— Ей-богу же, отлично! — сказал Шико. — Да и мальчик красив собой.
— Спасибо, сударь, — отозвался Жак, и на бледных щеках его вспыхнул радостный румянец.
— Ты ловко владеешь ружьем, мальчуган, — продолжал Шико.
— Стараюсь научиться, сударь, — сказал Жак.
С этими словами, отложив ружье, монашек взял пику и сделал мулине,[34] по мнению Шико безукоризненно. Шико снова принялся расточать похвалы.
— Особенно хорошо владеет он шпагой, — сказал дон Модест. — Знатоки ставят его очень высоко. И правда, у этого парня ноги железные, кисти рук — точно сталь, и упражняется он с утра до вечера.
— Любопытно бы поглядеть, — заметил Шико.
— Дело в том, — сказал казначей, — что здесь никто, кроме меня, не может с ним состязаться. У вас-то есть навык?
— Я всего-навсего жалкий горожанин, — ответил Шико, качая головой. — В свое время я орудовал рапирой не хуже всякого другого. Но теперь ноги у меня дрожат, в руке нет уверенности, да и голова уже не та.
— Но вы все же практикуетесь? — спросил Борроме.
— Немножко, — ответил Шико.
Борроме усмехнулся и велел принести рапиры и фехтовальные маски.
Жак, который горел нетерпением под своим холодным и сумрачным обличием, подвернул рясу и крепко уперся сандалиями в песок.
— Право, — сказал Шико, — я не монах и не солдат, к тому же давно не обнажал шпаги… Прошу вас, брат Борроме, дайте урок фехтования брату Жаку… Вы разрешаете, дорогой настоятель?
— Я даже приказываю! — возгласил дон Модест, Ра дуясь, что может вставить свое слово.
Монахи, волнуясь за честь своей корпорации, тесным кольцом окружили ученика и учителя.
— Это так же забавно, как служить вечерню, правда? — шепнул Жак простодушно.
— С тобой согласится любой вояка, — ответил Шико с тем же простодушием.
Противники стали в позицию. Сухой и жилистый Борроме имел преимущество в росте. К тому же он обладал уверенностью и опытом.
Глаза Жака порою загорались огнем, лихорадочный румянец играл на его щеках.
Монашеская личина постепенно спадала с Борроме: с рапирой в руке, увлекшись состязанием в силе и ловкости, он преображался в воина. Каждый удар он сопровождал увещанием, советом, упреком, но зачастую сила, стремительность и пыл Жака торжествовали над качествами учителя, и брат Борроме получал добрый удар прямо в грудь.
Шико пожирал глазами это зрелище и считал удары, наносимые рапирами.
Когда состязание окончилось или, вернее, когда противники сделали передышку, он сказал:
— Жак попал шесть раз, брат Борроме — девять. Для ученика это весьма неплохо, но для учителя — недостаточно.
Из всех присутствующих один Шико заметил молнию, сверкнувшую в глазах Борроме.
«Да он гордец!» — подумал Шико.
— Сударь, — возразил Борроме голосом, которому он с трудом придал слащавые нотки, — бой на рапирах для всех дело нелегкое, а для нас, бедных монахов, и подавно.
— Не в том дело, — сказал Шико, решив оттеснись любезного Борроме на последнюю линию обороны. — Учитель должен быть по меньшей мере вдвое сильнее ученика.
— Ах, господин Брике, — произнес Борроме, бледнея и кусая губы, — вы чересчур требовательны.
«Он еще и гневлив, — подумал Шико. — Это второй смертный грех, а говорят, достаточно одного, чтобы погубить душу. Мне повезло».
Вслух же он сказал:
— Если бы Жак действовал более хладнокровно, полагаю, он сравнялся бы с вами.
— Не думаю, — возразил Борроме.
— А я так уверен в этом.
— Господину Брике следовало бы помериться силами с Жаком, — сказал не без горечи казначей, — тогда ему легче было бы вынести правильное суждение.
— О, я слишком стар! — заметил Шико.
— Зато у вас есть опыт, — сказал Борроме.
«Ты еще и насмехаешься! — подумал Шико. — Погоди, погоди!»
— Не бойтесь, сударь, — продолжал Борроме, — мы будем к вам снисходительны, как предписывает сама церковь.
— Нехристь ты этакий! — прошептал Шико.
— Да ну же, господин Брике, одну только схватку!
— Попробуй, — сказал Горанфло, — что тебе стоит, попробуй!
— Я вам не сделаю больно, сударь, — вмешался Жак, становясь на сторону учителя и желая уязвить его обидчика. — Рука у меня легкая.
— Славный мальчик! — прошептал Шико, устремляя на монашка невыразимый взгляд и безмолвно улыбаясь.
