В первые месяцы пребывания Сэма на Скамье Клайд игнорировал новичка. Согласно официальным правилам, общаться с заключенными можно было лишь в случае настоятельной необходимости, а Кэйхолл оказался сидельцем замкнутым и весьма неразговорчивым. Расист, он на дух не переносил чернокожих. Поначалу он целыми днями неподвижно сидел на койке и смотрел в стену. С течением времени вынужденное безделье несколько сгладило в нем острые углы, иногда Кэйхолл бросал пару слов надзирателю. В течение девяти с половиной лет изо дня в день встречаясь взглядом с Пакером, Сэм научился даже изредка улыбаться.
За годы службы Клайд пришел к выводу: подопечные условно делятся на две категории. Одну составляют хладнокровные убийцы, которые при удобном случае вновь возьмутся за свое кровавое ремесло. К другой причислены те, кого судьба вынудила совершить трагическую ошибку. С первыми нет никаких сомнений: их следует карать как можно быстрее. Вторые же ввергали душу Пакера в пучину беспокойства, потому что их казнь ничего не давала обществу. Никто бы и не заметил, что люди эти вышли на свободу. Сэм Кэйхолл бесспорно принадлежал ко второй категории. Его вполне можно было отпустить домой, где старик в горьком одиночестве принял бы скорую и абсолютно естественную смерть. Нет, Пакер вовсе не жаждал его экзекуции.
Шаркая, он двигался мимо погруженных в полумрак камер. Отсек А ближе других находился к “комнате сосредоточения”, расположенной через стену от места, где сиделец делал последний в своей жизни вдох. Камеру номер шесть, в которой обитал Сэм, отделяло от пресловутого крана менее двадцати метров. Несколько лет назад из-за глупой ссоры с тогдашним соседом, Сесилом Даффом, Кэйхолл потребовал перевести его в противоположный конец коридора, но администрация блока осталась глуха к этому требованию.
Заметив сидевшую на краю койки фигуру с опущенными плечами, Пакер подошел к решетке вплотную.
– Привет, Сэм, – мягко прозвучал его голос.
– Привет.
Кэйхолл повернул голову и встал. На нем была выцветшая футболка и большие, не по размеру, синие боксерские трусы – обычная для жары форма одежды узников. По правилам за стены камеры разрешалось выходить только в красных спортивных костюмах, однако внутри каждый сводил свое облачение к минимуму.
– Денек ожидается жаркий, – произнес Клайд дежурную фразу.
– Привычное дело, – сквозь зубы процедил Сэм дежурный ответ.
– С тобой все в порядке?
– Никогда не чувствовал себя лучше.
– Адвокат сказал, что сегодня придет еще раз.
– Да. Именно так он и сказал. Похоже, мне теперь потребуется куча адвокатов, а, Пакер?
– Похоже. – Клайд отхлебнул кофе, взглянул на распахнутое в коридоре окно: по небу растекались нежные краски зари. – Ладно, Сэм, до встречи.
Пакер зашагал дальше. У дверей отсека сержант чуть помедлил и в следующее мгновение вышел из блока.
* * *
Одинокая лампочка висела над стальной раковиной умывальника – стальной, чтобы ее нельзя было разбить и использовать осколки в качестве оружия против охраны или орудия самоубийства. Чуть в стороне от раковины стоял металлический стульчак.
Сэм включил лампочку и почистил зубы. К половине пятого утра сон пропал окончательно.
Покончив с недолгим туалетом, Кэйхолл закурил и присел на краешек койки. Взгляд его уперся в выкрашенный масляной краской цементный пол, который удивительным образом раскалялся летом и до адского холода выстуживал камеру зимой. Резиновые тапочки для душа, единственная пара обуви Сэма, валялись под койкой. Имелись, правда, толстые шерстяные носки – в них он спал, когда наступали морозы. Остальные его пожитки состояли из черно-белого телевизора, транзисторного радиоприемника, пишущей машинки, шести заношенных до дыр футболок, пяти пар боксерских трусов, зубной щетки, расчески, кусачек для стрижки ногтей, старенького вентилятора и настенного календаря. Но наиболее ценным имуществом в камере была собранная Сэмом за долгие годы коллекция юридической литературы – каждый ее том он Успел выучить наизусть. Книги занимали две деревянные полки на противоположной от койки стене. В картонной коробке возле постели лежали объемистые папки, где было подшито уголовное дело “Штат Миссисипи против Сэма Кэйхолла”. Однако узник, не доверяя, по-видимому, бумаге, надежно хранил подробности давних событий и в своей памяти.
