Чернозуб начал переходить от кардинала к кардиналу. Он не обращался напрямую к ним, а консультировался с помощниками прелатов. Наконец он наткнулся на аббата Джарада. Уверенность, которая помогала ему в полиции, внезапно покинула его. Рядом с аббатом стоял его конклавист брат Поющая Корова, Чернозуб опустился на колени и поцеловал кольцо аббата. Джарад, улыбнувшись, мягко поднял его с колен, но не заключил в объятия и обратился к нему лишь по имени, не добавляя «брат».
— Ты хотел видеть меня, сын мой?
— Владыка, мой господин попросил меня спросить совета относительно возможной номинации кардинала Сорели Науйотта.
— У меня или у кого-то другого?
— У всех, владыка.
— Передай ему, что если Святой Дух не протестует, то я «за», — он улыбнулся Чернозубу и снова отвернулся от него.
— А что относительно кардинала Кендемина?
— И Святой Дух, и я против. Это все?
— Не совсем.
— Вот и я боюсь, что нет.
— Я хотел бы попросить аббата благословить мой уход из ордена.
Джарад смотрел на него, словно издалека.
— Помнишь ли ты, что я был тем священнослужителем, который рукоположил тебя?
— Конечно.
Джарад сложил ладони, уставился в темное пространство над головой и обратился к Богу: «Было ли известно, что кто-то хочет отказаться от Святых Даров?»
— Никогда, — сказал кардинал Коричневый Пони, присоединяясь к ним. — Что, у нас тут какие-то проблемы?
— Ровно никаких! — воскликнул Джарад, хлопая его по плечу.
— И у тебя тоже, Нимми?
— Да, у меня есть проблема. Как и когда я смогу вернуть себе мирской статус?
— Это в какой-то мере зависит от нашего аббата.
— А если я не получу от него отпущения, то от папы? — Чернозуб перевел взгляд на Джарада, отметив, что тот полон гнева, но старается держать себя в руках; губы его еле заметно шевелились в молитве, пока он, тяжело дыша, слушал Коричневого Пони.
— В конечном итоге — да, от папы, но если аббат дает разрешение, то от папы ты получаешь его автоматически, — Коричневый Пони вопросительно посмотрел на Джарада. Тот пожал плечами.
— И столь же автоматически отказывает, если отказал аббат?
— Нет, — сказал Красный Дьякон, — возможно, папа захочет поговорить лично с тобой. В твоем случае я уверен, что захочет.
Джарад повернулся к Чернозубу.
— Вроде я должен тебе исповедь? Хочешь поговорить со мной на эту тему? Когда все кончится, приходи ко мне.
— Благодарю вас, владыка!
Когда Чернозуб отошел в сторону, Коричневый Пони последовал за ним.
— Ты просто хочешь стать мирянином или ищешь предлог для ссоры с аббатом? Если ты окончательно не выведешь его из себя, он даст тебе отпущение. Предоставь событиям идти своим чередом, Нимми. Ты не доставляешь ему радости. И не ухудшай положение дел.
Монах оставил место, где они стояли в уединении. Уверенность покидала его, как вода утекает меж пальцев. Он покинул аббатство. Он нуждался в благословении Джарада или хоть в мельчайшем доказательстве, что тот даровал ему прощение. Он продолжал интересоваться распределением голосов, хотя понимал, что на самом деле Коричневый Пони хотел распространить известие, что он поддерживает Сорели Науйотта. Обман, подумал Нимми. А может, и нет. Северо-западу, наверно, будет лучше, если папство расположится за равнинами. Новый Рим будет меньше вмешиваться в дела Северо-Западной Церкви, чем Валана. Науйотт склоняется к немедленному возвращению, несмотря на враждебность кардинала Бенефеза к независимости северо-запада в вопросах литургии и католического учения. Коричневый Пони сбивает со следа, чтобы гончие собаки вместо политики занялись теологией… если Чернозуб правильно понял намеки своего господина. Но с другой стороны, Сорели Науйотт, может, оказался бы и не так плох на этом высоком посту.
Снаружи непрестанно доносились выкрики: «Выбрать папу! Выбрать папу!». Порой слышалось: «Выбрать Амена! Выбрать Амена!». На площади ходили слухи, что отец Спеклберд оставил свою пещеру, поднялся в горы, и комитет граждан ищет его следы. Чернозуб, вцепившись в свой требник, вознес молитву святому Лейбовицу, но в таком хаосе он не мог сосредоточенно молиться, что, похоже, было под силу только аббату Джараду.
