Сэнди Весткот вздохнул, разочарованно или облегченно — он и сам не знал.
— Шикарно,— сказал английский вельможа.
— Явное надувательство,— сказал полковник с чисто британским упорством.— Готов поспорить на что угодно.
— Не успеешь оглянуться, как уже все кончилось,— сказала супруга английского лорда.— Право же, за свои деньги можно бы ожидать большего.
Деньги-то, конечно, были не ее. Она своих денег никогда не платила. Графиня-итальянка перегнулась через стол. Она говорила по-английски свободно, но с сильным акцентом.
— Ева, дорогая, кто эти удивительные люди, вон за столиком возле двери, которая под балконом?
— Умора, а? — отозвался Сэнди.— Я прямо глаз от них отвести не могу.
Ева Баррет взглянула туда, куда указывала графиня, и русский князь, который сидел спиной к тому столику, тоже обернулся.
— Невероятно! — воскликнула Ева.— Нужно спросить у Анджело, кто это такие.
Миссис Баррет принадлежала к числу женщин, которые знают по именам метрдотелей во всех лучших ресторанах Европы. Она велела официанту, наливавшему ей вино, прислать к ней Анджело.
Действительно, то была очень странная пара. Они сидели одни за маленьким столиком. Они были очень стары. Он, высокий и грузный, с целой шапкой белых волос, большими мохнатыми белыми бровями и огромными белыми усами, напоминал покойного короля Италии Умберто, но только вид у него был более королевский. Сидел он идеально прямо. На нем был фрак, белый галстук и воротничок, из тех, что уже лет тридцать как вышли из моды. С ним была маленькая старушка в черном атласном бальном платье с большим декольте и затянутая в талии. На шее у нее висело несколько ниток цветных бус. Сразу было видно, что она носит парик, и притом плохо пригнанный — сплошные кудряшки и локончики цвета воронова крыла. Лицо у нее было грубо размалевано — ярко-синяя краска под глазами и на веках, брови неестественно черные, на щеках по пятну очень красных румян, а губы фиолетово-пурпурные. Кожа висела на лице глубокими складками. У нее были большие и смелые глаза, и она метала от столика к столику взоры, исполненные живого интереса. Она разглядывала все вокруг, то и дело указывая на кого-нибудь своему спутнику. Вид этой четы среди модной публики, среди мужчин в смокингах и женщин в легких платьях светлых тонов, был настолько фантастичен, что глаза многих были устремлены в их сторону. Однако это, видимо, ничуть не смущало старушку. Чувствуя, что на нее смотрят, она начинала лукаво поднимать брови, улыбаться и играть глазами. Казалось, она вот-вот вскочит и поклонится, прижав ручку к сердцу.
Анджело поспешил подойти к выгодной клиентке, какой была Ева Баррет.
— Вы желали меня видеть, миледи?
— Ах, Анджело, нам просто до смерти интересно узнать, кто эти удивительнейшие люди там за столиком, возле двери?
Анджело оглянулся и тут же принял сокрушенный вид. Всем своим лицом, движением плеч, поворотом спины, жестом руки, быть может, даже подергиванием пальцев на ногах он как бы и подсмеивался и оправдывался.
— Пожалуйства, не взыщите, миледи.— Он, разумеется, знал, что у миссис Баррет не было права на такое обращение (точно так же, как он знал, что графиня-итальянка не была ни итальянкой, ни графиней и что английский лорд никогда не платил за себя сам, если это мог за него сделать кто-нибудь другой), но он знал также, что такое обращение не было ей неприятно.— Они очень просили, чтоб я дал им столик, потому что им хотелось увидеть, как ныряет мадам Стелла. Они когда-то сами выступали. Я, конечно, знаю, они не того сорта публика, какая бывает в нашем ресторане, но они так настаивали, что у меня просто не хватило духу им отказать.
— Ах, но ведь они сплошной восторг. Они мне страшно нравятся.
— Это мои старинные знакомые. С ним мы земляки,— метрдотель снисходительно усмехнулся.— Я сказал, что оставлю за ними столик при условии, что они не будут танцевать. На это я, понятно, пойти не мог, миледи.
— Ах, а мне бы так хотелось поглядеть, как они танцуют.
— Всему должен быть предел, миледи,— важно произнес Анджело.
Он улыбнулся, поклонился еще раз и отошел.