Баланс активов был удручающе ясен: рано или поздно приговор приведут в исполнение. На первых порах Кэйхолла мучила скудость окружающей обстановки, но через некоторое время проблема примитивного бытия перестала его тяготить. Согласно фамильному преданию, прапрадед Сэма, весьма состоятельный человек, владел многими акрами земли и изрядным количеством рабов. Но неудачливые потомки пустили по ветру нажитые предками богатства. Некоторые нынешние соседи Сэма озабоченно переписывали собственные завещания, опасаясь, что наследники будут выкручивать друг другу руки из-за старого телевизора и подшивки засаленных журналов. Для себя Кэйхолл давно решил: своей последней волей он оставит штату Миссисипи (или ассоциации цветных меньшинств?) горку грязного белья и шерстяные носки.
Камеру справа от Сэма занимал Джей-Би Гуллит, полуграмотный белый верзила, угодивший на Скамью за изнасилование и убийство девушки, которую жители маленького городка избрали своей королевой красоты. Тремя годами ранее, когда от исполнения приговора Джей-Би отделяла всего неделя, Сэм написал по просьбе соседа ходатайство об отсрочке, не забыв указать на отсутствие у Гуллита адвоката. Отсрочка была дарована, а Джей-Би и Кэйхолла связала “дружба до гроба”.
За стеной слева обитал Хэнк Хеншоу, главарь давно забытой банды грабителей, в свое время известной как “Деревенские мстители”. Однажды ночью Хэнк и его подручные угнали огромный, тяжело груженный трейлер. Одураченный водитель с пистолетом бросился следом и был убит в завязавшейся перестрелке. Не считаясь с расходами, родственники нашли Хэнку грамотного защитника, поэтому на годы вперед его жизни ничто не угрожало.
Свою часть коридора троица называла Маленькой Родезией.
Сэм швырнул окурок в унитаз и откинулся на постели. За день до того, как в офисе Крамера прозвучал взрыв, он заехал к Эдди в Клэнтон, привез сыну свежего шпината из собственного огорода, поиграл с внуком. Стоял теплый апрель, и трехлетний Адам, то есть Алан, босиком бегал по мягкой траве. На большом пальце его розовой ступни белел кусочек пластыря. Порезался о камень, с гордостью пояснил внук. Мальчик обожал эти клейкие полоски и вечно лепил их то на локоть, то на колено. Держа в руке пучки шпината, Эвелин с улыбкой покачала головой: сын хвастался перед дедом коробкой, в которой лежали штук тридцать ярких упаковок патентованного средства.
Это была их последняя встреча. Наутро соседний Гринвилл вздрогнул от взрыва, и следующие десять месяцев Сэм провел в тюрьме. Когда после окончания второго процесса он вышел на свободу, Эдди с семьей уже покинул родные места. Самолюбие не позволило Кэйхоллу отправиться на поиски сына. По городку ходили разные слухи о том, куда он мог скрыться, но слухи Сэма не интересовали. Ли говорила, будто Эдди уехал в Калифорнию, однако ни адреса, ни телефона брата она не знала. Годы спустя Ли сообщила отцу новость: у Эдди родилась дочь, Кармен.
Из дальнего конца коридора донеслись первые утренние звуки. Кто-то спустил в туалетном бачке воду, кто-то включил радио. Скамья пробуждалась. Сэм провел расческой по немытым, свалявшимся волосам, закурил и бросил взгляд на календарь: 12 июля. У него оставалось двадцать семь дней.
Сидя на краешке койки, Кэйхолл задумался. Его сосед Джей-Би повернул ручку телевизора, и диктор за стеной принялся негромко, но внятно читать сводку новостей из Джексона. Перечислив количество совершенных за сутки краж, грабежей и убийств, он бесстрастно сообщил о начавшейся в Парчмане подготовке к примечательному событию. Окружной суд отказался продлить отсрочку приговора и назначил казнь Сэма Кэйхолла на восьмое августа. Власти полагают, добавил диктор, что обстоятельств, позволяющих осужденному подать новую апелляцию, не существует, поэтому приговор скорее всего будет приведен в исполнение.
