– Ну? – выпалил Фоли, словно палку с хрустом переломил. Его челюсти устрашающе сжались – он собирался ринуться в битву за детишек. Деликатничанье и рыночный торг здесь были неуместны. Здесь – посреди боли, кишащих насекомых, дерьма и зловония. И если Роберт Фоли решил с этим покончить, то надежда здесь умрет последней.
Доктор Чандерсава изобразил слезливую улыбку:
– Я уверен, что с этими деньгами мы добьемся открытия преотличнейшей больницы.
– Я рассчитываю на это, доктор Чандерсава. Рассчитываю на вас. «Преотличнейшая больница» – это как раз то, что должно здесь быть.
Как и всегда, Роберт Фоли прямо высказывал свои мысли.
– А ну-ка, детка. Действуй как наркотик. Давай, сделай мне укол наркотиком. Вот так, малышка. Ах, как это непристойно. Парень, ты тоже непристоен! Нет, я просто падаю. Заставь всех упасть, заставь же!
Люси Мастерсон незачем было даже заглядывать в объектив. Техническая сторона дела теперь на автопилоте. Ее дело было взвинтить чувственность, свести на нет запреты и перевести магию телесного раскрепощения на пленку. Именно это умение и отличало настоящих фотографов от тех, кто умеет щелкать объективом. Жужжание мотора, страстные ритмы рок-музыки, резкие сполохи света служили фоном ее стонущему, просительному, напряженному комментарию.
Возле молоденькой девчушки из долины Джошуа Шихан принимал немыслимые позы, изгибаясь и вытягиваясь, чтобы навести серебристый прожектор прямо на фотоцель, а самому при этом не попасть в кадр. Для непрофессионального взгляда усилия ассистента были совершенно лишними, но для профессионала в них-то и состояло отличие обычного от необыкновенного – направить свет именно в ту точку, на которой должны будут сосредоточиться глаза читателя. Для этого нужно было знать, на чем сосредоточивается взгляд читателя журнала «Всячина».
– Эй, парень, ну разве не чудесных вещей мы насмотрелись сегодня? Малышка Карен заставила меня крутиться, как рождественская елка. Превосходная работа. Как она это делала, а, Джиши? Ну, отвечай же. Что, солнышко, сбила она тебя с ног, а? Завела, наверное? Из-за нее ты, похоже, распрощаешься с мальчиками?
Джошуа Шихан от души расхохотался. Это был знаменитый стиль Люси. Ее сальности подбадривали модель – растормаживали девицу и улещивали вытворять кое-что похлеще обычного, совсем чуть-чуть, но что придавало легкой порнографии необходимую остроту. По сравнению с раскованными девочками из «Всячины» Люси Мастерсон модели «Пентхауса» выглядели как стерильные иллюстрации из анатомического атласа.
– Похоже, я наконец-то что-то понял. Просто сказки Шехерезады. Все, молчу, молчу. – Выдумывая эту ложь, Джошуа хохотал.
– Понял, солнышко? Ты ничего еще не понял. Но зато ты точно не видел, чтобы так можно было накачаться наркотиками, – Люси согнулась над «Никоном» и щелчком изменила расстояние. – М-м-м, – облизнулась она от удовольствия, щелкнув кадр.
Джошуа Шихан наблюдал за ней со светящимся от восхищения лицом. Это было страшным везением – работать на Люси. В Западном Голливуде, столице гомосексуалистов мира, где даже мэр была лесбиянкой, геи редко нанимали на работу представителей противоположного пола. Но Люси Мастерсон был безразличен пол ее помощника, и он всегда был благодарен ей за это.
– О'кей, Джиши. Для этого снимка достаточно. Держи пока свет, но попробуем расширить – скажем, сделаем двадцать восемь миллиметров. И попытаемся «кодахромом». Сделаем-ка это в цвете, детка. Пусть заиграют все оттенки Карен. – Она отошла от камеры – руки в боки, – обозревая место съемки, и Джошуа, перевозя камеру и оборудование на черной металлической студийной тележке, наблюдал за ней. Здоровенная, толстая, жирная Люси Мастерсон. И все-таки прекрасная. И даже – что-то хрупкое было в ее наружности. Сноп ее светлых волос был подрезан – это была геометрическая стрижка в раскрепощенном спортивном стиле Видала Сассуна, с густой ровной челкой, с ниспадающими с боков прядями и коротко остриженными волосами от шеи до затылка. Вокруг вздернутого носа роились веснушки, в синих глазах застыла арийская твердость, а ее широкий сочный рот был подведен розовым блеском Фреда Сегала, странно контрастирующим с ярким обязательным калифорнийским загаром. Одежда на ней была того лос-анджелесского стиля, когда, созданная для работы на жарком побережье, она подходила и для ежедневных вечеринок, которые играли в Голливуде роль всеобщих религиозных собраний. Ноги гордо вылезали из-под крохотной мини-юбки, а твердые, как металл, налитые груди гневно выпирали из-под огромных размеров белой с подплечиками майки. Ей было под сорок, а может, и больше, и она, сидящая за рулем «Фольксвагена», воплощала собой стандартную калифорнийскую мечту, пушечное мясо для тысяч, летящих в свете фар фантазий. Мужских фантазий, которые никогда, никогда не осуществятся.
