- Или, например, какая-нибудь личная трагедия... несчастная любовь, или сифилис, или еше что-нибудь, способное потрясти человека?
- Насколько мне известно, ничего, - не без колебания сказал доктор, вспомнив один-два случая, которые, впрочем, едва ли могли иметь отношение к загадочному исчезновению Бенды.
Тем не менее, получив заверения, что "полиция сделает все, что в ее силах", и возвращаясь домой, доктор припомнил, что ему было известно об этой стороне жизни исчезнувшего приятеля. Сведений оказалось немного: 1. Где-то за границей у Бенды была законная жена, о которой он, разумеется, не заботился. 2. Бенда содержал какую-то девушку, жившую в Голешовице. 3. Бенда имел связь с Гретой, женой крупного фабриканта Корбела. Эта Грета бредила артистической карьерой, и поэтому Корбел финансировал какие-то фильмы, в которых его жена, разумеется, играла главную роль. В общем, было известно, что Бенда - любовник Греты и она к нему ездит, пренебрегая элементарной осторожностью. Но Бенда никогда не распространялся на эту тему. К женщинам он относился то с рыцарским благородством, то с цинизмом, от которого Гольдберга коробило.
- Нет, - безнадежно махнул рукой доктор, - в личных делах Бенды сам черт не разберется. Что ни говори, а я голову даю на отсечение, здесь какая-то темная история. Впрочем, теперь этим делом займется полиция.
Гольдберг, разумеется, не знал, что предпринимает полиция и каковы ее успехи. Он лишь с возрастающей тревогой ждал известий. Но прошел месяц, а новостей не было, и о Яне Бенде начали уже говорить в прошедшем времени.
Как-то вечером доктор Гольдберг встретил на улице старого актера Лебдушку. Они разговорились, и, конечно, речь зашла о Бенде.
- Ах, какой это был актер! - вспоминал старый Лебдушка. Я его помню, еще когда ему было двадцать пять лет. Как он играл Освальда *, этот мальчишка! Знаете, студенты-медики ходили к нам в театр посмотреть, как выглядит человек, разбитый параличом. А его король Лир, которого он играл тогда в первый раз! Я даже не знаю, как он играл, потому что все время смотрел на его руки. Они были как у восьмидесятилетнего старика - худые, высохшие, озябшие, жалкие... И посейчас я не понимаю, как он делал это! А ведь и я умею гримироваться. Но того, что мог делать Бенда, не сумеет никто! Только актер может по-настоящему оценить его,
Доктор Гольдберг с грустным удовлетворением слушал этот профессиональный некролог.
- Да, взыскательный был актер, - со вздохом продолжал Лебдушка. - Как он, бывало, гонял театрального портного! "Не буду, кричит, играть короля в таких мещанских кружевах. Дайте другие!" Терпеть не мог бутафорской халтуры. Когда он взялся, помню, за роль Отелло, то обегал все антикварные магазины, нашел старинный перстень той эпохи и не расставался с ним, играя эту роль: "Я, говорит, лучше играю, когда на мне что-то подлинное". Нет, это была не игра, это было перевоплощение!.. - неуверенно произнес Лебдушка, сомневаясь в правильности выбранных слов. - В антрактах он бывал угрюмый, как сыч, запирался у себя в уборной, чтобы никто не портил ему вдохновения. Он и пил потому, что играл сплошь на нервах, - задумчиво добавил Лебдушка. - Ну, я в кино, - сказал он, прощаясь.
- Я пойду с вами, - предложил Гольдберг, не зная, как убить время.
В кино шел какой-то фильм о морских путешественниках, но доктор Гольдберг почти не смотрел на экран. Чуть ли не со слезами на глазах слушал он болтовню Лебдушки о Бенде.
- Не актер это был, а настоящий дьявол, - рассказывал Лебдушка. - Одной жизни ему было мало, вот в чем дело. Жил он по-свински, доктор, но на сцене это был настоящий король или настоящий бродяга. Так величественно умел он подать знак рукой, словно всю свою жизнь сидел на престоле и повелевал. А ведь он сын бродячего точильщика... Посмотрите-ка на экран: хорош потерпевший кораблекрушение! Живет на необитаемом острове, а у самого ногти подстрижены. Идиот этакий! А борода? Сразу видно, что приклеена. Нет, если бы эту роль играл Бенда, он отрастил бы настоящую бороду, а под ногтями у него была бы настоящая грязь... Что с вами, доктор.
- Извините, - пробормотал доктор Гольдберг, быстро вставая, - я вспомнил об одном пациенте. Спасибо за компанию.
