Джули обняла отца за талию.
– Ты пришел, чтобы защитить меня от хищного незнакомца?
– Отец должен защищать свою красавицу дочь.
Она вся засияла от комплимента, и вновь Ричард почувствовал себя виноватым. Как же она любила его, это сложное, ничего хорошего не обещающее творение его жены. Конечно, он тоже любил ее, но скорее умом, а не сердцем. В его сердце было место всего лишь для одного обожаемого и великолепного существа – Софи.
Он глубоко вздохнул.
– Дорогая, а у нас для тебя чудесные новости. – Но слова его прозвучали слишком мрачно.
– Какие, папа? – Джули насмешливо смотрела на него: она умела читать между строк и понимала, что «чудесные новости» на самом деле будут отвратительными.
Ну как с этим справиться?
– Мама беременна, – выпалил он. – У тебя появится сестренка или братишка.
– Что? Что ты сказал? – С каждым словом голос Джули становился все громче.
– Это же здорово! Мы сами только вчера узнали. Мы не хотели делиться с тобой, пока не были уверены наверняка. Доктор считает, что уже больше двух месяцев… – Ричард прикусил язык. Боже, Боже, и зачем он только сказал это ? Два месяца назад они репетировали в Стрэтфорде «Отелло»!
Джули стояла молча, но лицо ее побагровело, а костяшки стиснутых пальцев побелели.
– Кто же ее трахнул? – прошипела она наконец. – Отелло?
– Джули!
Слезы подступили к ее глазам, и оскорбление было почти ощутимым.
– Нет, правда, папа. Кто отец? Я хочу сказать, знаешь ли ты наверняка. Ты думаешь, это ты? Ведь мама всегда обедает со всеми этими старыми друзьями, так ведь? Вроде лорда Бакмена или Вилли Партингтона. На твоем месте я бы потребовала анализа крови.
Стрелы вонзились точно в цель. Только Джули умела обратить свой гнев в боль, в его боль. Разумеется, это было правдой. Любовный роман его жены с жизнью требовал ответной любви, и не только от ее мужа. Как бы безумно он ни обожал ее, как бы ни переполняла его страсть, ей этого было недостаточно. Где бы ни были мужчины, ей хотелось, чтобы они любовались ею. А затем в безжалостной прогрессии нарастала симпатия, преклонение и, наконец, любовь. В какой-то момент она выходила из игры, поклонники ей наскучивали, она их бросала – а потом любовный танец начинался сначала. Дело было лишь в предпочтениях, потому что ей хотелось то мужского обожания, то романтического поклонения, а иногда и внезапного натиска сексуального возбуждения. Для него это был ад. Снова и снова он пытался уверить себя в том, что это просто безвредные игры, порождения утонченного духа и страстной натуры, всего того, что и составляло смысл его бесконечной любви к ней. И все же бывали и жуткие моменты сомнений и страха, когда он был уверен, что она изменяет ему.
– Только посмей когда-нибудь так говорить о своей матери, – отчужденно бросил он.
Его внезапно потухшие глаза больше не смотрели на дочь, рассеянно перебегая по комнате в поисках Софи, уже окруженной толпой обожателей. Видал Сассун профессионально запустил пальцы ей в волосы, Теренс Донован, мастер задушевных бесед, был в своей стихии, управляя разговором. Патрик Личфилд, фотограф, родственник королевы, рыскал вокруг группы, как паук вокруг мухи.
Господи, как же он ее любит. Как будто вчера, но уже годы прошли с того дня, как она ворвалась – незнакомая, непрошеная – в его гримерную. Она стояла перед ним, дрожа от возбуждения, и говорила, как она влюбилась в его Гамлета.
– Великое искусство и актер нераздельны, – провозгласила она, – и теперь я влюблена в вас.
Карие глаза румынской княжны смели все преграды единым натиском, и с тех пор до сегодняшнего дня он оставался рабом ее любви. И теперь, и все прошедшие годы она – главный смысл его жизни. До этого таким смыслом было для него искусство – грандиозный успех на английской сцене, восторги и аплодисменты сыну шахтера из Уэльса. Это топливо питало его тогда. А теперь – только Софи, ее красота, живой ум и влечение, раскованность и дикая, необузданная свобода.
Он беспомощно смотрел на дочь. В горле у него пересохло, лицо побелело.
– Ой, папочка, прости меня. Это не твоя вина, – проговорила Джули, и по щеке ее поползла крупная слеза.
