— Мы, кажется, нашли…
— Смотри, смотри, Володенька! — пробормотал Михаил Антонович, с ужасом глядя на экран.
Масса плотной серой пыли надвигалась сбоку, а над ней плыли наискосок десятки блестящих угловатых глыб. Юрковский даже застонал — сейчас заволочет, закроет, сомнет и утащит невесть куда и эти странные белые камни, и этого серебристого паучка. И никто никогда не узнает, что это было.
— Вниз! — заорал он. — Михаил, вниз!..
Космоскаф дернулся.
— Назад! — крикнул Быков. — Михаил, я приказываю, назад!
Юрковский протянул руку и выключил прием.
— Вниз, Миша, вниз… только вниз… И поскорее.
— Что ты, Володенька! Нельзя же — приказ! Что ты! — Михаил Антонович потянулся к рации.
Юрковский поймал его за руку.
— Посмотри на экран, Михаил, — сказал он. — Через двадцать минут будет поздно…
Михаил Антонович молча рвался к рации.
— Михаил, не будь дураком. Нам выпал один шанс на миллиард… Нам никогда не простят… Да пойми ты, старый дурак!
Михаил Антонович дотянулся-таки до рации и включил прием. Они услыхали, как тяжело дышит Быков.
— Нет, они нас не слышат, — сказал он кому-то.
— Миша! — хрипло зашептал Юрковский. — Я тебе не прощу никогда в жизни! Я забуду, что ты был моим другом, Миша. Я забуду, что мы были вместе на Голконде… Миша, это же смысл моей жизни, пойми! Я ждал этого всю жизнь. Я верил в это… Это пришельцы, Миша…
Михаил Антонович взглянул ему в лицо и зажмурился: он не узнал Юрковского.
— Миша, пыль надвигается. Выводи под пыль, Миша, прошу, умоляю! Мы быстро, мы только поставим радиобакен и сразу вернемся. Это же совсем просто и неопасно и никто не узнает…
— Мер-р-завец! — сказал Быков.
— Они что-то нашли, — послышался голос Жилина.
Михаил Антонович торопливо забормотал:
— Нельзя ведь. Не проси. Нельзя. Ведь я же обещал. Он с ума сойдет от беспокойства. Не проси…
Серая пелена пыли надвинулась вплотную.
— Пусти! — сказал Юрковский. — Я сам поведу.
Он стал молча выдирать Михаила Антоновича из кресла. Это было так дико и страшно, что Михаил Антонович совсем потерялся.
— Ну хорошо, — забормотал он. — Ну ладно… Ну подожди… — Он все никак не мог узнать лицо Юрковского — это было похоже на жуткий сон.
— Михаил Антонович! — позвал Жилин.
— Я, — слабо откликнулся Михаил Антонович.
И Юрковский изо всех сил ударил по рычажку бронированным кулаком. Металлическая перчатка срезала рычажок, словно бритвой.
— Вниз! — заревел Юрковский.
Михаил Антонович, ужаснувшись, бросил космоскаф в двадцатикилометровую пропасть. Он весь содрогался от жалости и страшных предчувствий. Прошла минута, другая…
Юрковский сказал ясным голосом:
— Миша, Миша, я же понимаю…
Ноздреватые каменные глыбы на экране росли, медленно поворачивались. Юрковский привычным движением надвинул на голову прозрачный колпак скафандра.
— Миша, Миша, я же понимаю… — сказал ясный голос Юрковского.
Быков, сгорбившись, сидел перед рацией, обеими руками вцепившись в стойку бесполезного микрофона. Он мог только слушать и пытаться понять, что происходит, и ждать, и надеяться. «Вернутся — изобью в кровь! — думал он. — Этого паиньку штурмана и этого генерального мерзавца. Нет, не изобью. Только бы вернулись! Только бы вернулись!» Рядом — руки в карманы — молчал угрюмый Жилин.
— Камни, — жалобно сказал Михаил Антонович, — камни…
Быков закрыл глаза. Камни в Кольце. Острые, тяжелые. Летят, ползут, крутятся. Обступают. Подталкивают, отвратительно скрипят по металлу. Толчок. Потом толчок посильнее. Это еще ерунда, не страшно, горохом сыплется по обшивке ползучая мелочь, и это тоже ерунда, а вот где-то сзади надвигается тот самый — тяжелый и быстрый, словно пущенный из гигантской катапульты, и локаторы еще не видят его за пеленой пыли, а когда увидят — будет все равно поздно… Лопается корпус, гармошкой складываются переборки, на миг мелькнет в трещине забитое камнем небо, пронзительно свистнет воздух, и люди становятся белыми и хрупкими, как лед… Впрочем, они в скафандрах. Быков открыл глаза.