И он торопливо вышел из кино, повторяя про себя: "Бенда отпустил бы настоящую бороду... Он так и сделал! Как это мне раньше не пришло в голову!"
- В полицейское управление! - крикнул он, вскакивая в первое попавшееся такси.
Проникнув к дежурному офицеру, Гольдберг стал шумно умолять, чтобы ему во что бы то ни стало, как можно скорее, немедленно, сообщили, не был ли второго сентября или позднее найден где-нибудь - все равно где! - труп неизвестного бродяги. Против всяких ожиданий, дежурный офицер прошел куда-то посмотреть или спросить. Сделал он это скорее от нечего делать, чем из предупредительности или из интереса. В ожидании доктор Гольдберг сидел, обливаясь холодным потом, осененный страшной догадкой.
- Так вот, - сказал, вернувшись, офицер, - утром второго сентября лесничий в Кршивоклатском лесу обнаружил труп неизвестного бродяги, лет сорока. Третьего сентября из Лабы, близ Литомержице, извлечен неопознанный труп мужчины, лет тридцати, пробывший в воде не меньше двух недель. Десятого сентября в Немецком Броде обнаружен повесившийся, личность которого не установлена. Самоубийце около шестидесяти лет...
- Есть какие-нибудь подробности о бродяге в лесу? - спросил Гольдберг, затаив дыхание.
- Убийство, - сказал дежурный, пристально глядя на взволнованного доктора. - Согласно рапорту полицейского поста, череп покойного размозжен тупым орудием. Данные вскрытия: алкоголик, смерть наступила в результате повреждения мозга. Вот фотография, - добавил дежурный с видом знатока. - Здорово его отделали!
На снимке Гольдберг увидел труп, сфотографированный до пояса, одетый в лохмотья, в расстегнутой холщовой рубахе. На месте глаз и лба было сплошное кровавое месиво. Лишь в заросшем колючей щетиной подбородке и полуоткрытых губах заметно было что-то человеческое. Гольдберг дрожал, как в лихорадке. Неужели это Бенда?
- Были какие-нибудь особые приметы? - с трудом спросил он.
Офицер заглянул в бумаги.
- Гм... Рост его сто семьдесят шесть сантиметров, волосы с сединой, гнилые зубы...
Доктор Гольдберг шумно перевел дух.
- Значит, это не он. У Бенды зубы были, как у тигра. Это не он! Прошу извинения, что затруднил вас, но это не может быть он. Исключено...
- Исключено! - твердил он с облегчением, возвращаясь домой. - Может быть, Бенда жив. Может, он сейчас сидит где-нибудь в "Олимпии"' или "Черной утке"...
Ночью доктор Гольдберг совершил еще один рейд по Праге. Он обошел все кабаки и злачные места, где когда-то кутил Бенда, заглядывал во все укромные уголки, но Бенды нигде не было. Утром доктор вдруг побледнел, сказал себе, что он идиот, и бросился в гараж. Вскоре он был в управе одного из загородных районов и потребовал, чтобы разбудили начальника. На счастье, оказалось, что тот - пациент Гольдберга: доктор некогда собственноручно вырезал ему аппендикс и вручил на память в баночке со спиртом. Это отнюдь не поверхностное знакомство помогло доктору без задержки получить разрешение на эксгумацию, и уже через два часа он, вместе с недовольным всей этой затеей районным врачом, присутствовал при извлечении из могилы трупа неизвестного бродяги.
- Говорю вам, коллега, - ворчал районный врач, - что им уже интересовалась пражская полиция. Совершенно исключено, чтобы этот опустившийся грязный бродяга мог быть Бендой.
- А вши у него были? - с любопытством осведомился доктор Гольдберг.
- Не знаю, - был сердитый ответ. - Но разве можно опознать его сейчас, коллега! Ведь он месяц пролежал в земле...
Когда могила была вскрыта, Гольдбергу пришлось послать за водкой, иначе нельзя было уговорить могильщиков вытащить и отнести в покойницкую то невыразимо страшное, зашитое в мешок, что лежало на дне могилы.
- Идите смотрите сами, - бросил районный врач Гольдбергу и остался на улице, закурив крепкую сигару.
Через минуту из покойницкой, шатаясь, вышел смертельно бледный Гольдберг.
- Пойдите посмотрите! - хрипло сказал он и пошел обратно к телу. Указав на то место, которое когда-то было головой, он оттянул пинцетом остатки губ, и оба врача увидели испорченные черные зубы.
