Получивший специальность экономиста Роланд Эрн вынужден работать почтальоном и запускать руку в кошелек к более состоятельному товарищу. Он — сын полицейского и плоть от плоти общества, в котором ему не слишком сладко живется. Он, правда, не ропщет, когда коллги отца, заподозрив его в покушении на жизнь комиссара Турена, немного намяли ему бока.
В общем-то, и Эрик, и Роланд при всем их недовольстве — парни миролюбивые. А вот наблюдая еще одного безработного, Бенгта Свенссона, Хольмберг вдруг почувствовал «страх — словно прямо перед ним была бомба, которая в любой момент может взорваться и ранить его». Свенссон уже дошел до такого состояния, что готов буквально на все, лишь бы получить работу. Он способен и на убийство. Многозначительная деталь — в его комнате полицейские находят гитлеровскую «Майн кампф» и зачитанный детектив известного поставщика самого низкопробного чтива Микки Спиллейна под названием «Мстить — мой черед». Свенссон уже созрел для любой правой, фашистского толка организации…
Конечно, К. Арне Блом не одобряет тактику индивидуального террора, понимая ее бесперспективность. Однако он объективно показывает, как люди с различными натурами и темпераментами реагируют на постоянное унижение. На то, что общество, их вскормившее и выучившее, лишило их одного из самых неотъемлемых прав человека — права на труд…
Третий роман, вошедший в предлагаемый читателю том современного шведского детектива, принадлежит перу Марии Ланг, которая за сорок лет работы в литературе написала более пятидесяти книг и является одним из самых читаемых и почитаемых мастеров детективного жанра в Швеции. Ее даже называют шведской Агатой Кристи.
Роман «Наследники Альберты» — одно из последних произведений писательницы. Он выдержан в сугубо традиционном ключе. Вполне в духе канона избрана сюжетная коллизия: умирает при странных обстоятельствах богатая старая дама. Поскольку все наследники—люди, нуждающиеся в деньгах, естественно предположить, что она умерла насильственной смертью. В книге четко ограниченный круг персонажей, столь же четко среди них выделяются те, кто оказывается под подозрением (родственники покойной), — все это обязательные атрибуты традиционного детектива. Положение осложняется неожиданным появлением еще одного, и притом, быть может, самого законного наследника. Одним словом, напряженная интрига выдержана в самых лучших традициях.
Но, читая «Наследников Альберты», нельзя упустить моральный аспект книги. Ее пафос в суровом осуждении алчности и корыстолюбия, извечных черт буржуа. Быть может, не каждый из родных Альберты Фабиан способен ради изрядного куша пойти на убийство, но все равно эти люди, вырывающие друг у друга вещи покойной, отвратительны. И в этой страсти к вещам едины и жена провинциального пастора, и издательница модного дамского журнала.
Мария Ланг создает живые характеры — запоминается мягкосердечный пастор Люнден, давно попавший под каблук своей энергичной супруги, добрый и неопытный адвокат Сванте Странд. Не без иронии описывает автор нравы шведской провинции — какие там возникают нелепые слухи и сплетни и как быстро они распространяются.
Однако более подробный разговор о любом традиционном детективе чреват тем, что саму книгу будет неинтересно читать…
В советской критике до самого недавнего времени можно было встретить суждение о детективе как о жанре заведомо второстепенном, находящемся где-то на самой периферии литературы. Но в современной битве идей детектив находится, безусловно, на передовой. Нельзя забывать о том, что детектив, особенно детектив политический, — это наиболее читаемый вид литературы на Западе: он во многом формирует мнение достаточно широких слоев населения развитых капиталистических стран.
Думается, что не правы и те, кто считает, будто, только перерастая рамки жанра, разрушая канон, детектив способен стать настоящей литературой.
Три детективных романа талантливых шведских писателей, на мой взгляд, убедительно опровергают эту точку зрения. Они, без сомнения, стали фактом серьезной литературы.
I
Церковные часы пробили два, когда она вышла из метро на Вольмар Икскюлльсгатан. Она остановилась, закурила сигарету и быстро зашагала дальше, к Мариинской площади.
