После каждой песни экзотический молодой человек вскакивал, неистово аплодировал, вопил «Браво!», выкрикивал какие-то невнятные английские слова, буйный, необузданный темперамент вулканически рвался из него. Зрители утихали, а он все стоял, аплодировал, хлопая просто оглушительно в затихшем зале, и Роберт Янг почтительно кланялся лично ему. Мне даже показалось, что они знакомы.
— Кто это? — спросил я у Вики шепотом.
Она нагнулась к моему уху:
— Борис Буряце. Или Бурятовский. Его называют так: Борис Цыган.
— Но все-таки кто он такой? Чем занимается?
Вика прыснула, и на нее оглянулась соседка, чопорная седая дама в платье с декольте; ее дряблую морщинистую шею украшало колье с каким-то розовым драгоценным камнем, внутри которого мерцал таинственный свет. Вообще в этом зале женская ее половина демонстрировала огромное количество драгоценностей. Видно, больше негде, как говорят русские, себя показать и других посмотреть.
На сцене возникла пауза — то ли что-то со светом, то ли с микрофонами.
Вика, ехидно улыбаясь, опять прошептала мне в самое ухо:
— Ты спрашиваешь, чем Борис занимается? Он занимается любовью с Галиной Брежневой, Борис Цыган — ее любовник.
— И в этом зале все об этом знают?
— Ну… Не все, но многие. Хочешь, я тебя с ним познакомлю?
— Вы что…
— Господи! — перебила Вика, и опять на нее зло посмотрела седая соседка,— Была с ним раза два в компаниях. Выпивали, треп о чем-то. Да он контактный парень, проблем не будет.
…В антракте, когда мы появились в фойе, я сразу увидел Бориса Буряце. Он стоял у стены, разговаривая с низеньким лысым господином в черной тройке, и видно было, что разговор этот ему скучен и неинтересен. Лысый ретировался мелкими шажками, и вокруг Бориса образовалось небольшое пустое пространство, хотя в фойе была порядочная теснота.
Взоры почти всех, кто находился рядом с пустым пространством, были обращены на любовника Галины Брежневой; хотя многие старались смотреть на него украдкой, словно опасались чего-то.
Вика крепко взяла меня под руку, и мы направились к Борису Буряце, который, увидев нас, быстро пошел навстречу, сияя в улыбке ослепительными зубами.
— Виктория! Победа! — Голос у него был густой, глубокого тембра, приятный,— Давненько, давненько… Рад видеть!
Они легко обнялись и, я бы сказал театрально, обменялись поцелуями в щеки. У русских это проявление самой горячей симпатии.
Я тут же был представлен.
— Журналист! Штаты! Чудно! — Пожатие его руки было крепким и энергичным.— Артур! — Он повернулся к Вике.— Как ты его зовешь?
— Арик.
— Арик, организуйте мне поездку в Штаты. Все расходы, естественно, беру на себя. И сверх того.— Он подмигнул мне, в его глазах мгновенно промелькнуло напряжение и тут же растаяло в их глубине. — Шучу, шучу — Он кому-то приветливо помахал рукой. — Вот что, ребята… Есть предложение. После концерта едем ко мне. Собирается небольшая компания. Вам, Арик, будет особенно интересно. Надеюсь на визит одной знатной дамы.— И тут по его лицу скользнула темная тучка: все как бы померкло — блеск глаз, улыбка… Или мне показалось? — Принимается?
Вика вопросительно смотрела на меня.
— Принимается,— сказал я,— Профессия обязывает.
— Тогда следующим образом. После концерта жду вас у своего «мерса». Помнишь его? — Он теперь подмигнул Вике, и я ощутил, наверно, беспричинный укол ревности.
— Как забыть? — засмеялась Вика.
Мы еще поболтали о каких-то пустяках, Вика спросила у Бориса, не сможет ли он достать нам билеты на полузапрещенный спектакль в МХАТе «Так победим!» (пока были только закрытые показы, вокруг спектакля, где Ленин, уже совершенно больной, вроде бы подводит итоги своей жизни, шла, по слухам, борьба на самом верху).
— Без проблем,— легко сказал белозубый красавец,— Жду! Простите, мне за кулисами надо повидать одного человечка.
И он покинул нас, удаляясь легкой, быстрой походкой.
После концерта мы отстояли порядочную очередь в гардеробе, а Борис Буряце, сказала мне Вика, раздевался, как всегда, в какой-нибудь артистической уборной и уже наверняка ждет нас.
