовал мира. Каждый вечер Эшенден выпивал в «Европе» чашку шоколада с профессором З. и обсуждал с ним, как лучше всего использовать преданных ему чехов. Анастасия Александровна нашла Эшендену укромную квартиру, где он встречался с самыми разными людьми. Составлялись планы. Принимались меры. Эшенден доказывал, убеждал, обещал. Ему приходилось преодолевать колебания одного и бороться с фатализмом другого. Ему приходилось решать, кто полон решимости, а кто самодоволен, кто честен, а кто слабоволен. Ему приходилось проглатывать раздражение на русское многословие. Ему приходилось сохранять терпение с людьми, которые готовы были говорить о чем угодно, лишь бы не о деле. Ему приходилось сочувственно выслушивать бешеные тирады и бахвальство. Ему приходилось остерегаться предательства. Ему приходилось льстить самолюбию дураков и обороняться от алчности честолюбцев. А время не ждало. Слухи о деятельности большевиков становились все грознее, все многочисленнее. Керенский панически метался, как перепуганная курица.
Затем грянул гром. В ночь на 7 ноября 1917 года большевики подняли восстание, министров Керенского арестовали, и Зимний дворец разгромила толпа. Бразды правления были подхвачены Лениным и Троцким.
Анастасия Александровна пришла в номер к Эшендену рано утром. Эшенден зашифровывал телеграмму. Ночь он провел на ногах — сначала в Смольном, потом в Зимнем дворце. И падал от усталости. Лицо у нее было бледным, блестящие карие глаза — полны трагизма.
— Вы слышали? — спросила она у Эшендена.
Он кивнул.
— Для них все кончено. Говорят, Керенский бежал. Они даже не пытались сопротивляться.— Ее охватила ярость.— Шут! — взвизгнула она.
В дверь постучали, и Анастасия Александровна оглянулась на нее с испугом.
— Вы знаете, большевики составили список тех, кого намерены расстрелять. Моя фамилия включена в него. А может быть, и ваша.
— Если это они и если они хотят войти, им достаточно повернуть ручку,— сказал Эшенден с улыбкой, но у него неприятно засосало под ложечкой.— Войдите!
Дверь отворилась, и вошел мистер Харрингтон. В коротком черном сюртуке и полосатых брюках, начищенных ботинках и котелке на лысой голове, он, как всегда, выглядел очень щеголевато. Котелок он снял, едва увидел Анастасию Александровну.
— Не думал застать вас здесь так рано! Я заглянул к вам по дороге, хотел сообщить вам мои новости. Я хотел рассказать вам вчера вечером и не смог. Вы не пришли к обеду.
— Да, я был на митинге,— сказал Эшенден.
— Вы оба должны меня поздравить: вчера я получил все подписи и мое дело завершено.
Мистер Харрингтон сиял на них улыбкой, полной тихого довольства, и выпятил грудь, как бантамский петух, разогнавший всех соперников. Анастасия Александровна разразилась истерическим смехом, и он посмотрел на нее с недоумением.
— Далила, что с вами? — спросил он.
Анастасия Александровна хохотала, пока у нее из глаз не потекли слезы, а тогда она зарыдала. Эшенден объяснил:
— Большевики свергли правительство. Министры Керенского в тюрьме. Большевики собираются пролить кровь. Далила говорит, что ее фамилия значится в списке. Ваш министр подписал вчера ваш контракт, так как понимал, что это ни малейшего значения не имеет. Ваши контракты не стоят ничего. Большевики намерены заключить мир с Германией как можно скорее.
Анастасия Александровна овладела собой с той же внезапностью, с какой дала волю слезам.
— Вам лучше уехать из России немедленно, мистер Харрингтон. Теперь это не место для иностранцев, и вполне вероятно, что через несколько дней вам это уже не удастся.
Мистер Харрингтон переводил взгляд с нее на Эшендена и обратно.
— О-о! — сказал он.— О-о! — Восклицание это было явно неадекватным.— Вы говорите мне, что русский министр просто меня дурачил?
Эшенден пожал плечами.
— Кто может знать, о чем он думал? Возможно, у него сильно развито чувство юмора и ему показалось забавным подписать контракт на пятьдесят миллионов долларов вчера вечером, зная, что сегодня утром его вполне могут поставить к стенке и расстрелять. Анастасия Александровна права, мистер Харрингтон. Садитесь на первый же поезд, который доставит вас в Швецию.
— Ну а вы?
— Мне здесь больше делать нечего. Я запрашиваю инструкции и уеду, как только получу указания. Большевики нас опередили, и людям, с которыми я работал, теперь остается думать только о том, как спасти свою жизнь.
— Утром расстреляли Бориса Петровича,— хмуро сказала Анастасия Александровна.
Они поглядели на мистера Харрингтона, но он уставился в пол. Он так гордился своим успехом! И теперь весь обмяк, как пробитый воздушный шар. Но через минуту поднял голову и чуть-чуть улыбнулся Анастасии Александровне. Эшенден впервые заметил, какой привлекательной и доброй была его улыбка. В ней было что-то обезоруживающее.