Дрожащий колокольный звон напомнил ей о безрадостных воскресных днях детства. Она родилась и выросла всего в нескольких кварталах от Мариинской церкви, где ее крестили и почти двенадцать лет назад конфирмовали. От всей процедуры перед конфирмацией ей запомнилось только одно: как она спросила священника, что подразумевал Стриндберг, говоря о «тоскующем дисканте» колоколов на Мариинской башне. Память не сохранила ответа.
Солнце пекло ей спину, и, миновав Санкт-Паульсгатан, она сбавила шаг, чтобы не вспотеть. Почувствовала вдруг, как расшалились нервы, и пожалела, что перед выходом из дома не приняла успокоительное.
Подойдя к фонтану посредине площади, она смочила в холодной воде носовой платок и села на скамейку в тени деревьев. Сняла очки, быстро вытерла лицо мокрым платком, потом протерла уголком голубой рубашки очки и снова надела их. Большие зеркальные стекла закрывали верхнюю часть лица. Сняв синюю широкополую шляпу из джинсовой ткани, она подняла длинные, до плеч, светлые волосы и вытерла шею. Снова надела шляпу, надвинула ее на лоб и замерла, сжимая платок руками.
Немного погодя она расстелила платок рядом с собой на скамейке и вытерла ладони о джинсы. Посмотрела на свои часы — двенадцать минут третьего — и дала себе еще три минуты на то, чтобы успокоиться.
Когда куранты пробили четверть, она открыла темнозеленую брезентовую сумку с кожаным ремнем, которая лежала у нее на коленях, взяла со скамейки высохший платок и сунула комком в сумку. Встала, повесила ее на правое плечо и зашагала к Хурнсгатан. Понемногу ей удалось справиться с нервами, и она сказала себе, что все должно получиться, как задумано.
Пятница, 30 июня, для многих уже начался летний отпуск. На Хурнсгатан царило оживление — машины, прохожие. Свернув с площади налево, она оказалась в тени домов.
Она надеялась, что верно выбрала день. Все плюсы и минусы взвешены, в крайнем случае придется отложить операцию на неделю. Конечно, ничего страшного, и всетаки не хочется терзать себя недельным ожиданием.
Она пришла раньше времени и, оставаясь на теневой стороне, посмотрела через улицу на большое окно. Чистое стекло пестрело солнечными бликами, проносившиеся мимо машины тоже мешали, но она разглядела, что шторы опущены.
Она стала медленно прохаживаться по тротуару, делая вид, что ее занимают витрины. Хотя перед часовым магазином поодаль висел большой циферблат, она поминутно глядела на свои часы. И внимательно следила за дверью через улицу.
Без пяти три она направилась к переходу на углу и через четыре минуты очутилась перед дверью банка.
Прежде чем входить, она открыла замок брезентовой сумки, потом толкнула дверь.
Перед ней был длинный прямоугольник зала, в котором располагался филиал известного крупного банка. Дверь и единственное окно образовывали одну короткую сторону, от окна до противоположной стены тянулась стойка, часть левой стены занимали четыре конторки, дальше стоял низкий круглый стол и два круглых табурета с обивкой в красную клетку, а в самом углу вниз уходила крутая винтовая лестница, очевидно ведущая к абонентским ящикам и сейфу.
В зале был только один клиент, он стоял перед стойкой, складывая в портфель деньги и документы.
За стойкой сидели две женщины; третий служащий, мужчина, рылся в картотеке.
Она подошла к конторке и достала из наружного кармана сумки ручку, следя уголком глаза за клиентом, который направился к выходу. Взяла бланк и принялась чертить на нем каракули. Вскоре служащий подошел к двойным дверям и захлопнул на замок наружную часть. Потом он наклонился, поднял щеколду, удерживающую внутреннюю часть, и вернулся на свое место, провожаемый тихим вздохом закрывающейся двери.
Она взяла из сумки платок, поднесла его левой рукой к носу, как будто сморкаясь, и пошла с бланком к стойке.