— Глядите! — воскликнул Сэнди.— Они уходят. Смешная старая чета уже расплачивалась. Старик встал и набросил на плечи своей супруге большое боа из белых, но не слишком чистых перьев. Она поднялась. Он подал ей руку, держась очень прямо, и она, такая маленькая рядом с ним, засеменила к выходу. У ее черного атласного платья был длинный шлейф, и Ева Баррет (которой было уже за пятьдесят) завизжала от восторга.
— Поглядите-ка, я помню, моя мамочка носила такие платья, когда я ходила в школу.
Забавная пара все так же рука об руку прошла по просторным залам казино и остановилась у двери. Старик обратился к швейцару:
— Будьте добры сказать нам, как пройти в артистическую. Мы хотим засвидетельствовать свое почтение мадам Стелле.
Швейцар оглядел их критическим взглядом. С такими людьми не обязательно быть особенно вежливым.
— Ее там нет.
— Разве она уже ушла? Я думал, что в два часа она выступает еще раз?
— Правильно. Они, наверно, в баре сидят.
— По-моему, худого в том не будет, если мы заглянем туда, Карло,— заметила старая леди.
— Хорошо, моя милая,— ответил он, налегая на раскатистое «р».
Они медленно поднялись по широкой лестнице и вошли в бар. Здесь не было никого, кроме помощника бармена и какой-то парочки, сидящей в креслах в углу. Старая леди сразу же отпустила локоть мужа и засеменила к ним, еще издали протягивая обе руки.
— Здравствуйте, милочка. Я сижу там и чувствую, что просто непременно должна поздравить вас, ведь я тоже англичанка. И потом, я сама выступала. У вас отличный номер, моя милая, вы заслужили этот успех.— Она повернулась к Котмену.— А это муж ваш?
Стелла поднялась из кресла и с застенчивой улыбкой на губах смущенно слушала говорливую старую леди.
— Да, это Сид.
— Очень приятно,— сказал он.
— А вот это мой,— сказала старая леди, легонько поведя локтем в сторону своего спутника.— Мистер Пенецци. На самом-то деле он граф, а я по всем правилам графиня Пенецци, но мы теперь не ставим титул, с тех пор как кончили выступать.
— Может быть, вы выпьете с нами? — предложил Котмен.
— Нет, нет, позвольте нам угостить вас,— запротестовала миссис Пенецци, опускаясь в кресло.— Карло, закажи.
Подошел бармен, и после небольшого совещания были заказаны три бутылки пива. Стелла пить отказалась.
— Она никогда ничего не пьет до второго выступления,— объяснил Котмен.
Стелла была маленькая хрупкая женщина лет двадцати шести, со светло-каштановыми волосами, коротко подстриженными и завитыми, и серыми глазами. Она подкрасила губы, но румян у нее на щеках почти не было, она казалась бледной. Ее нельзя было назвать красивой, но у нее было ясное, точеное личико. На ней было очень простое вечернее платье из белого шелка. Принесли пиво, и мистер Пенецци, человек, очевидно, не очень разговорчивый, сделал несколько больших глотков.
— А вы чем занимались? — вежливо спросил Котмен.
Миссис Пенецци устремила на него взгляд своих живых подведенных глаз и обратилась к мужу:
— Скажи им, кто я, Карло.
— Женщина — Пушечное ядро,— провозгласил он.
Миссис Пенецци радостно заулыбалась и по-птичьи быстро перевела взгляд с Котмена на Стеллу. Оба с тревогой глядели на нее.
— Флора, Женщина — Пушечное ядро,— повторила она.
Она так явно рассчитывала произвести на них впечатление, что они просто растерялись. Стелла озадаченно взглянула на своего Сида. Он поспешил на помощь:
— Это, верно, было еще до нас.
— Конечно, до вас. Ведь мы ушли со сцены в тот самый год, как умерла покойница королева Виктория. Наш уход тоже вызвал целую сенсацию. Вы наверняка слышали обо мне.— Она видела, что лица их по-прежнему выражают недоумение; тон ее несколько изменился.— Но ведь у меня в Лондоне был такой шумный успех. Я выступала в старом «Аквариуме». Все самые важные люди приходили посмотреть на меня. Принц Уэльский, да и вообще, кого там только не было. Весь город обо мне говорил. Правда, Карло?
— Публика целый год валом валила из-за нее в «Аквариум».