Он испытывал острое чувство голода.
Кардинал Хью Чемберлен и Хилан Блез попытались подбодрить кардиналов совместным исполнением псалма «Veni Creator Spiritus»[15], но за грохотом взламываемой крыши, стуком молотков в двери и окна, плесков помоев, льющихся на пол, и гулом испуганных разговоров сотен выборщиков и их свиты звуков гимна почти не было слышно.
Через два часа, возможно, в ответ на призыв к Святому Духу кто-то через дырку в крыше запустил во дворец живую птицу и прикрыл отверстие, чтобы она не вылетела. Под сводами зала, в ужасе махая крыльями, носился не голубь, а стервятник, который наконец взгромоздился на гигантское распятие, свисавшее на цепях со стропил между нефом и алтарем. Несколько кардиналов запричитали, что это предупреждение Господа, аминь.
Коричневый Пони взобрался на временный алтарь и заорал:
— Тишина! Во имя Господа, помолчите!
Внимание присутствующих могло привлечь единственно осквернение алтаря, и наконец воцарилось молчание.
— То, что вы видите и слышите, в самом деле Божья кара на наши головы! И теперь конгрегация должна пригласить отца Амена для обращения к нам. Он должен быть одним из нас. Мы выслушаем его, и выслушаем немедля. Что скажете?
— Слезай оттуда, Элия! — заорал аббат Джарад.
— Нет — пока вы не проголосуете!
Среди кардиналов пронеслись разрозненные шепотки, раздалось несколько возмущенных выкриков, но после того как дал о себе знать приглушенный рев за стенами, внезапно наступила тишина. Толпа выделила из своей среды несколько информаторов, которые подслушивали у разбитых окон.
— Тихо! Пусть сначала проголосуют те, кто против. Так будет легче подсчитывать. Итак, те, кто не хочет выслушать отца Амена, поднимите руки!
Тыкая пальцем в разные стороны и считая вслух, Коричневый Пони произнес «Семнадцать!» и замолчал.
— Амен Спеклберд будет говорить с нами, — он кивнул и спустился с алтаря.
Из проломанного окна над хорами смотрело чье-то лицо. Это был местный полицейский. Кардинал Хью Чемберлен и Коричневый Пони исчезли за дверями и скоро оказались на хорах, разговаривая с офицером. Он выкрикивал их слова толпе. Дыра на крыше была приоткрыта, чтобы выпустить стервятника, но испуганная птица не обратила на нее внимания и продолжала сидеть на распятии, как раз над буквами INRI. Толпа у дворца восторженно взревела.
Вскоре часть окон была освобождена, но двери остались в прежнем состоянии. Через два часа уборные были прочищены. Через дыру в крыше были спущены корзины ржаного хлеба со шпеком, и возобновилась подача воды. Тем не менее все завопили, когда стервятник внезапно снялся с распятия и слетел на пол, привлеченный зловонием кучи мусора в углу. Трое служек, которым наконец позволили проникнуть во дворец через чердачное окно, выгнали птицу и стали вытирать лужи помоев на полу. Хаос пошел на убыль, порядок восстановился, и единственными звуками во дворце остались иканье, вздохи, стоны и кашель больных, бормотание и перешептывание, которые бродили по большому залу, временно превращенному в святилище. В зале стояли сумерки, потому что день клонился к закату. Слуги начали разжигать свечи, но только несколько кардиналов были на ногах. Ржаной хлеб и немало воды было использовано, но впереди ждала ночь, полная голода, жажды и страха.
Чернозуб подслушал разговор тексаркского конклависта с одной из служанок аббатиссы.
— Всем известно, что кардинал Коричневый Пони бросил перчатку. Этой весной он поехал в аббатство Лейбовица, где нанял себе секретаря и телохранителя. А кто этот его новый телохранитель? Беглый тексаркский преступник, бывший палач Вушин, приговоренный к смерти за государственную измену. И кто его секретарь? Беженец из орды Кузнечиков, ненавидящий Тексарк и презирающий имперскую цивилизацию. Но в аббатстве он получил образование и был дружен с убийцей Корвани. Кардинал, встав, попытался опровергнуть нашего ученого Тона Йордина и в то же время оскорбил кардинала Бенефеза и прочих — словом, объявил войну церкви Тексарка. А теперь он хочет, чтобы засевший в горах отшельник, который почти не знает латыни и которого Новый Рим перепугает до смерти, стал новым епископом Рима. А тот снова исчез. Он постоянно скрывается, и кардинал Коричневый Пони в курсе дела. Впрочем, наша аббатисса может из уважения к Амену Спеклберду проголосовать и за него. Если кардинал Коричневый Пони окажет ему поддержку, он будет воздерживаться от своих глупостей, в чем я уверена.
