7
Порк Чоп разразился громким лаем, когда автомобиль, шурша по гравию, дал задний ход. Молли сидела, уставившись на знакомые очертания своего ветхого домика и темные силуэты родных, вырисовывающиеся в дверном проеме, пока водитель не вырулил на дорогу. Мгновенное переключение передачи – и вот уже автомобиль мчится вперед. Дом и семья остались позади.
Она наконец осмелилась перевести взгляд на сидевшего рядом мужчину. У него был точеный профиль: высокий лоб, прямой и не слишком большой нос, твердый и без тени улыбки рот, мужественный подбородок. Молли предположила, что искушенная женщина лет тридцати, в жемчугах и норке, сочла бы его красавцем.
Ей же, двадцатичетырехлетней девице, в джинсах и кроссовках, он внушал страх.
Внимание агента было целиком сосредоточено на дороге, узкой и извилистой. Хотя было всего начало восьмого, на землю пала ночь. Луна еще не взошла. Единственным источником света в кромешной тьме были зажженные фары автомобиля. Их яркие лучи прорезали темноту, высвечивая черное блестящее асфальтовое полотно и вековой давности каменный забор, ограждавший тысячеакровую территорию Уайландской фермы. Большой Дом, в котором проживало семейство владельцев, находился в миле от дороги, за широким полем сочной травы. Построенный из белого кирпича, с фасадом в стиле эпохи Ренессанса, огромный двадцатидвухкомнатный особняк вполне мог служить прототипом поместья Тары. Десятикомнатный дом для гостей был миниатюрой Большого Дома, и даже пять конюшен повторяли тот же элегантный архитектурный стиль. Но лучшие времена Уайландской фермы остались в прошлом: расцвет ее пришелся на семидесятые годы – начало восьмидесятых, когда нефтедоллары арабских шейхов подстегнули рост цен на годовалых скакунов, и на ежегодном июльском аукционе в Кинленде они достигали заоблачной восьмизначной отметки. Вскоре арабы вместе с нефтедолларами подались на юг, и ферма, как и весь конный бизнес, начала приходить в упадок. Когда семь лет тому назад Балларды поселились в этой местности, дела на Уайландской ферме уже уверенно шли под гору. Если в середине семидесятых хозяйство насчитывало сорок обученных скакунов, сорок семь кобылиц, пятьдесят восемь жеребят и четверых элитных производителей, теперь стадо было более чем скромным: пятнадцать скакунов, только девять кобылиц, одиннадцать жеребят и один породистый производитель, который, к сожалению, уже порядком состарился. Ветеринарный госпиталь более не функционировал; закрылась и столовая для обслуживающего персонала фермы. В бассейне, некогда оборудованном механизмами для реабилитационного подводного массажа лошадей, теперь не было ни воды, ни оборудования, его дно густо устилали листва и прочий мусор. Конюшня для жеребцов-производителей служила пристанищем для единственного постояльца и одновременно выполняла дополнительную функцию офиса. Остальные конюшни нуждались в ремонте и покраске. Стильные купола, украшавшие их, больше не сияли ярким изумрудом – фирменным цветом Уайландской фермы. Время и запустение окрасили их в тускло-зеленый. Домик Молли и все другие строения, разбросанные в округе, когда-то тоже выделялись ярким сочетанием белого и изумрудно-зеленого. Теперь же белая краска облупилась и свисала длинными лохмотьями, так что домики уже не казались белоснежными.
Но, несмотря на происки фортуны, имя Уайландской фермы еще звучало и, более того, хранило некий магический оттенок. «Пырейный штат» Кентукки, нахально оккупировавший самый центр патриархального Юга, оставался краем лошадей, оазисом феодальных поместий и не менее консервативных нравов. Население штата нельзя было назвать многочисленным, и составляли его в основном коренные жители. Они жили в этой унылой саванне, потому что до них здесь жили их деды и прадеды. Крупные коннозаводчики, владельцы огромных поместий, были, разумеется, богаты, как им и положено, и богатство их прирастало из поколения в поколение. Однако большинство существовало лишь для того, чтобы служить интересам и нуждам землевладельцев, которые фактически были хозяевами штата и его правителями.