Так и оказалось. Спустившись вниз на стоянку машин недалеко от набережной Москвы-реки, мы увидели Бориса возле роскошного «мерседеса» зеленого цвета. Он выглядел принцем среди толпы заморышей — «Жигулей», «Москвичей», нескольких «Запорожцев». Любовник Галины Брежневой стоял возле машины в летнем длинном пальто самого модного покроя и приветливо махал нам рукой.
В салоне машины витал легкий запах дорогих мужских духов. Сев за руль, Борис врубил музыку, спокойную и тихую. Мы с Викой разместились сзади, и моя женщина тут же придвинулась ко мне, положила голову на плечо. Борис, взглянув на нас в зеркальце, сказал:
— Отлично смотритесь. Вы замечательная пара.
Я обратил внимание на интересный факт: когда мы выбирались со стоянки, дежуривший милиционер отдал Борису Буряце честь. То же повторилось в центре Москвы — наш водитель не соблюдал никаких правил движения,— на перекрестках гаишники приветствовали зеленый «мерседес», я, признаться, совсем обалдел: «Ну хорошо, любовник дочери главы государства. Так это, наоборот, скрывать надо…»
А Борис, легко, небрежно ведя машину, опять болтал о пустяках: ставки на скачках, театрально-киношные сплетни, ожидается выставка шедевров Лувра в Пушкинском музее. Вдруг, без всякой паузы, рассказал анекдот:
— В Москве зафиксировали слабое землетрясение. Стали искать эпицентр, откуда толчки пошли. Обнаружили: спальня Леонида Ильича Брежнева. В платяном шкафу с вешалки упал пиджак со всеми орденами Генерального секретаря нашей любимой партии.
Вика хохотала, лукаво посматривая на меня.
Очень скоро мы оказались на улице Чехова, въехали под арку во двор, припарковались среди не менее роскошных машин иностранных марок; стояла тут одна темно-серебристая «Чайка». Сторож или охранник, очень вежливый, сказавший всем нам: «Добрый вечер, товарищи». В просторном холле первого этажа консьержка, мне показалось — наверно, показалось! — в кителе военного покроя, с замкнутым, настороженным лицом, но тоже весьма вежливая. «Здравствуйте! — Голос с прокуренной хрипотцой.— Милости просим».
Пока мы поднимались в лифте, Борис взглянул на ручные часы:
— Сейчас без четверти одиннадцать. Гости начнут съезжаться через полчаса. А вы, Арик, пока осваивайтесь у меня. И мы, если вы не возражаете, поговорим о деле.
«О каком деле?» — хотел спросить я, но сдержался.
Не помню, кажется, мы оказались на пятом или шестом этаже.
Борис не стал открывать дверь ключом, позвонил.
Дверь распахнулась, в ее проеме стоял молодой человек в белом сюртуке, в черных брюках и с черной бабочкой. «Официант из ресторана»,— догадался я. Так и оказалось.
— Добрый вечер,— сказал он всем нам, принимая плащ у Вики.— Сделано по твоему вкусу, Боря. И мы с Сержем сейчас же сваливаем. Нам обслуживать банкет Алика и Гоги, у них сбор в двенадцать.
— Хорошо. Спасибо, Жора.— Они обменялись рукопожатиями.— Дуйте. Вы на колесах?
— А ты что, «тачку» Сержа не видел? У милицейской будки?
«Надо же! — подумал я.— С челядью на «ты»…
— Завтра рассчитаемся.— Он хлопнул Жору по плечу и повернулся к нам: — Прошу!
Мы оказались в большой, просто огромной комнате. В центре ее был накрыт длинный стол персон на десять — двенадцать. Он буквально ломился от изысканных закусок, бутылок и графинов; в высокой вазе — букет темно-алых роз. Второй официант, который что-то поправлял на столе, молча поклонился и вышел из комнаты.
— Я отлучусь ненадолго,— сказал хозяин квартиры.— Провожу мальчиков.
Мы с Викой остались одни.
И у меня буквально разбежались глаза. Я не мог оторвать взгляда от стола, который являл произведение подлинного искусства: тарелки с изображением пастушеских пасторалей XVIII века, явно из антикварного фарфорового сервиза, серебряные ножи и вилки (серебро тоже было старинное, темное, с тускло-розоватым оттенком); хрустальные бокалы и рюмки, которые были как бы из одного семейства с великолепной хрустальной люстрой, которая нависала над столом, и во множестве ее подвесок отражались, мерцали голубые огоньки. На продолговатых блюдах были художественно разложены тонко нарезанные типично русские закуски: севрюга горячего и холодного копчения, нежно-розовая семга, белорыбица, селедка, украшенная репчатым луком; копченые и вареные колбасы нескольких сортов (я отметил свою любимую, языковую, с тонкими ободками сала; по-моему, только в России и делают такую колбасу). Несколько сортов салата, свежие помидоры, огурцы, зелень, восточные соления. Крабы, замысловатой фигурой разложенные на подносе, с таким расчетом, чтобы каждую ее красно-белую часть можно было подцепить вилкой, не нарушая всей фигуры, отдаленно напоминающей не то рыбу, не то осьминога. В вазах фрукты — яблоки, апельсины, киви, виноград, ананасы, разрезанные продолговатыми бледно-розовыми дольками, и каждая ваза — изысканный, виртуозный натюрморт. Коньяки, настойки, сухие и крепленые, отметил я, все были советского производства. А водки, наверняка нескольких сортов, подадут на стол прямо из холодильника — эту русскую традицию я давно усвоил.