– Ну, как ты, Карен? Разогрелась немного? Ты словно в горячке. Правда, смотри, там уже ручеек потек. – Люси приблизилась к модели, томно растянувшейся на жестком кресле.
Карен бессмысленно улыбнулась и попыталась переключиться на умственный процесс. Заставить шевелиться серое вещество для нее всегда было непомерным усилием, тем более что большую часть своей сознательной жизни она пребывала в таком состоянии, что сделать это было затруднительно.
– Чувствую себя хорошо, – выдавила она наконец. В мире Карен чувства были единственным, что хоть что-то значило. На всякий случай она обвела языком нижнюю губу, чтобы подчеркнуть, что она сосредоточилась.
– И выглядит хорошо, солнышко. – Глаза Люси жадно пробежали по ней. Так знаток искусства рассматривает слишком дорогую, но ценную вещь. – Пожалуй, для следующего кадра нам не помешает немного масла. Это заставит краски заиграть. – Она окликнула через плечо: – Эй, Джошуа. Кинь-ка детское масло. Мы немножко смажем малышку Карен. Пусть краски соединятся .
– Держи. Сама намажешь? Смотри, ты сама знаешь, сколько тебе нужно.
– Ах, ну если я должна. Сейчас ни от кого помощи не дождешься, – засмеялась Люси, перехватывая прозрачную бутылочку. – Да, и еще, Джиш, передвинь аппарат повыше и наведи фокус на переднюю часть. Для этого снимка мне бы хотелось включить лазерный прожектор. Мы наложим несколько кадров один на другой, чтобы было больше пространственной глубины. Дело не в том, что это чертово кресло выйдет отчетливее, нам нужно резче обозначить ягодицы, сделать их соблазнительнее.
Она плеснула масло себе в ладонь и подошла к Карен.
Девушка приготовилась. Люси видела это по блеску в ее лос-анджелесских глазах. Всем было известно о Люси. И если кто-то собирался работать с Люси, нужно было смириться со всем. Карен сидела, по-прежнему бесстыдно раздвинув ноги и выставив свои полные, твердые, свежие соски навстречу фотографу.
Люси сглотнула слюну.
– Ну да, деточка, – прошептала она. – Налилась. Созрела. Переспела.
Профессионалы всегда говорили, что их дело не имеет ни малейшего отношения к сексу. Люси верила, что Хельмут Ньютон «никогда» не интересовался своими моделями. Для Давида Бейли они были, как ей представлялось, просто предметами, над которыми можно издеваться и которых можно поносить, если они недостаточно хороши перед камерой. Для Скавалло они были, похоже, лишь машиной по производству денег. Пенн и Эйвдон видели в них геометрические формы рабочих лошадок в юбках, единственным назначением которых было участие в создании прекрасного «искусства». А для Люси они были сексом, теплым, жгучим; нежные, мягкие создания, таящие в себе сладость, голенькие зверьки, трогательные самки, которых можно было хотеть, желать и, всего важнее, которыми можно было обладать. Она и не могла бы сделать хорошей фотографии, если бы модель ее не увлекала, а увлекшись, если бы она не переспала с девушкой. Это превратилось в своеобразный ритуал, стиль жизни. Их нежные губы, нежные тела, нежные умы растворялись в ней, плавились в ее жадной плоти, питали ее, эту секс-машину женского пола.
Глаза Люси глядели прямо в глаза Карен, пока она беззастенчиво приближалась к ее сияющей груди.
– Исключительно ради искусства. – Это была полушутка-полуложь. Руки ее дотянулись до своей цели.
Ленивая полуулыбка Карен выразила готовность и признательность, твердые, как металл, соски досказали остальное. Она подставила их ищущим пальцам. Она знала безошибочно, что ее ждет хорошая награда. И вопросов нет, что позже она будет немалой.