«Хмельное» джентри – иронично прозванное так не слишком большими почитателями кислой винной браги, производство которой наряду с коннозаводством было визитной карточкой края, – не уступало в своем аристократизме титулованным лордам и леди Англии. В самом деле, британская королева Елизавета Вторая частенько навещала эти места и, как говорили, чувствовала себя как дома в обществе местной знати. В период расцвета «Пырейного штата» кинозвезды, магнаты, миллиардеры иностранного происхождения устремились в эти края в надежде приобрести аристократический лоск, налет родовитости, с тем чтобы со временем перейти из разряда нуворишей в категорию «голубой крови». Однако ласковое южное гостеприимство и томное произношение, которыми встретили пришельцев, оказались обманчивыми. «Пырейный штат» оценивал своих жителей по тому же признаку, что и лошадей: по родословной. Внешнее радушие старожилов скрывало жесткий холодный расчет и презрение, которыми местный истеблишмент удостаивал тех, кто не дотягивал до планки.
Молли не повезло: ей не довелось родиться в роскоши. Ее родители были не более чем крохотными шестеренками, крутившимися в сложнейшем механизме, обслуживавшем сильных мира сего. Насколько ей было известно, никто из ее родных не владел собственностью, не отличался и образованностью: дальше средней школы ни один так и не шагнул. Безликие и безвестные, они скромно жили и тихо умирали в краю, где родословная была возведена в ранг культа.
Вот почему Молли всю жизнь приходилось биться за то, чтобы вырваться из ловушки, в которую загнали ее серость и нищета.. Сейчас, сидя рядом с облеченным властью мужчиной, увозившим ее в ночь и неизвестность, ей опять пришлось вспомнить об этом. – Вы всегда добиваетесь свиданий шантажом? – Молли не могла более выносить молчание. Бравада заставила ее гордо вздернуть подбородок, придала голосу колючей иронии. Чтобы справиться с ознобом, пробиравшим, казалось, до самых костей, она крепче обвила себя руками.
– Нет, если учесть, что большинство моих свиданий проходят не с воровками. – Холодный ответ сопровождал мимолетный взгляд в сторону собеседницы.
Слово «воровка» пронзило острым жалом. Молли сменила браваду на откровенную враждебность.
– Что вам от меня нужно?
– Поговорим об этом за ужином.
– Я уже поела.
– А я нет.
Его реплика как будто лишала Молли права на дальнейшие разглагольствования. В словах агента был очевидный намек на то, что она должна будет подчиниться его воле. Что ж, в сложившейся ситуации он был прав. Молли, сидевшая нарочито прямо, слегка откинулась на спинку сиденья, сломленная собственным открытием.
– Если вы имеете в виду те двадцать долларов…
– Двадцать долларов? – Он бросил на нее прищуренный взгляд.
– Я их потратила на булочки и молоко для детей, понятно? Я верну.
Последовала пауза. Он вновь посмотрел на нее.
– Вы взяли двадцать долларов из тех пяти тысяч, что были в мешке, и купили на них булочки и молоко для братьев и сестер?
– Выходит, вы даже не заметили недостачи, – печально произнесла она. Его тон подсказал ей эту мысль.
– Нет.
– Тогда что же вам от меня нужно?
– Все в свое время.
Машина остановилась у стоп-сигнала, потом свернула на старое шоссе Франкфорт-пайк. Молли догадалась, что они направляются в сторону Лексингтона. Сельский Вудфорд, в котором находилась Уайландская ферма, не изобиловал ресторанами. Сердцем «Пырейного штата» по праву считался Лексингтон – маленький, но деловой городок, расположенный в нескольких минутах езды от Вудфорда.
– Как вы намерены зарабатывать на жизнь теперь, когда потеряли работу? – спросил он, нарушая затянувшееся молчание.
– Вам это так важно знать?
– Да, – сказал он. – Думаю, да.
Подтекст его ответа был недвусмысленным: он имел право спрашивать о чем угодно, а она, если хотела избежать неприятностей, должна была отвечать на любой заданный вопрос.
– Я должна получить двухнедельное жалованье от Дона Симпсона. Потом, наверное, буду искать работу.
Она не собиралась признаваться, в каком отчаянии пребывает на самом деле. Оставив работу в одной из конюшен, Молли понимала, что в другую ее уже вряд ли возьмут. Местные коннозаводчики держались сплоченно.