Дойдя до кассы, сунула бланк в сумку, достала плотную нейлоновую сетку, положила ее на стойку, выхватила пистолет, навела его на кассиршу и, не отнимая от рта платок, сказала:
— Ограбление. Пистолет заряжен, в случае сопротивления буду стрелять. Положите все наличные деньги в эту сетку.
Испуганно глядя на нее, кассирша осторожно взяла сетку и положила перед собой. Вторая женщина, которая в это время поправляла прическу, замерла, потом робко опустила руку с гребенкой. Открыла рот, как будто хотела чтото сказать, но не произнесла ни слова. Мужчина, стоявший у письменного стола, сделал резкое движение, она тотчас направила пистолет на него и крикнула:
— Ни с места! И руки повыше, чтобы я их видела!
Потом опять пригрозила пистолетом остолбеневшей кассирше.
— Поживее! Все кладите!
Кассирша торопливо набила пачками сетку и положила ее на стойку. Мужчина вдруг заговорил:
— Все равно у вас ничего не выйдет. Полиция…
— Молчать! — крикнула она.
Бросив платок в брезентовую сумку, она схватила сетку и ощутила в руке приятную тяжесть. Затем, продолжая угрожать служащим пистолетом, стала медленно отступать к двери.
Неожиданно ктото метнулся к ней от лестницы в углу зала. Долговязый блондин в отутюженных белых брюках и в синем пиджаке с блестящими пуговицами и большим золотым вензелем на грудном кармане.
По залу раскатился грохот, ее руку дернуло вверх, блондин с вензелем качнулся назад, и она увидела, что на нем совсем новые белые туфли с красной рифленой резиновой подошвой. Лишь когда его голова с отвратительным глухим стуком ударилась о каменный пол, до нее вдруг дошло, что она его застрелила.
Она швырнула пистолет в сумку, кинула безумный взгляд на объятых ужасом служащих и бросилась к двери. Возясь с замком, успела подумать: «Спокойно, я должна идти спокойно», — но, выскочив на улицу, устремилась к переулку чуть не бегом.
Она не различала прохожих, только чувствовала, что когото толкает, а в ушах ее попрежнему стоял грохот выстрела.
Завернув за угол, она побежала, крепко держа сетку в руке; брезентовая сумка колотила ее по бедру. Вот и дом, где она жила ребенком. Она рванула дверь знакомого подъезда и пробежала мимо лестницы во двор. Заставила себя умерить шаг и через подъезд флигеля прошла на следующий двор. Спустилась по крутой лестнице в подвал и села на нижней ступеньке.
Сначала она попыталась запихнуть сетку поверх пистолета в брезентовую сумку, но сетка не влезала. Тогда она сняла шляпу, очки и светлый парик и сунула их в сумку. Ее собственные волосы были темные, с короткой стрижкой. Она встала, расстегнула рубашку, сняла и тоже уложила в сумку. Под верхней рубашкой на ней была черная футболка. Она повесила сумку на левое плечо, взяла сетку и поднялась по лестнице. Пересекла двор, миновала еще несколько подворотен и дворов, перелезла через две или три ограды и наконец очутилась на улице в другом конце квартала.
Она зашла в продовольственный магазин, взяла два литра молока и вместительную хозяйственную сумку из пластика, сунула в нее свою черную сетку, а сверху положила оба пакета с молоком. Потом направилась к станции метро «Слюссен» и поехала домой.
II
Гюнвальд Ларссон прибыл на место преступления на своей сугубо личной машине. Она была красного цвета, редкой для Швеции марки «ЭМВ»,[3] и многие считали ее чересчур роскошной для обыкновенного старшего следователя, тем более когда речь шла о служебных поездках. В этот ясный солнечный день он уже сел за руль, чтобы ехать домой, в Булмору, когда Эйнар Рённ выбежал во двор полицейского управления и разрушил его мечты о тихом вечере у себя дома. Эйнар Рённ тоже был старшим следователем отдела насильственных преступлений и, сверх того, пожалуй, единственным другом Гюнвальда Ларссона, так что его сочувствие Гюнвальду Ларссону, вынужденному пожертвовать свободным вечером, было вполне искренним.