- Хорошенько смотрите! - сказал Гольдберг, вводя пинцет между зубов и снимая с них черный слой. Открылись два безупречно крепких резца.
Больше у Гольдберга не хватило выдержки, и он, схватившись за голову, выбежал из покойницкой.
Вскоре он вернулся, бледный и невероятно подавленный.
- Вот они - эти "гнилые зубы", - сказал он тихо. - Черная смола, которую артисты налепляют себе на зубы, когда играют стариков и бродяг. Этот оборванец был актером, коллега... Великим актером! - добавил он, безнадежно махнув рукой.
В тот же день доктор Гольдберг посетил фабриканта Корбела, крупного мужчину с тяжелым подбородком.
- Сударь, - сказал ему доктор Гольдберг, сосредоточенно глядя сквозь толстые стекла очков. - Я пришел к вам по делу актера Бенды...
- А! - отозвался фабрикант и заложил руки за спину. Значит, он нашелся?
- Отчасти. Я полагаю, вам это будет интересно хотя бы потому, что вы хотели ставить фильм с его участием... вернее, финансировали этот фильм.
- Какой фильм? - равнодушно спросил громадный мужчина. Ничего об этом не знаю.
- Я говорю о том фильме, - упрямо продолжал Гольдберг, в котором Бенда должен был играть бродягу... а ваша жена главную женскую роль. Собственно, все это делалось для госпожи Корбеловой, - добавил он невинно.
- А вам до этого нет никакого дела! - проворчал Корбел. Наверное, Бенда наболтал... Пустые разговоры. Что-то в этом роде, возможно, и предполагалось... Вам Бенда рассказывал, да?
- Нет, ведь вы велели ему молчать. Все держалось в полнейшей тайне. Но дело в том, что Бенда в последнюю неделю своей жизни отращивал бороду и волосы, чтобы выглядеть настоящим бродягой. Он был взыскателен к таким деталям, не правда ли?
- Не знаю, - отрезал хозяин. - Что вы еще хотите сказать?
- Так вот, фильм должны были снимать второго сентября, не так ли? Первая съемка была назначена в Кршивоклатском лесу на рассвете. Бродяга просыпается на опушке... в утреннем тумане... отряхивается от листьев и игл, прилипших к лохмотьям... Представляю себе, как мастерски Бенда сыграл бы это. Он оделся в самое скверное рванье, которое лежало у него на чердаке в корзине. Потому-то после исчезновения весь его гардероб и оказался в целости. Удивляюсь, почему никто не обратил на это внимания. Можно было рассчитывать, что он выдержит костюм бродяги в точности, вплоть до веревки вместо пояса. Точность костюмировки - это был его конек.
- Что же дальше? - спросил высокий человек, все больше отклоняясь в тень. - Я, собственно, не понимаю, зачем вы все это рассказываете мне.
- Потому что второго сентября часа в три утра вы заехали за ним на машине, - упрямо продолжал доктор Гольдберг, - наверное, это был не ваш собственный, а наемный автомобиль и наверняка лимузин. Правил, мне думается, ваш брат, он спортсмен и надежный сообщник. Подъехав к дому, вы, как было условлено с Бендой, не поднялись в квартиру, а дали сигнал. Вышел Бенда... вернее, грязный и заросший оборванец. "Поспешим, - сказали вы ему, - оператор уже должен быть на месте". И вы поехали в Кршивоклатхжий лес.
- Номер машины вам, по-видимому, неизвестен? - иронически осведомился человек в тени.
- Если бы я его знал, вы бы уже сидели за решеткой, раздельно сказал доктор Гольдберг. - На рассвете вы прибыли на место. Там превосходная натура - опушка леса, вековые дубы. Ваш брат, я думаю, остался у машины и стал возиться с мотором, а вы повели Бенду в сторону от дороги. Пройдя шагов четыреста, вы сказали: "Здесь". - "А где же оператор?" спросил Бенда. В этот момент вы нанесли ему первый удар.
- Чем? - раздался голос в тени.
- Свинцовым кистенем, - сказал Гольдберг. - Разводной автомобильный ключ был бы слишком легок для такого черепа. И потом вам надо было обезобразить лицо до неузнаваемости. Добив его, вы вернулись к машине. "Готово?" - спросил ваш брат, но вы, наверное, ничего не ответили, ведь убить человека не так просто.
- Вы с ума сошли, - проговорил человек в тени.
- Нет, я только напоминаю вам, как, вероятно, было дело. Вы хотели устранить Бенду из-за истории с вашей женой. Она начала уж слишком открыто...