Но она-то знала, чья это «вина».
Ричард наблюдал, как она удаляется. Она разорвала толпу и обрушилась на Софи, раскидав ее обожателей, как конфетки на хмельной свадьбе.
– Почему ты решила, что у тебя есть право иметь второго ребенка? – выкрикнула она, оставшись один на один с матерью в пустом пространстве.
Софи видела, как к ней приближается Джули, и приготовилась к худшему. Но каким-то образом дочери всегда удавалось застать ее врасплох. Если она когда-нибудь и выйдет замуж, то лучше бы выбрать мужчину не из чувствительных. Мать и дочь были одни, отгороженные от бурлящих шестидесятых шестифутовой зоной безопасности на случай, если ненависть заразна.
– Что? Любовное соперничество? Уже? Не рановато ли, Джули? – Софи чувствовала прилив адреналина в крови. Господи, как все это ужасно. Но вместе с тем она не могла не питать уважения к собственной дочери. Джули умеет сражаться. Слава Богу, что она девочка, а не мальчик, который вместо языка мог пустить в ход кулаки.
– Это не любовное соперничество, мама. Вернее, наполовину любовное.
– И что это должно означать?
– Мне что, сказать по буквам?
– Ты выпила, Джули? – Это было рассчитано на публику. Джули никогда не пробовала спиртного. Софи тянула время.
Джули проигнорировала вопрос.
– Ну, и чей же это ребеночек, мама? Или ты даже не знаешь? Конечно, когда сидишь на циркулярной пиле, то никогда не узнаешь, какой зубец укусил тебя.
Софи глубоко вздохнула и посмотрела прямо в глаза дочери.
– Джули, ты правда обезумела. Разумеется, это ребенок твоего отца. Тебе ли не знать. Ты же присутствовала при зачатии. Или ты забыла?
В век либерализации, при рождении терпимого общества, уши быстро улавливали звуки психологической драмы. Это было привлекательной материей даже для пребывающей в наркотическом трансе группы австралийцев, которые тоже не преминули подойти полюбопытствовать.
Джули, вся дрожа, еще постояла на месте секунду-другую. Затем тихо проговорила:
– Я ненавижу тебя, мама. Боже. Как я тебя ненавижу.
– Не могу сказать, что и я схожу по тебе с ума, – угрюмо отозвалась Софи.
– И еще я ненавижу твоего мерзкого, гадкого ребенка.
Джули быстро развернулась и исчезла в глубине толпы.
В глазах ее стояли слезы, в сердце поселилось отчаяние, но в то же время появилась странная веселость, потому что у нее созрел план, чудесный план. Роскошный план, который станет жутким возмездием для всех – для матери, которую она презирала, для отца, которого она обожала и который предал ее.
Винни не слинял с вечеринки. Джули разыскала его там, где они раздевались и оставили свои пальто, где он курил прямо в лицо какой-то похожей на беспризорницу манекенщице, явно накачавшейся крепкими наркотиками, может, ЛСД. Винни нашептывал ей какие-то сальности, но девушка и так плавала в сладких грезах своего потерявшего границы сознания.
Он поднял глаза, когда вошла Джули, и, похоже, очень обрадовался. Радость была взаимной. Винни был частью задуманного Джули плана. Но, при его-то самодовольстве, он был уверен, что планировать будет он.
– Эй, детка.
– Эй, Винни.
– Получила от папаши нагоняй?
– Ага, мать с отцом уехали домой.
Она пыталась разговаривать, как кокни,[3] ведь и в ней сидел «рабочий класс».
Винни слегка покрутился перед ней – повертел своим костлявым задом, облизал чувственный рот и сделал глазки Джули – применил все свои приемы, которые заставляли визжать и писать в штанишки юных фанаток.
– Ты была когда-нибудь на выступлениях «Вопля»?
– Нет, но мне бы хотелось.
– Я устрою это. Мы выступаем в Одеоне, Хаммерсмит, на следующей неделе.
Он смотрел на нее оценивающе. Молоденькая, но бывали у него и помоложе. Беда в том, что все они чересчур увлекаются, но, когда приведешь такую домой и начинаешь соблазнять, тут же принимаются паниковать и рвутся прочь. А это Винни без надобности, особенно после полудюжины кубиночек в «Эд-Либ» или в «Спик». И все же она была такой привлекательной, упругой. Стоило рискнуть.