Рённ выехал на Хурнсгатан на служебной машине. Когда он добрался до банка, там уже были сотрудники ближайшего участка, а Гюнвальд Ларссон успел даже приступить к опросу служащих.
У дверей банка теснился народ, и, когда Рённ ступил на тротуар, один из полицейских, сверливших глазами зевак, обратился к нему:
— У меня тут есть свидетели, которые говорят, будто слышали выстрел. Как с ними быть?
— Попросите их задержаться, — ответил Рённ. — А остальным лучше разойтись.
Полицейский кивнул, а Рённ вошел в банк.
На мраморном полу между стойкой и конторками лежал убитый. Он лежал на спине, раскинув руки и согнув в колене левую ногу. Штанина задралась, ниже нее белел орлоновый[4] носок с темносиним якорьком и поблескивала светлыми волосками загорелая нога. Пуля попала в лицо, и от затылка по полу растеклась густая кровь.
Служащие сидели за стойкой, в дальнем углу. Гюнвальд Ларссон примостился перед ними на краю стола. Он записывал в блокнот показания, которые звенящим от волнения голосом давала кассирша.
Заметив Рённа, Гюнвальд Ларссон поднял широченную правую ладонь, и женщина смолкла на полуслове. Гюнвальд Ларссон встал, откинул перекладину в стойке, подошел с блокнотом к Рённу и указал кивком на убитого:
— Ишь, как его отделали. Останешься здесь? А я потолкую со свидетелями… скажем, во втором участке на Русенлюндсгатан. Чтобы вы могли работать тут без помех.
Рённ кивнул.
— Я слышал, будто это какаято дева потрудилась, — сказал он. — И унесла денежки. Ктонибудь видел, куда она подалась?
— Во всяком случае, никто из служащих, — ответил Гюнвальд Ларссон. — Один молодчик на улице как будто заметил машину, которая рванула с места, но он не обратил внимания на номер и насчет марки не уверен, так что от него мало проку. Но я потом еще потолкую с ним.
— А этот кто такой? — Рённ показал на убитого.
— Болван какойто, вздумал разыграть героя, схватить грабителя. А она, понятное дело, с испугу взяла да выстрелила. Здешний персонал знает его, постоянный клиент. У него внизу абонентский ящик, и черт дернул его подняться именно в эту минуту. — Гюнвальд Ларссон заглянул в блокнот. — Преподаватель гимнастики, фамилия — Гордон.
— Не иначе вообразил себя Молниеносным Гордоном из комикса, — сказал Рённ.
Гюнвальд Ларссон пристально поглядел на него.
Рённ покраснел и поспешил переменить тему:
— Ничего, мы найдем портрет грабителя в этой штуке. Он показал на укрепленную под потолком кинокамеру.
— Если не забыли пленку зарядить и резкость навести, — скептически произнес Гюнвальд Ларссон. — И если кассирша кнопку нажала.
Большинство банковских отделений теперь было оснащено кинокамерами, которые автоматически включались, когда дежурный кассир нажимал ногой кнопку в полу, — единственная мера, предписанная персоналу на случай появлений грабителей. С некоторых пор вооруженные налеты участились, и тогда начальство распорядилось, чтобы служащие не подвергали себя опасности, не пытались помешать налетчикам или задержать их, а сразу выдавали деньги. Однако было бы неверно думать, что такое решение вызвано заботой о персонале и прочими гуманными соображениями: просто опыт показал, что в конечном счете банкам и страховым обществам это выгоднее, чем выплачивать компенсацию пострадавшим, а то и пожизненное пособие семьям погибших.
Приехал судебный врач, и Рённ пошел к своей машине за оперативной сумкой. Он работал по старинке, но нередко с успехом. Гюнвальд Ларссон отправился в полицейский участок на Русенлюндсгатан, захватив с собой троих служащих и еще четверых свидетелей, которые вызвались дать показания.
Ему отвели помещение, он снял замшевую куртку, повесил ее на спинку стула и приступил к предварительному опросу.
Показания троих служащих банка совпадали, зато остальные четыре свидетельства сильно расходились.