Тем не менее необходимые двадцать голосов были без большого шума собраны, и Амен Спеклберд, даже не успев выступить перед церковниками, стал кандидатом в папы.
Глава 11
«И поскольку дух молчания столь важен, разрешение говорить редко бывает даровано и лучшим ученикам, пусть даже они хотят вести благостный, поучительный, святой разговор».
Устав ордена св. Бенедикта, глава 6.
У Амена Спеклберда не было сил сопротивляться толпе, которая, как он ни упирался, к середине утра притащила его к папскому дворцу. И наконец, чтобы умиротворить и народ, и конклав, старый чернокожий отшельник согласился обратиться к кардиналам. Для этой цели умирающий кардинал Ри назначил старика своим специальным сотрудником на конклаве, ибо статус Спеклберда как кардинала in pectore, которым его наградил покойный папа, бывший его преследователь, многим казался сомнительным.
Через выбитое окно его провели на балкон, а через дыру в крыше спустили дополнительные корзинки с черствым хлебом и фляги с водой.
В зале присутствовало много писцов. Они были обязаны записывать все выступления на конклаве, которые предполагалось потом или издать, или изъять по желанию оратора, но те немногие, которые в самом деле выслушали его нескончаемую проповедь, потом клялись, что часть писцов просто спала и никто из них не удосужился точно записать всю речь. Но на первых порах выборщики слушали ее с неподдельным любопытством.
Старики в сельской местности рассказывали об Амене Спеклберде странные истории. Кое-кто говорил, что он бесшумно бродит по горам, в лунном свете меряет шагами тропинки и разговаривает с антилопами, духами гор, призывая к ним Христа. Другие видели его летящим в утреннем свете над вершинами деревьев; говорят, что в провале своей пещеры он содержит змей, хранит мумию какого-то старого еврея и там живет девушка-джин, которая умеет делать чудеса. Порой он посещал фермы местных поселенцев и вызывал для них дожди. Его мощь и сила не бросались в глаза. Он наложил заклятье на папу Линуса VII, гласила очередная история, который, будучи епископом Денверским, вынудил его уйти в отставку, и заклятье это заставило папу несколько раз во время его долгой болезни призывать Амена во дворец — то ли для того, чтобы снять заклятье, то ли чтобы справиться с болезнью, причина которой ставила врачей в тупик. (Чернозуб был свидетелем, как он превращался в кошку и обратно, но он первым был готов признать, что, хотя очки помогают видеть на расстоянии, причина, по которой он не носит их, заключается не в бедности, а в опасении, что таким образом он потеряет пронзительную ясность мистических озарений, с которой порой видит людей и предметы.)
Пещеру Амена посещали и еретики, и святые. Дети атеистов часто бросали камни в его двери и выкрикивали оскорбления, но тем не менее не подлежит сомнению, что кардинал Коричневый Пони часто навещал его, и Амен Спеклберд был исповедником многих видных грешников города. Беременные женщины приходили, чтобы он благословил их плод, и за небольшие приношения он мог посоветоваться с горными духами, отвечавшими за погоду даже на западных равнинах; призывая их именами святых, он консультировался с ними относительно лучшего времени для начала пахоты, уборки урожая или случки овец.
Но теперь этот старый чернокожий человек с разлохмаченной конной белоснежных волос говорил с кардиналами конклава, и его манера разговора была точно такой, с какой Чернозуб познакомился, когда каялся перед ним. Старый исповедник, который с предельным тактом выслушивал грешников, был куда менее тактичен, заставляя их ломать головы над парадоксами или мучая правилами грамматики.
Он раскинул свои длинные тощие руки, словно обнимая аудиторию.
— Отцы Церкви, почтенные лорды, перед вами стоит простой человек, у которого нет ровно никаких званий и который среди вас чувствует себя шпионом в стане врага. И проповедь эта адресована главным образом ему.
— Укажи его, отче! — встав, воззвал архиепископ Аппалачский. — Позовите приставов!