— Если большевики гонятся за вами, Далила, так не лучше ли вам будет уехать со мной? Я о вас позабочусь, а если вы решите поехать в Америку, я убежден, что миссис Харрингтон сделает для вас все, что в ее силах.
— Представляю лицо миссис Харрингтон, если вы явитесь в Филадельфию под руку с русской беженкой,— засмеялась Анастасия Александровна.— Боюсь, это потребует больше объяснений, чем вам под силу. Нет, я останусь здесь.
— Но если вам угрожает опасность?
— Я русская. Мое место здесь. Я не покину родину, когда родина особенно нуждается во мне.
— Далила, это чушь,— очень тихо сказал мистер Харрингтон.
Анастасия Александровна говорила с глубоким чувством, но теперь вздрогнула и бросила на него насмешливый взгляд.
— Знаю, Самсон,— ответила она.— Откровенно говоря, я думаю, нас всех ждет черт знает что. Одному Богу известно, во что это все выльется, но я хочу присутствовать. И за миллион ни от единой секунды не откажусь.
Мистер Харрингтон покачал головой.
— Любопытство — проклятие вашего пола, Далила,— сказал он.
— Идите, соберите ваши вещи, мистер Харрингтон,— сказал Эшенден улыбаясь,— и мы отвезем вас на вокзал. Поезд будут брать штурмом.
— Ну, хорошо, я уеду. И с удовольствием. Я здесь за все это время ни разу прилично не поел, и я пошел на то, о чем даже помыслить не мог — пил кофе без сахара, а когда мне выпадала удача и я получал ломтик ржаного хлеба, то был вынужден есть его без масла. Миссис Харрингтон просто не поверит, что́ мне пришлось перенести. Этой стране требуется организованность.
Когда он оставил их вдвоем, Эшенден и Анастасия Александровна начали обсуждать положение. Эшенден был расстроен, потому что все его тщательно разработанные планы оказались лишними, но Анастасия Александровна горела возбуждением и гадала вслух, чем кончится эта новая революция. Она напускала на себя очень серьезный вид, но в глубине души видела во всем этом увлекательную игру. Она жаждала все новых и новых событий. Тут в дверь снова постучали, но Эшенден не успел открыть рот, как в номер ворвался мистер Харрингтон.
— Нет, обслуживание в этом отеле из рук вон! — возмущенно вскричал он.— Я звоню пятнадцать минут, и никакого внимания!
— Обслуживание? — воскликнула Анастасия Александровна.— Так ведь вся прислуга разбежалась.
— Но мне нужно белье, которое я отдал в стирку. Его обещали доставить еще вчера.
— Боюсь, теперь у вас нет никаких шансов его получить,— сказал Эшенден.
— Я не поеду без своего белья. Четыре рубашки, два комплекта нижнего белья, пижама и четыре воротничка. Носовые платки и носки я стираю в номере сам. Мне нужно мое белье, и без него я из отеля не уйду.
— Не валяйте дурака! — воскликнул Эшенден.— Вы должны выбраться отсюда, пока это еще возможно. Раз за вашим бельем некого послать, вам придется уехать без него.
— Прошу прощения, сэр, ничего подобного я не сделаю. Я схожу за ним сам. Я натерпелся достаточно в этой стране и не намерен бросать здесь четыре отличные рубашки, чтобы их носили орды чумазых большевиков. Нет, сэр, пока я не получу моего белья, из России я не уеду!
Анастасия Александровна на мгновение уставилась в пол, а потом с легкой улыбкой подняла глаза. Эшендену показалось, что бессмысленное упрямство мистера Харрингтона нашло в ней какой-то отклик. На свой русский лад она поняла, что мистер Харрингтон никак не может уехать из Петрограда без своего белья. Его настойчивость возвела это белье в символ.
— Я спущусь вниз и постараюсь найти кого-нибудь, кто знает адрес прачечной, и если это мне удастся, схожу туда с вами, и вы сможете забрать свое белье.
Мистер Харрингтон оттаял. Он ответил со своей ласковой, обезоруживающей улыбкой:
— Вы очень любезны, Далила. И не имеет значения, готово оно или нет. Я возьму его в любом виде.
Анастасия Александровна вышла из номера.
— Ну, так что же вы думаете о России и о русских теперь? — осведомился мистер Харрингтон у Эшендена.
— Я сыт ими по горло. Я сыт по горло Толстым, сыт по горло Тургеневым и Достоевским, сыт по горло Чеховым. Я сыт по горло интеллигенцией. Я стосковался по людям, которые не меняют своих намерений каждые две минуты, которые, обещая, не забывают о своем обещании час спустя, на чье слово можно положиться; меня тошнит от красивых фраз, от краснобайства и позерства...
Эшенден, заразившись местной болезнью, собирался произнести речь, но его перебил дробный звук, словно на барабан бросили горсть горошин. В городе, окутанном непривычной тишиной, он прозвучал резко и странно.
— Что это? — спросил мистер Харрингтон.