– Послушай, лапуля. Ты бы хотела отправиться в «Эд-Либ», а?
– Болван. – Парившая в облаках манекенщица высказалась по поводу полученного приглашения.
– Да не ты, потаскушка.
Джули бросилась ему на шею.
– Милый Винни. С удовольствием. А можно поехать прямо сейчас? После этого скандала.
– О'кей, детка. Поехали.
«Чтоб мне провалиться, – подумал Винни. – Сама так и прыгнула в руки. Даже попотеть не пришлось».
Винни был прав. Ему и не пришлось бы потеть. Он мог бы просто валяться, как бревно, все равно все свершилось, ведь Джули точно знала, что ей нужно, и это было не его тела и ума дела. Не его слова и не его судьба. Нет. Единственное, что ей было нужно, так это переспать с ним и завести ребенка, который станет оружием в ее войне.
3
На лице Софи краски последовательно сменяли одна другую. Сначала оно было бледным, как у призрака. Но через мгновение налилось багровым румянцем, что весьма сочеталось с ее судорожно глотающим ртом, который словно пытался выплеснуть весь накопившийся внутри Софи гнев. Джули никогда еще не видела свою мать такой, и каждая секунда доставляла ей небывалое наслаждение.
Совсем иначе реагировал отец. В уголках его рта и на дне печальных глаз, казалось, проступила скорбь, а стакан бренди, как по волшебству возникший у него в руке, был еще одним видным проявлением его чувств. И это тоже порадовало Джули. Она продолжала любить его так горячо, как только можно любить, но он заслужил такое из-за своей неверности, из-за того, что осмелился стать отцом ребенка, который будет ее соперником в борьбе за внимание Ричарда, из-за любви к ее ненавистной матери.
Наконец Софи удалось произнести хоть что-то:
– Тебе придется сделать аборт, вот и все.
В ответ на это лицо Джули расплылось в улыбке.
– Я беременна уже пять месяцев. – Всем было ясно, что это значит.
– Но откуда, черт возьми, ты знаешь?
– Ведь если ты только сейчас обнаружила, ты же не можешь… – Ричард хватался за соломинку. Он понимал, что в подобных вещах его дочь вряд ли ошибается.
– Я знаю об этом уже четыре месяца. Я держала все в тайне, потому что хочу иметь ребенка. – У нее на лице по-прежнему сияла глупейшая улыбка удовлетворения, и именно это выводило из себя ее мать куда больше, чем все другие соображения.
– Как это ты сумела все сохранить в тайне? – вскрикнула Софи.
– Я просто толстела, мама. Ничего страшного. Ты толстела. И я толстела. Просто считала, что это все от еды.
Даже несмотря на весь своей гнев, этого Софи не могла спустить.
– Я не толстею . Я жду ребенка. – И немедленно пожалела о том, что попалась.
– Ха, и как это прелестно! Ты собираешься подарить папочке ребенка, и я получу миленькую сестренку или братишку. А потом рожу я, и у тебя будет внучок. Тогда мы все сможем называть тебя бабулей.
Софи опустилась на большую, обтянутую ситцем софу. Подобно капитану на мостике гибнущего корабля, она чувствовала, как хлещет изо всех пробоин. Придется отменить обед у Бонгэм-Картеров, они уже опоздали туда на полчаса. Джули подкараулила момент для убийственного разрушения. Беременность Джули была убийственным крахом. Сама Джули была убийственным крахом. Ей пятнадцать, а отец ребенка, очевидно, некий рок-музыкант по имени Винни.
Все было слишком явно. Джули все рассчитала. Она намеренно завела ребенка, чтобы с его помощью бороться против родителей.
Ричард осушил стакан бренди.
– Думаю, мне лучше звякнуть Бонгэм-Картерам, – предложил он.
– Позвонить, – машинально поправила Софи.
Но он не двинулся. В сущности, его предложение было просьбой о наставлении. Он беспомощно смотрел на жену, прекрасную как всегда, в переливающемся вечернем платье от Джона Бейтса. Все правильно – она была беременной, но не толстой. По контрасту с ней Джули была и толстой, и беременной.
– Но почему ты скрывала, Джули? Почему не оповестила нас? Почему ты мне ничего не сказала? Мы бы сумели тебе помочь. Ты боялась рассказать нам? Вряд ли.
Джули не ответила. Пускай сам разбирается как знает. Ей хотелось казаться молчаливо загадочной, но улыбка никак не исчезала.