— Он истинно здесь, и на него не надо указывать, — сказал Спеклберд, взмахом руки останавливая торопыг. — Садитесь, пожалуйста. Он среди нас с самого начала и всегда здесь будет. Ведь он шпионит для Иисуса. На конклаве, во вражеском лагере.
Раздался приглушенный ропот относительно Святого Духа и апостольской преемственности, но быстро стих.
— Сидящий шпионом среди нас простак — это совесть. Совесть, у которой нет званий и постов. Она не делится на совесть кардинала и совесть нищего. Ею обладает и нагой мужчина, и нагая женщина.
Аббатисса Н’Орка вспыхнула, но Спеклберд не смотрел на нее.
— И в нем, и в ней — Отец дает рождение своему Сыну. Вот об этом голом простаке я и говорю, какое бы положение он ни занимал. Конторы спорят друг с другом. Звания ссорятся со званиями. Местные спорят с другими местными. Нужен ли простаку один-единственный папа, всеобщий папа? Освободите его от всех званий, от его конторы, от места происхождения и просите, чтобы Бог осенил вас, — выберите простого и чистого человека.
После этого толкового и умного начала он пустился во все тяжкие. Сначала завел речь главным образом о возвращении папства в Новый Рим, ибо это было основной темой, пусть и не близкой его сердцу. И к полному удивлению его сторонников из Валаны и толпы на улице, он с самого начала ясно дал понять, что безоговорочно поддерживает восстановление папства в Новом Риме, на его древнем престоле. Даже его друг Коричневый Пони был искренне удивлен этим откровением.
Пусть даже кардиналов из Денверской Республики вполне устраивало постоянство изгнания, но и они были неподдельно потрясены. Они избегали называть изгнание Изгнанием и внесли предложение переименовать Валану в Рим. Мотивы их предложения были весомо обоснованы, однако они согласились с голосом улицы, что конец изгнания станет концом Валаны. Но фракция Валаны на конклаве составляла лишь незначительное меньшинство. Все без исключения хотели, чтобы папство вернулось в Новый Рим. Резкое разделение мнений касалось лишь обстоятельств возвращения; оно требовало полной демилитаризации окружающего района империи.
Конклав зашел в тупик.
По большому счету дальний Восток и Запад выступали против срединной части. В нее входил Тексарк и его вассальные государства вдоль Грейт-Ривер. Среди выборщиков были и одиночки, для которых валанское изгнание не играло большой роли. Примером тому была кардинал Эммери Булдирк. Обитавшая в дальнем северо-восточном углу, на двух предыдущих конклавах она голосовала вместе с Западом, но теперь явно склонялась к Бенефезу в надежде, что он, может быть, смягчит свою позицию относительно рукоположения женщин в духовный сан. Тем не менее отсутствие Бенефеза мешало его конклавистам определиться со своей позицией, так что голос женщины не имел значения. Кардинал Коричневый Пони пустил в ход все свое обаяние, чтобы переубедить ее, а она тем же способом старалась перетащить его на сторону женщин.
Чернозуб набрасывал заметки лишь время от времени, но старик и не думал останавливаться. Перевирая, он цитировал Священное Писание, задыхался, теряя запал, снова прибегал к авторитету Библии. Он извинялся за свою немощь. Он вспоминал свое детство на северо-западе. Рассказывал, как идет работа на гумне. Упоминал мудрость бездумного Бога. Одно его высказывание было аккуратно записано и позже использовалось против него: «Все эти разговоры о Церкви, о государстве и о причинах раскола напоминают мне одну историю. Когда священники спросили Иисуса, должны ли они платить подать тогдашнему Ханнегану, Иисус взял у них монету и спросил, кто на ней изображен. “Ханнеган”, — сказали они. “Отдайте Ханнегану то, что принадлежит ему, а Богу — Богово”. Затем он положил монету к себе в карман и улыбнулся. Когда священник попросил монету обратно, Иисус спросил: “А кому, по-вашему, принадлежит Ханнеган?” Поскольку ответа не последовало, он напомнил им: “Вся твердь земная со всем, что на ней есть, Отца моего, и весь мир, и все, что на нем обитает”. Конечно, можно сказать и по-другому: даже у лис есть свои норы, а Сыну Человеческому негде преклонить голову. Так что он отдал священнику монету и провел эту ночь под одним из мостов Ханнегана, вместе с Петром и Иудой. А священник вернулся домой, уплатил налоги и избежал обвинения».