— Жилин, — сказал он, — иди к Маркушину и узнай, где второй космоскаф. Пусть приготовят для меня пилота.
Жилин исчез.
— Миша! — беззвучно шептал Быков. — Как-нибудь, Миша… Как-нибудь.
— Вот он, — сказал Юрковский.
— Ай-яй-яй-яй-яй! — сказал Михаил Антонович.
— Километров пять?
— Что ты, Володенька! Гораздо меньше… Правда, хорошо, когда камней нет?
— Тормози понемногу. Я буду готовить бакен. Эх, зря я рацию сломал, дурак!..
— Что ж это может быть, Володенька? Смотри, какое чудище!
— Он их держит, видишь? Вот они где — пришельцы. А ты ныл!
— Что ты, Володенька, разве я ныл? Я так…
— Как-нибудь стань, чтобы его, спаси-сохрани, не задеть…
Наступило молчание. Быков напряженно слушал. «Может быть, и обойдется», — думал он.
— Ну, чего ты куксишься? — спросил Юрковский.
— Не знаю, право… Как-то мне все это странно. Не по себе как-то…
— Выйди под лапу и выбрось магнитную кошку.
— Хорошо, Володенька.
«Что они там нашли? — думал Быков. — Что еще за лапы? Что они там копаются? Неужели нельзя побыстрее?»
— Не попал! — сказал Юрковский.
— Подожди, Володенька, ты не умеешь. Дай я.
— Смотри, она словно вросла в камень… А ты заметил, что они все одинаковые?
— Да, все шесть. Мне это сразу странным показалось.
Вернулся Жилин.
— Нет космоскафа, — доложил он.
Быков даже не стал спрашивать, что это значит — нет космоскафа. Он отставил микрофон, поднялся и сказал:
— Пошли к швейцарцам.
— Так у нас ничего не получится, — сказал голос Михаила Антоновича.
Быков остановился.
— Да, действительно… Что ж тут придумать?
— Погоди, Володенька. Давай я сейчас вылезу и сделаю это вручную.
— Правильно, — согласился Юрковский. — Давай вылезем.
— Нет уж, Володенька, ты сиди здесь. Толку от тебя мало… мало ли что…
Юрковский сказал, помолчав:
— Ладно. А я еще несколько снимков сделаю.
Быков поспешно пошел к выходу. Жилин вслед за ним вышел из рубки и запер люк в рубку на ключ.
Быков на ходу сказал:
— Возьмем танкер, по пеленгу выйдем к этому месту и будем их ждать там.
— Правильно, Алексей Петрович, — сказал Жилин. — А что они там нашли?
— Не знаю, — процедил Быков сквозь зубы. — И знать не хочу. Пока я буду говорить с капитаном, ступай в рубку и займись пеленгом.
В коридоре обсерватории Быков поймал распаренного дежурного и приказал:
— Мы сейчас идем на танкер. Снимешь перемычку и задраишь люк.
Дежурный кивнул.
— Второй космоскаф возвращается, — сообщил он. (Быков остановился.) — Нет-нет, — сказал дежурный с сожалением. — Он будет не скоро — часа через три.
Быков молча двинулся дальше. Они миновали кессон, прошли мимо бамбукового стульчика и по узкому тесному колодцу поднялись в рубку танкера. Капитан Корф и его штурман стояли над низким столиком и рассматривали голубой чертеж.
— Здравствуйте, — сказал Быков. Жилин, не говоря ни слова, прошел к рации и принялся настраиваться на волну космоскафа. Капитан и штурман в изумлении воззрились на него. Быков подошел к ним.
— Кто капитан? — спросил он.
— Капитан Корф, — ответил рыжий капитан. — Кто во? Потшему?
— Я Быков, капитан «Тахмасиба». Прошу мне помочь.
— Рад, — сказал капитан Корф. Он посмотрел на Жилина.
Жилин возился над рацией.
— Двое наших товарищей забрались в Кольцо, — сказал Быков.
— О! — сказал капитан Корф. На лице его изобразилась растерянность. — Как неосторошно!
— Мне нужен корабль. Я прошу у вас ваш корабль.
— Мой корабль? — растерянно повторил Корф. — Идти в Кольцо?
— Нет, — сказал Быков. — В Кольцо только в крайнем случае. Если случится несчастье.
— А где ваш корабль? — спросил Корф подозрительно.
— У меня фотонный грузовик, — ответил Быков.
— А-а! — сказал Корф. — Да, это нельзя.