— Это у них за все время был самый эффектный номер. Да вот, еще совсем недавно я как-то пошла и представилась леди Де Бат. Знаете, Лили Лэнгтри. Она тогда здесь жила. Так она меня отлично помнила. Она сказала, что видела меня десять раз.
— А что вы делали? — спросила Стелла.
— Мною выстреливали из пушки. Поверьте, это была целая сенсация. А после Лондона я объездила со своим номером весь мир. Да, моя милая, теперь я женщина старая и не собираюсь отрицать этого. Мистеру Пенецци вот семьдесят восемь лет исполнилось, да и мне уже за семьдесят, но когда-то мои портреты были расклеены по всему Лондону. Леди Де Бат сказала мне: «Дорогая моя, вы были такой же знаменитостью, как и я». Но ведь знаете, какая у нас публика, увидят что-нибудь хорошее, так прямо голову теряют, да только подавай им все время новенькое, а то им надоедает и они перестают ходить. Так будет и с вами, моя милая, в точности как и со мной. Это никого не минует. Но у мистера Пенецци всегда была голова на плечах. Он сызмальства артистом. В цирке. Он был шталмейстером, когда я с ним познакомилась. Я тогда выступала в акробатической труппе. Акробаты на трапеции, знаете? Он и сейчас еще видный мужчина, но посмотрели бы вы на него тогда, как он в русских сапогах и бриджах и в облегающем сюртуке со шнурами по всему переду щелкал своим длинным хлыстом, а лошади его скакали по арене, круг за кругом,— я красивей мужчины в жизни не видывала.
Мистер Пенецци ничего не сказал, но задумчиво покрутил свои огромные белые усы.
— Ну и вот, я уже вам сказала, он не из тех, кто без толку швыряется деньгами, и когда нам не могли больше устроить ангажемент, он говорит: «Давай перестанем выступать совсем». И он, конечно, был прав: ведь если ты первая звезда в Лондоне, так после этого уж нельзя вернуться обратно в цирк, а мистер Пенецци на самом-то деле граф, и ему нужно о своем достоинстве помнить,— вот мы и приехали сюда, купили себе дом и открыли пансион. Мистер Пенецци всегда мечтал о чем-нибудь в этом роде. Мы уже тридцать пять лет живем здесь. И дела у нас шли не так-то плохо, вот только за последние два-три года, когда случился кризис, стало похуже, да и клиенты теперь пошли совсем не те, что были, когда мы только начинали, все им чего-то надо: то подавай электричество, то водопровод в комнатах, а то вообще бог весть что. Дай им нашу карточку, Карло. Мистер Пенецци сам стряпает, и если когда-нибудь вам нужен будет настоящий домашний уют вдали от дома, вы теперь знаете, где его найти. Я люблю артистов, и у нас с вами будет о чем поговорить, моя милая. Я так считаю, кто был артистом, тот уж им и останется.
В этот момент вернулся старший бармен, отлучавшийся поужинать. Он увидел Сида.
— Мистер Котмен, вас искал мистер Эспинель, ему непременно нужно вас видеть.
— Вот как? А где он?
— Поищите, он где-то здесь.
— Ну мы пойдем,— сказала миссис Пенецци, поднимаясь.— Заходите к нам как-нибудь позавтракать. Я бы показала вам мои старые фотографии и вырезки из газет. Подумать только, вы даже не слышали про Женщину — Пушечное ядро! Да ведь я была знаменита не меньше, чем лондонский Тауэр!
Миссис Пенецци не обидело, что эти молодые люди даже не слышали о ней. Ее это просто забавляло.
Они распрощались, и Стелла снова опустилась в кресло.
— Сейчас допью пиво,— сказал Сид,— и пойду узнаю, что нужно Пако. Ты здесь останешься, детка, или подымешься к себе?
Она сидела, крепко сжав кулаки. На вопрос она не ответила. Сид взглянул на нее и поспешно отвел глаза.
— Эта старушка просто прелесть,— жизнерадостно продолжал он.— Вот комичное создание! А ведь она нам, кажется, правду рассказала. Хотя трудно поверить, ей-богу. Представить себе, что лет этак сорок тому назад за ней весь Лондон бегал. А она-то думает, что ее и теперь помнят, вот забавно. Никак в толк не могла взять, что мы о ней даже не слыхали.
Он снова взглянул на Стеллу, украдкой, чтобы она не заметила, что он на нее смотрит. Она беззвучно плакала. Слезы катились по ее бледному лицу.