«Да тут готовится прямо царский пир,— подумал я,— Калигуловский. В то время как в московских магазинах…»
Вика не дала мне довести до конца возникшее горестное сравнение. («Для какой-нибудь статьи пригодится»,— успел подумать я.)
— Что ты вперился в это обжорное безобразие! — прервала мои рассуждения Вика.— Ты посмотри вокруг.
Действительно… Это был антикварный художественный салон, как где-нибудь на Елисейских полях или на Пикадилли.
Все стены увешаны старинными картинами в тяжелых золоченых рамах — портреты (я узнал Петра Первого, Екатерину Великую, Николая Второго, пейзажи вроде бы Левитана).
— Это Левитан? — спросил я у Вики, рассматривая печальный закат над ржаным полем и отблески солнца на макушках берез.
— Левитан,— ответила Вика, и в голосе ее было плохо скрытое раздражение. Даже злость. Она тихо повторила с ожесточением: — Левитан, Левитан!…
Без всякого сомнения, все произведения живописи были подлинниками. Еще на стенах красовались древние иконы в серебряных окладах с драгоценными камнями в них.
«Тут несметные богатства,— подумал я.— Да кто же он такой, этот Борис Буряце? Ведь не привалило же ему все это только за то, что он любовник Галины Брежневой?»
— Ты посмотри под ноги,— сказала мне Вика.
Ничего себе! Я сразу не обратил внимания. Весь пол огромной комнаты был застелен толстым персидским ковром, с причудливыми узорами, ажурным орнаментом, под дробящимся светом люстры он искрился и переливался.
А вдоль стен выстроилась антикварная мебель в великолепном состоянии (над ней, похоже, совсем недавно поработали мастера-реставраторы высшего класса): старинные диваны и кресла, обтянутые лиловым велюром, резные, из красного дерева, буфеты, горки, за тусклыми стеклами которых выстроились фарфоровые вазы, фигурки животных и людей разных сословий российского общества XVII-XVIII веков, серебряные изделия, изящные статуэтки из кости и мрамора.
— Да,— весело, легко, даже беспечно сказал за нашими спинами Борис Буряце, появившийся совершенно бесшумно.— Кое-что имеем. Вот эта полка — обратите внимание! — все Фаберже. Ни единой подделки. Проверено лучшими специалистами Алмазного фонда. А вот серебряный сервиз из царских коллекций. Часть этого добра по наследству от матушки получил, ведь я цыган, а матушка была…— Он засмеялся, сверкая зубами.— Как сказать? Цыганской княгиней, что ли. Остальное сам достал.— Борис повернулся ко мне: — Знаете, Арик, в России все лежит на поверхности. Надо только уметь взять. А теперь, ребята, в следующую комнату. Думаю, тоже интересно. Прошу!
Мы с Викой последовали за хозяином квартиры, очутились в коридоре перед дверью, наверно, из дуба, с причудливой резьбой, с ручкой в виде серебряной рыбки с задранным вверх хвостом. Эту дверь Борис открыл ключом. И, пропуская нас вперед, торжественно и с явной иронией в голосе сказал:
— Спальня! Приют любовных нег.
Центром спальни была кровать невероятных размеров, придвинутая изголовьем к глухой стене. Она была с высокими спинками овальной формы, инкрустированными вырезанными из дерева дубовыми листьями, которые покрывала позолота, и каждый лист блистал, как новый. Над кроватью — на ней свободно разместилось бы человек шесть — витал воздушный балдахин из полупрозрачной бледно-коричневой ткани. Вообще, если память мне не изменяет, весь тон спальни был бледно-коричневым. Из-под атласной подушки торчал женский черный лифчик, весьма прозрачный. Борис выдернул его и бросил в дальний угол.
— Издержки холостяцкой жизни,— сказал он,— Извините,— И почему-то вздохнул.
В правом углу стоял довольно аляповатый комод из карельской березы.
— Сейчас я вам покажу нечто…— таинственно сказал хозяин квартиры.