Люси не торопилась. Ее руки умели продлевать время. Она любила податливую плоть, покорность ожидания, обещание восторга в юных глазках сексуальной авантюристки. Когда же это случится? Поздно ночью? А может, в ранние предрассветные часы, после ночных оргий в полуночных клубах? С расплавленными мозгами, уставшими от децибелов ревущих оркестров, с утомленными безумными танцами телами, они возлягут вместе… пока вновь не начнется бесконечная игра.
Все ниже, ниже опускаются руки к ровному гладкому животу, глаза все так же глядят в глаза, и вот Люси видит, как рождается чувство в распахнутой навстречу ей девушке-подростке. Руки в самом низу соединяются, ищут, ощущают, достигают места, где будет подписан контракт, где совершится желаемое. Вот он, источник наслаждения. Горячий, влажный, такой благодарный под ее пальцами. Застенчиво трепещет в промасленной руке властного чужака испуганная, жаждущая, нежная и трогательная птичка.
Это длилось секунду-другую. Карен напряглась под руками опытной женщины, ее душа завороженно устремилась навстречу двум лучам страсти, бьющим из глаз Люси Мастерсон. И вдруг она откликнулась на упоительное чувство, потрясшее ее. Вздох родился в глубине ее существа порывом страсти и вырвался из нее, как могучая волна. «О-о-о», – простонала она, содрогнувшись от внезапного желания.
Люси улыбнулась, празднуя свой триумф. Одна ее рука оставалась там же, другую она плавно подняла к губам девушки, пересохшим от страсти, и задержала палец на щеке Карен.
– Сегодня ночью мы будем любить друг друга, – пообещала она.
10
Горячий ветер дул в долину с подножия гор. Безжалостный, резкий, он погружал весь мир вокруг в жаждущее море жары. И некуда было деться. Все отдалось ей во власть, пустыня застыла в немом молчании. Даже вороны с распластанными крыльями, уносимые потоками горячего воздуха, отдавались на волю жаркому ветру и равнодушно взирали на распростертый внизу безжизненный мир.
Билли Бингэм растянулся на белой велюровой подстилке лежака, подставив свое блестящее, как полированный орех, тело обжигающим лучам. В 107-градусной жаре полудня пустыни даже он позаботился о том, чтобы помазать кожу маслом. Обычным маслом «Солнечные ванны» № 2, но запах был одуряющим.
– Ты не похож на художника. – Джейн легла рядом, но под защитой тента, отталкивающего обжигающие лучи. Она лежала на боку, разглядывая его, едва прикрытая небольшим кусочком ткани от Кристи Бринкли – все ее ослепительное тело было обнажено. Ее ангельская кожа уже приняла легкий медовый оттенок, и благодаря купальному костюму все ее великолепие было доступно взорам: округлые формы под крепкими плечами, слишком высокий вырез бикини обнажал твердые ягодицы и стройные, как у статуэтки, бедра.
В ответ Билли засмеялся:
– А что ты хочешь? Черный берет, смешные усы и выражение постоянной скорби на многострадальном лице?
– Ну, что-то вроде. Я хотела сказать, что ты выглядишь слишком умиротворенным. Тебе следовало бы быть более отрешенным, а не таким здоровяком. Художники вечно недоедают, не занимаются спортом, всегда бледные. Ты просто не имеешь права быть таким загорелым.
Билли улыбнулся своей обычной ленивой улыбкой. Девушка ему нравилась. Очень нравилась. Прошло всего три коротких дня с тех пор, как он извлек ее из ужасного заключения, но вот уже часть его безраздельно принадлежала этой чудесной девушке с умеющим прощать сердцем.
– Может быть, в Европе художники и таковы, но в Южной Калифорнии они все загорелые. Здесь все загорелые. Даже за ушами.
– За ушами? – хихикнула Джейн.
– Ну, это же так просто. Нужно откинуть верх у машины и удирать от солнца.
Он, приподнявшись, оперся на локоть и взглянул на нее, зная силу своего отлично сложенного торса: мощные плечи, мужественный, полированный маслом стальной живот.
Джейн увидела внезапную напряженность в его карих глазах, вызванную отнюдь не шутливой беседой, и поняла, что юноша сознает свою мужскую привлекательность и не устыдится щегольнуть своим атлетическим телом, чтобы добиться желаемого.
Три дня она видела, как он наблюдает за ней, но теперь ей хотелось лучше узнать его.