Сэм протянул руку к своему черно-белому ящику. Как обычно, звук опередил изображение на добрый десяток секунд, и, глядя на темный экран, Кэйхолл слушал генерального прокурора, который клялся жителям штата покарать нераскаявшегося преступника. В осветившемся тусклом квадрате медленно проступали черты лица, через мгновение на экране возник и сам Роксбург. Губы его растягивала улыбка, а брови хмурились. Прокурор вдохновенно расписывал заслуги правосудия. За спиной государственного обвинителя висел плакат с фигурой расиста в зловещем балахоне. Человек стоял на фоне полыхающего креста, чуть ниже виднелись буквы: ККК. Улыбчивого Роксбурга сменил ведущий. Восьмое августа, повторил он так, будто зритель должен был обвести эту дату кружком. Затем молодая приятная женщина приступила к чтению сводки погоды.
Кэйхолл выключил телевизор, подошел к решетке.
– Слышал, Сэм? – поинтересовался за стеной Гуллит.
– Да.
– Держись.
– Да.
– Есть ведь и светлые стороны.
– Это какие же?
– Держаться осталось всего четыре недели. – Джей-Би хмыкнул.
Сэм извлек из тонкой папки несколько листов бумаги, уселся на койку – стульев в камере не было. Глаза его заскользили по оставленному Адамом документу. Текст соглашения занимал полторы страницы. Взяв карандаш, Кэйхолл начал делать аккуратные пометки на полях. В чистой половинке добавил целый параграф, внезапно осенившую его идею изложил уже на обороте и принялся за второй лист. Поставив точку, внимательно прочитал написанное – раз, другой, третий. Затем Сэм осторожно снял с полки древнюю пишущую машинку, установил ее на колени, заправил бумагу. В камере зазвучал негромкий перестук клавиш.
* * *
Часы показывали десять минут седьмого, когда в коридор ступили двое надзирателей. Тот, что был пониже, катил перед собой тележку с четырнадцатью ячейками. У первой камеры тележка остановилась, высокий надзиратель просунул в специальную щель металлический поднос. Обитатель камеры, тощий кубинец, не проронив ни слова, схватил поднос, уселся на край койки и с жадностью давно не видевшего еды человека заработал челюстями.
Завтрак состоял из шести блюд: пара жареных яиц, увесистый кусок бекона, четыре тоста, два крошечных пакетика яблочного джема, пластиковая бутылочка с апельсиновым соком и большой, пластиковый же стакан кофе. Простое, но сытное меню было утверждено федеральными властями.
Тележка переместилась к следующей камере. Еду заключенные всегда ждали с нетерпением оголодавших псов.
– Вы опоздали на одиннадцать минут, – раздраженно буркнул сиделец, забирая поднос.
– Можешь предъявить иск, – не повернув головы, бросил высокий.
– Я знаю свои права.
– Засунь их себе в задницу.
– Это уже оскорбление! Ты за него ответишь. Надзиратели двинулись дальше. Подобные перебранки происходили каждый день, им никто не удивлялся. Прибытие завтрака не отвлекло Сэма от работы.
– Я так и знал, что ты будешь печатать, – сказал высокий, останавливаясь перед щелью.
– Любовное послание. – Кэйхолл переместил машинку на одеяло, поднялся.
– Да хоть партитура “Севильского цирюльника”. Но только поторопись, Сэм! Шеф уже подумывает о твоем прощальном ужине.
– Скажи, пусть приготовит пиццу. Нет, с пиццей он сядет в лужу. Что ж, тогда сойдут бобы и тройка сосисок. – Сэм принял поднос.
– Это твое последнее слово? До тебя здесь один заказал говяжий бифштекс и королевских креветок, поверишь? Королевские креветки в Парчмане!
– Заказ был выполнен?
– Нет. Парень потерял аппетит. Под конец питался исключительно валиумом.
– Недурной вкус.
– Тише! – оглушительно проорал из своей клетки Джей-Би.
Надзиратели с некоторой опаской приблизились к его решетке. Могучие руки Гуллита грозно сжимали металлические прутья.
– Какие мы сегодня игривые, – заметил кативший тележку.
– Почему вы, засранцы долбаные, не можете обойтись без трепа?! Думаете, люди тут просыпаются лишь для того, чтобы выслушать ваши идиотские анекдоты? Давай сюда мой завтрак и ступай прочь.