Он выдвинул средний ящик, и у Вики невольно вырвался возглас изумления. На черном бархате были разложены серебряные и золотые браслеты, серьги, заколки, броши, кольца, перстни с драгоценными камнями.
— Это бриллианты,— пояснял Борис.— Это сапфиры. Рубины и изумруды высшей пробы.
Все украшения были изумительны, но мне показалось, что налета старины на них нет, сделаны они недавно, во всяком случае, в наше время. Но спросить, прав ли я в своем предположении, я не решился.
— Это еще не все…— В голосе Бориса почувствовалось напряжение, будто он колебался в чем-то. Возникла небольшая пауза. Потом он засунул руку в глубь ящика и извлек оттуда замшевый мешочек,— Идите сюда!
Мы подошли к трюмо, стоящему в левом углу спальни. Борис на тонкое стекло высыпал содержимое мешочка, включил лампу, неприметно вмонтированную в боковую панель трюмо. Перед нами заискрилось, переливаясь таинственными отблесками, несметное богатство. Опять браслеты и кольца, серьги и броши, заколки, перстни, это были явно старинные изделия, тоже из золота и серебра, и вокруг них ощущалась… не знаю, как сказать точно. Ощущалось какое-то бремя, тяжесть веков. Может быть, преступлений. Некая гнетущая аура возникла над этими изумительными изделиями, и от них невозможно было оторвать взгляда…
— Все эти штучки,— сказал хозяин квартиры совсем прозаично, даже со скукой,— принадлежат не только мне, но и еще одной знатной даме. Вы догадываетесь, кто она. На равных. Фифти-фифти.
«Для чего он все это нам показывает? — посетила меня тревожная мысль,— И прежде всего — мне?»
Между тем наш гостеприимный загадочный хозяин, спрятав драгоценности, распахнул две двери в стенах справа и слева от кровати.
— Надо уж экскурсию по спальне,— сказал он,— довести до конца.
Вспыхнул свет в двух роскошных ванных. Одна была облицована голубоватым кафелем, и в каждой плитке изображалась обнаженная любовная пара, совокупляющаяся в разных позах. Огромная ванна здесь тоже была голубая. Во второй ванной кафель оказался черным и черной была ванна. Ее наполняла вода, и в ней плавали три темно-алые розы.
— Любимые цвета сами понимаете кого,— пояснил Борис, и в голосе его я совсем явно почувствовал напряжение.— Есть еще одна комната… Но это скорее склад, черт бы его взял.— Он ненадолго задумался.— Вот что… Виктория, у меня к тебе просьба. Мальчики не успели нарезать хлеб. Все необходимое на кухне. Я тебя очень прошу, пожалуйста!
— С огромным удовольствием! — В голосе Вики прозвучало облегчение,— Я уже обалдела от этой роскоши. А хлеб… Это так естественно, необходимо… «Хлеб наш насущный даждь нам днесь».
И Вика вышла из спальни.
— С характером,— усмехнулся Борис Буряце,— Пошли, Арик. Я вам покажу третью комнату. Там и поговорим.
Мы прошли по коридору. Опять такая же дубовая дверь. И снова ее хозяин квартиры открыл ключом. Вспыхнул яркий свет.
Мы действительно попали на склад. Эта комната по размерам была ничуть не меньше гостиной, в которой накрыт стол для гостей. Вдоль стен шли сплошные стеллажи, заставленные банками консервированных продуктов лучших продовольственных фирм США, Англии, ФРГ, скандинавских стран. Отдельно стояли бутылки, тоже со всего света: виски, коньяки, водка, джины, лучшие вина. В этой дьявольской квартире можно было бы прожить долгие годы, не выходя из дома.
Мною окончательно овладело чувство нереальности, абсурдности, опять не подберу слов, которыми можно определить то мое состояние.
А Борис, оседлав простой канцелярский стул, между тем говорил:
— Я вообще предпочитаю импортные продукты. Конечно, и у нас то, что делается по спецзаказам для Кремля,— высшей марки. Только доставать — время жалко. А время, Арик,— деньги. Верно?
— Верно,— согласился я.
— Сейчас! — Мой экскурсовод что-то заторопился. — Доведем дело до конца. Последние экспонаты.
Вдоль одной стены стояли три больших металлических контейнера — в таких перевозят товары в магазины. В первом висели мужские костюмы, пальто разного кроя и цвета, дубленки…
Во втором контейнере висели дамские пальто и дубленки, платья, костюмы, блузки, юбки, куртки… В третьем было намешано всего так много, что рябило в глазах.
Мое состояние сразу заметил обладатель всего этого барахла, стал закрывать контейнеры.