– Вам отключили телефон, – сказал он. Молли оцепенела от ужаса. Это произошло лишь сегодня утром, после недельной давности уведомления о предстоящем отключении за неуплату. Итак, телефонная компания «Белл» всерьез рассердилась на нерадивых Баллардов.
– Откуда вы знаете?
– Я пытался дозвониться, перед тем как прийти. Я подумал, будет лучше, если я предупрежу вас о своем визите.
– Вы правы, так было бы лучше. – Внезапный приступ антипатии к нему придал резкости ее голосу.
Молли даже обрадовалась собственной агрессивности. Она помогала ей снять болезненное смущение, которое завладело ею настолько, что она не знала, куда деться. Новостью об отключении будь то телефона, газа или электричества ее было не удивить, но невыносима была сама мысль о том, что кто-то об этом узнает. Особенно он.
– Забыли оплатить счет?
– У меня не было денег, вас это устраивает? – Жгучая гордость уберегла Молли от лжи. Да и что еще она могла сказать в свое оправдание, чтобы он поверил? Что они с детьми уезжали на каникулы и забыли отправить чек до отъезда? Однажды, еще в шестом классе, она смолола такую чушь и была жестоко осмеяна одноклассниками.
– Я так полагаю, часть из этих пяти тысяч предназначалась для оплаты счетов за телефон?
– Да, вы угадали.
Он помолчал какое-то мгновение. Потом продолжил:
– Сколько вы зарабатывали на Уайландской ферме? «Не ваше дело», – такой ответ готов был сорваться с ее губ, но она не осмелилась произнести это. В любом случае он бы выудил из нее признание. Скрепя сердце она назвала цифру, от которой у него полезли вверх брови.
– Негусто, – прокомментировал он.
– Жить можно.
– Это ваш единственный доход? Или есть еще какой-нибудь источник?
– Вы имеете в виду что-нибудь вроде трастового фонда в миллион долларов? Нет, мои предки не удосужились учредить нечто подобное.
– Может, вы получаете какие-то государственные субсидии на братьев и сестер, – продолжил он, игнорируя ее сарказм.
– Нет.
– Почему нет?
– Потому что нет, довольны?
– Мне кажется, вы имеете право…
– Нет, не имеем, – обрезала она.
– В вашей семье больше никто не работает?
– Сэму и Сьюзан по одиннадцать лет. Нет, они не работают. Майку четырнадцать; иногда он помогает кому-то из соседей работать в поле, но для мальчишки его возраста не так уж много подходящей работы. А Эшли вся в учебе.
– А после школьных занятий она не могла бы подрабатывать? Выглядит она довольно взрослой.
– Ей семнадцать. В этом году она заканчивает школу. Ей светит диплом с отличием, а потом и стипендия колледжа. Это для нее – единственный шанс вырваться отсюда, избежать унылой перспективы стать разносчицей гамбургеров и прочей снеди. Так что нет, Эшли не работает. Она знает, что я шкуру с нее спущу, если она забросит учебу.
Он не стал продолжать обсуждение этой темы, и Молли испытала облегчение. По мере того как молчание затягивалось, она все больше расслаблялась. Ветер проносился за окном убаюкивающим шепотом. Темные верхушки деревьев плавно раскачивались в ночном небе. На горизонте сверкнула одинокая звезда, тут же показалась другая, потом еще одна вынырнула из-под завесы облака, которое поплыло на запад, обронив на землю каплю дождя. Машина неожиданно подпрыгнула – ее правое колесо угодило в рытвину, оставленную прошлогодней суровой зимой. Зажженные фары встречного автомобиля на мгновение осветили салон «тауруса». Взглянув на своего спутника, Молли обнаружила, что он пребывает в глубокой задумчивости.
Машина преодолела пригорок, и впереди засверкал огнями маленький и нарядный, словно сошедший с рождественской открытки Лексингтон. Университетский центр Кентукки, Лексингтон, просыпался для ночной жизни в семь тридцать вечера. И все-таки поток транспорта, движущийся в деловую часть города, был еще напряженным. «Таурус» замедлил ход, оказавшись в водовороте машин.