В рубке раздался голос Юрковского:
— Погоди, я сейчас вылезу.
— А я тебе говорю, сиди, Володенька, — сказал Михаил Антонович.
— Ты очень долго копаешься.
Михаил Антонович ничего не ответил.
— Это они в Кольце? — спросил Корф, показывая пальцем на рацию.
— Да, — ответил Быков. — Вы согласны?
Жилин подошел и стал рядом.
— Да, — произнес Корф задумчиво. — Надо помогать.
Штурман вдруг заговорил так быстро и неразборчиво, что Быков понимал только отдельные слова.
Корф слушал и кивал. Затем он, сильно, покраснев, сказал Быкову:
— Штурман не хочет лететь. Он не обязан.
— Он может сойти, — сказал Быков. — Спасибо, капитан Корф.
Штурман произнес еще несколько фраз.
— Он говорит, что мы идем на верную смерть, — перевел Корф.
— Скажите ему, чтобы он уходил, — сказал Быков. — Нам надо спешить.
— Может быть, господину Корфу тоже лучше сойти? — осторожно спросил Жилин.
— Хо-хо-хо! — сказал Корф. — Я капитан!
Он махнул штурману и пошел к пульту управления. Штурман, ни на кого не глядя, вышел. Через минуту гулко бухнул наружный люк.
— Девушки, — пояснил капитан Корф, не оборачиваясь. — Они делают нас слабыми. Слабыми, как они. Но надо сопротивляться. Приготовимся.
Он полез в боковой карман, вытащил фотографию и поставил на пульт перед собой.
— Вот так, — сказал он. — И никак по-другому, если рейс опасен. По местам, господа.
Быков сел у пульта рядом с капитаном. Жилин пристегнулся в кресле перед рацией.
— Диспетчер! — сказал капитан.
— Есть диспетчер, — откликнулся дежурный обсерватории.
— Прошу старт!
— Даю старт!
Капитан Корф нажал стартер, и все сдвинулось. И тогда Жилин вдруг вспомнил: «Юрка!» Несколько секунд он глядел на рацию, вздыхающую грустными вздохами Михаила Антоновича. Он просто не знал, как поступить. Танкер уже покинул зону обсерватории, и капитан Корф, маневрируя рулями, выводил корабль на пеленг. «Не будем-ка паниковать, — подумал Жилин. — Не так уж плохи дела. Пока еще не случилось ничего страшного».
— Михаил! — позвал голос Юрковского. — Скоро ты там?
— Сейчас, Володенька, — отозвался Михаил Антонович. Голос у него был какой-то странный — не то усталый, не то растерянный.
— Хо! — сказал позади голос Юры.
Жилин обернулся. В рубку входил Юра, заспанный и очень обрадованный. — Вы тоже на «Кольцо-2»? — спросил он.
Быков дико взглянул на него.
— Химмельдоннерветтер! — прошептал капитан Корф. Он тоже начисто забыл о Юре. — Пассажиер! Ф — в каюта! — крикнул он грозно. Его рыжие бакенбарды страшно растопырились.
Михаил Антонович вдруг громко сказал:
— Володя… Будь добр, отведи космоскаф метров на тридцать. Сумеешь?
Юрковский недовольно заворчал.
— Ну, попробую, — сказал он. — А зачем это тебе понадобилось?
— Так мне будет удобней, Володя. Пожалуйста.
Быков вдруг встал и рванул на себе застежки куртки. Юра с ужасом глядел на него. Лицо Быкова, всегда красно-кирпичное, сделалось бело-синим.
Юрковский вдруг закричал:
— Камень! Миша, камень! Назад! Бросай все!
Послышался слабый стон, и Михаил Антонович сказал дрожащим голосом:
— Уходи, Володенька. Скорее уходи. Я не могу.
— Скорость! — прохрипел Быков.
— Что значит — не могу? — завизжал Юрковский.
— Уходи, уходи, не надо сюда… — бормотал Михаил Антонович. — Ничего не выйдет… Не надо, не надо…
— Так вот в чем дело! — проговорил Юрковский. — Что же ты молчал? Ну, это ничего. Мы сейчас, сейчас… Эк тебя угораздило!
— Скорость, скорость!.. — рычал Быков. Капитан Корф, перекосив веснушчатое лицо, навис над клавишами управления. Перегрузка нарастала.
— Сейчас, Мишенька, сейчас! — бодро говорил Юрковский. — Вот так… Эх, лом бы мне!..
— Поздно! — неожиданно спокойно сказал Михаил Антонович.
В наступившей тишине было слышно, как они тяжело, с хрипом, дышат.