— В чем дело, девочка?
— Сид, я не могу прыгать сегодня второй раз,— всхлипнула она.
— Да почему же?
— Я боюсь.
Он взял ее за руку.
— Ну, нет. Я достаточно хорошо тебя знаю,— сказал он.— Ты самая храбрая женщина в мире. Выпей-ка бренди, это тебя подбодрит.
— Нет, от этого только хуже будет.
— Но ведь ты не можешь обмануть ожидания публики.
— Это подлая публика! Скоты, только и знают, что пить и объедаться. Сборище болтливых болванов, которым некуда деньги девать. Видеть их не могу. Им наплевать, что я жизнью рискую.
— Конечно, они ищут сильных ощущении, я не спорю,— в замешательстве сказал он.— Но ведь ты знаешь не хуже моего, что риска тут нет, если только не терять самообладания.
— А я совсем потеряла самообладание, Сид. Я разобьюсь.
Она слегка повысила голос, и он быстро оглянулся на бармена. Но бармен был занят чтением газеты и не обращал на них внимания.
— Ты ведь не знаешь, как это все выглядит сверху, когда смотришь оттуда вниз, на резервуар. Честное слово, я сегодня думала, я упаду в обморок. Я не могу прыгать сегодня второй раз, слышишь? Ты должен избавить меня от этого, Сид.
— Если ты смалодушничаешь сегодня, то завтра тебе будет еще труднее.
— Нет, не труднее. Меня доконало, что нужно прыгать по два раза, да еще ждать столько времени. Ты пойди к мистеру Эспинелю и скажи ему, что я не могу давать по два выступления за вечер. У меня нервы не выдерживают.
— Он никогда на это не пойдет. Все их доходы от ужинов держатся на тебе. Ведь люди приходят сюда в это время, только чтобы поглядеть на тебя.
— Ничего не поделаешь. Говорю тебе, я больше так не могу.
Он помолчал. По ее бледному лицу все еще катились слезы, и он видел, что она быстро теряет над собой власть. Он уже несколько дней чувствовал что-то неладное и беспокоился. Пытался не дать ей заговорить. Он смутно понимал, что лучше будет, если она не выразит словами то, что чувствует. Но он волновался. Потому что он ее любил.
— Эспинель все равно хотел меня видеть,— сказал он.
— Что ему надо?
— Не знаю. Я скажу ему, что ты не можешь давать больше одного выступления за вечер, и посмотрим, что он на это ответит. Ты меня здесь подождешь?
— Нет, я пойду к себе наверх.
Десять минут спустя он прибежал к ней возбужденный, веселый, довольный. Он широко распахнул дверь.
— У меня для тебя отличные новости, дорогая. Они оставляют нас еще на месяц и будут платить вдвое.
Он подскочил к ней, чтобы обнять и поцеловать ее, но она его оттолкнула.
— Должна я прыгать сегодня второй раз?
— Боюсь, что да. Я пробовал было договориться только на одно выступление в день, но он и слушать не захотел. Говорит, это совершенно необходимо, чтобы ты прыгала во время ужина. И право же, за двойную-то плату дело стоит того.
Тут она бросилась на пол и разразилась целой бурей слез.
— Не могу я, Сид, не могу! Я разобьюсь насмерть.
Он сел подле нее на пол, поднял ее голову, он обнял ее и ласково погладил.
— Возьми себя в руки, детка. Не можем же мы отказаться от такой суммы. Подумай только, этого хватит нам на целую зиму, и можно будет ничего не делать. Да и осталось-то всего каких-нибудь четыре дня в июле, а потом — только один август.
— Нет, нет, я боюсь. Я не хочу умирать, Сид. Я люблю тебя.
— Я знаю, детка, а я люблю тебя. Да я с тех пор, как мы поженились, ни разу не взглянул на другую женщину. У нас еще никогда не было таких денег и никогда больше не будет. Ты же знаешь, как это бывает, сейчас у нас шумный успех, но ведь рано или поздно это кончится. Надо ковать железо, пока горячо.
— Неужели ты хочешь, чтобы я умерла, Сид?
— Глупенькая. Ну что бы я делал без тебя? Нельзя так распускаться. Не забывай о собственном достоинстве. Ведь ты мировая знаменитость.
— Как Женщина — Пушечное ядро,— подхватила она со злобным смешком.