– Ради Бога, Джей-Би, сэр! Глубочайшие извинения. Мне казалось, вас мучает одиночество.
– Ты ошибся. – Гуллит взял поднос и шагнул к койке.
– До чего ранимая душа! – Тележка покатилась к камере следующей жертвы тюремного остроумия.
Сидя на постели, Сэм помешивал ложечкой горячий кофе. Яичница с беконом в его утренний рацион не входила, а джем и тосты можно будет съесть чуточку позже. Вместительный стакан с кофе он привык растягивать до десяти, когда наступало время солнечных ванн и физических упражнений.
Кэйхолл поставил на колени машинку. Работать, работать!
ГЛАВА 13
К половине десятого утра новый вариант соглашения был готов. Сэм имел все основания гордиться собой: конечный результат вполне мог считаться шедевром. Прожевывая хрустящий кусочек тоста, Кэйхолл еще раз придирчиво прочитал документ. Высокий слог, обилие непостижимых для дилетанта терминов, цветистая фразеология свидетельствовали о том, что автор текста без колебаний вступил бы в поединок с профессиональным юристом.
В дальнем конце коридора хлопнула дверь, послышались неторопливые и уверенные шаги. За решеткой камеры выросла фигура Пакера.
– Адвокат уже здесь, Сэм. – Он снял с пояса наручники. Кэйхолл поднялся с койки, поддернул боксерские трусы.
– Который сейчас час?
– Чуть больше половины десятого. А в чем дело?
– В десять у меня прогулка.
– Или она, или встреча с адвокатом. Выбирай. Размышляя, Сэм оделся в красный спортивный костюм, вставил ноги в резиновые тапочки. Процедура одевания не отнимала у сидельцев Скамьи много времени.
– Могу я пойти на прогулку позже?
– Посмотрим.
– Она мне необходима.
– Знаю, Сэм, знаю. Шевелись.
– Мне без нее нельзя.
– Ясное дело. Как и всем остальным. Постараюсь что-нибудь придумать.
Кэйхолл провел расческой по прядям сальных волос, приблизился к умывальнику. Пакер терпеливо ждал. Сэму хотелось переброситься словечком с Джей-Би, но Гуллит уже спал. Большинство заключенных Семнадцатого блока сразу после завтрака предпочитали погрузиться в сон. Наблюдательный Пакер давно уже вычислил, что средний сиделец пребывал в состоянии сна от пятнадцати до шестнадцати часов в сутки: ему не мешали ни жара, ни холод, ни включенный за стеной соседа телевизор.
Сегодняшнее утро было непривычно тихим. Негромкое жужжание вентиляторов не нарушал ни один человеческий голос.
Подойдя к решетке, Сэм повернулся к сержанту спиной, сунул в узкую щель кисти рук. Когда Пакер сцепил его запястья наручниками, Кэйхолл сделал два шага, согнул колени и взял с постели окончательно отредактированный документ. Сержант кивнул невидимому стражу, тот нажал кнопку. Дверь камеры поползла в сторону.
При перемещении по коридорам ноги заключенных обычно соединяли довольно короткой металлической цепочкой, и имей Пакер дело с более молодым сидельцем, он бы ни минуты не сомневался. Но Сэм? Куда бежать немощному старику? Подхватив Кэйхолла под локоть, Пакер вывел его из камеры. В сопровождении еще одного охранника они подошли к массивной железной двери. Сержант повернул в замочной скважине ключ, потянул тяжелую створку на себя. За перегородкой комнаты для посетителей сидел Адам. Пакер снял с Сэма наручники.
Адвокат и его клиент остались наедине.
* * *
Адам внимательно прочел документ. Пробегая глазами текст во второй раз, он сделал на полях несколько пометок; местами стиль изложения вызывал улыбку. Ему приходилось видеть и более наивные строки, выходившие из-под пера маститых юристов. Язык Сэма отличался пафосом, к которому так любят прибегать восторженные студенты-первокурсники. Там, где можно было обойтись одним словом, Кэйхолл использовал шесть. Его латынь приводила в ужас. Отдельные параграфы вообще не имели смысла. И все же для непрофессионала работа могла считаться почти безукоризненной.
Состоявший изначально из двух страниц документ превратился в четырехстраничный. В тексте Адам обнаружил всего три опечатки.