— Да, — сказал Юрковский, — поздно.
— Уйди! — сказал Михаил Антонович.
— Нет!
— Зря.
Раздался сухой смешок.
— Ничего, — сказал Юрковский. — Это быстро. Мы даже не заметим. Закрой глаза, Миша.
И после короткой тишины кто-то — непонятно кто — тихо и жалобно позвал: — Алеша… Алексей….
Быков молча отшвырнул капитана Корфа, как котенка, и впился пальцами в клавиши. Танкер рвануло. Вдавленный в кресло страшной перегрузкой, Жилин успел только подумать: «Форсаж!» На секунду он потерял сознание. Затем сквозь шум в ушах он услыхал короткий, оборвавшийся крик, как от сильной боли, и через красную пелену, застилавшую глаза, увидел, как стрелка автопеленгатора дрогнула и расслабленно закачалась из стороны в сторону.
— Миша! — закричал Быков. — Ребята!..
Он упал головой на пульт и громко, неумело заплакал.
Юре было плохо. Его тошнило, сильно болела голова. Его мучил какой-то странный двойной бред. Он лежал на своей койке в тесной, темной каюте «Тахмасиба», и в то же время это была его светлая большая комната дома, на Земле. В комнату входила мама, клала холодную, приятную руку ему на щеку и говорила голосом Жилина: «Нет, еще спит». Юре хотелось сказать, что он не спит, но это почему-то нельзя было делать. Какие-то люди, знакомые и незнакомые, проходили мимо, и один из них — в белом халате — нагнулся и очень сильно ударил Юру по больной разбитой голове, и сейчас же Михаил Антонович жалобно сказал: «Алеша… Алексей…», а Быков, страшный, бледный как мертвец, схватился за пульт, и Юру кинуло вдоль коридора головой на острое и твердое. Играла печальная до слез музыка, и чей-то голос говорил: «…при исследовании Кольца Сатурна погибли генеральный инспектор Международного управления космических сообщений Владимир Сергеевич Юрковский и старейший штурман-космонавт Михаил Антонович Крутиков…» И Юра плакал, как плачут во сне даже взрослые люди, когда им приснится что-нибудь печальное…
Когда Юра пришел в себя, то увидел, что находится действительно в каюте «Тахмасиба», а рядом стоят Жилин и врач в белом халате.
— Ну вот, давно бы так, — сказал Жилин, печально улыбаясь.
— Они правда погибли? — спросил Юра. (Жилин молча кивнул.) — А Алексей Петрович? (Жилин ничего не сказал.)
Врач спросил:
— Голова сильно болит?
Юра прислушался.
— Нет, — сказал он, — не сильно.
— Это хорошо, — объявил врач. — Дней пять полежишь и будешь здоров.
— Меня не отправят на Землю? — спросил Юра. Он вдруг очень испугался, что его отправят на Землю.
— Нет, зачем же? — удивился врач.
Жилин бодро сообщил:
— О тебе уже справлялись с «Кольца-2», хотят тебя навестить.
— Пусть, — сказал Юра.
Врач сказал Жилину, что Юру надо через каждые три часа поить микстурой, предупредил, что придет послезавтра, и ушел. Жилин сказал, что скоро заглянет, и пошел его проводить. Юра снова закрыл глаза. «Погибли, — подумал он. — Никто больше не назовет меня кадетом и не попросит побеседовать со стариком, и никто не станет добрым голосом застенчиво читать свои мемуары о милейших и прекраснейших людях. Этого не будет никогда. Самое страшное, что этого не будет никогда. Можно разбить себе голову о стену, можно разорвать рубашку — все равно никогда не увидеть Владимира Сергеевича, как он стоит перед душевой в своей роскошной пижаме с гигантским полотенцем через плечо и как Михаил Антонович раскладывает по тарелкам неизменную овсяную кашу и ласково улыбается. Никогда, никогда, никогда… Почему никогда? Как это так можно, чтобы никогда? Какой-то дурацкий камень, в каком-то дурацком Кольце дурацкого Сатурна… И людей, которые должны быть, просто обязаны быть, потому что мир без них хуже, — этих людей нет и никогда больше не будет…»
Юра помнил смутно, что они что-то там нашли. Но это было неважно, это было не главное, хотя они-то считали, что это и есть самое главное… И, конечно, все, кто их не знает, тоже будут считать, что это самое главное. Это всегда так. Если не знаешь того, кто совершил подвиг, для тебя главное — подвиг. А если знаешь — то что для тебя подвиг? Хоть бы его и вовсе не было, лишь бы был человек. Подвиг это хорошо, но человек должен жить…