— Что ж, — сказал он, — раз всем этого хочется…
— Браво! — вскричали монахи, предвкушая легкую победу Жака.
— Но предупреждаю вас: не более трех схваток, — отозвался Шико.
— Как вам будет угодно, сударь, — сказал Жак.
Медленно поднявшись со скамейки, на которую он уселся во время разговора, Шико приладил куртку, надел кожаную перчатку и маску — все это с ловкостью черепахи, ловящей мух.
— Если ты дашь парировать ему свои удары, — шепнул Борроме Жаку, — я с тобой больше не фехтую, так и знай.
Жак кивнул и улыбнулся, словно желая сказать: «Не беспокойтесь, учитель».
Шико все так же медленно стал в позицию, ловко скрыв свою силу и искусство.
XXIII. Урок
В том веке, о котором мы повествуем, стремясь не только рассказать о событиях, но также о нравах и обычаях, фехтование было не тем, чем оно стало в наше время.
Шпаги оттачивались с обеих сторон, благодаря чему ими рубили почти так же часто, как и кололи. Вдобавок левой рукой, вооруженной кинжалом, можно было не только обороняться, но и наносить удары: все это приводило к многочисленным ранениям или, скорее, царапинам, которые в серьезном поединке особенно разъяряли бойцов.
Искусство фехтования, занесенное к нам из Италии, сводилось к ряду движений, которые вынуждали бойца постоянно менять место, поэтому из-за малейших неровностей почвы возникали серьезные затруднения.
Нередко можно было видеть, как фехтовальщик вытягивается во весь рост или, наоборот, вбирает голову в плечи, прыгает направо, налево и приседает, упираясь рукой в землю. Одним из первых условий успешного овладения этим искусством были ловкость и быстрота не только руки, но также ног и всего тела.
Казалось, однако, что Шико изучил фехтование не по правилам этой школы. Он словно предугадал современное нам искусство шпаги, все превосходство которого и, в особенности, все изящество состоит в подвижности рук при почти полной неподвижности корпуса.
Ноги его крепко упирались в землю, кисть руки отличалась гибкостью и силой, конец шпаги гнулся, как тростник, но от середины до рукояти она была словно каменная.
Увидев перед собой не человека, а бронзовую статую, у которой двигалась, на первый взгляд, только кисть руки, брат Жак стал порывисто, бурно нападать, но Шико лишь вытягивал руку и выставлял ногу и при малейшей ошибке противника наносил ему удар прямо в грудь, а Жак, багровый от ярости и уязвленного самолюбия, отскакивал назад.
Минут десять мальчик делал все, что мог: он устремлялся вперед, словно леопард, свивался кольцом, как змея, прыгал из стороны в сторону. Но Шико, все так же невозмутимо, выбирал удобный момент и, отклонив рапиру противника, неизменно поражал его в грудь своим грозным оружием.
Брат Борроме бледнел, стараясь подавить досаду.
Наконец Жак в последний раз напал на Шико. Видя, что мальчик нетвердо стоит на ногах, тот оставил открытие, чтобы противник направил в это место всю силу своего удара. Жак не преминул это сделать. Шико так внезапно отпарировал удар, что бедняга потерял равновесие и упал. Шико же, незыблемый как скала, даже не сдвинулся с места.
Брат Борроме до крови искусал себе пальцы.
— Вы скрыли от нас, сударь, что являетесь гением фехтовального искусства, — сказал он.
— Что вы! — удивленно вскричал Горанфло, хотя из вполне понятных дружеских чувств он и разделял торжество приятеля. — Да Брике никогда не практикуется!
— Я всего лишь жалкий буржуа, — сказал Шико, — а не гений фехтовального искусства! Вы смеетесь надо мной, господин казначей!
— Однако же, сударь, — возразил брат Борроме, — если человек владеет шпагой, как вы, он, наверное, без конца работал ею.
— Бог ты мой, сударь, — добродушно ответил Шико, — мне порой приходилось обнажать шпагу. Но, делая это, я никогда не забывал одного обстоятельства.
— Какого?
— Что для человека с обнаженной шпагой в руке гордыня — плохой советчик, а гнев — плохой помощник… Теперь выслушайте меня, братец Жак, — добавил он. — Кисть руки у вас отличная, но с ногами и головой дело обстоит неважно. Подвижности достаточно, но рассудка не хватает. В фехтовальном искусстве имеют значение три вещи: прежде всего голова, затем руки и ноги. Голова помогает защищаться, руки и ноги дают возможность победить. Но, владея и головой, и рукой, и ногами, побеждаешь всегда.
— О сударь, — сказал Жак, — сразитесь с братом Борроме: это будет замечательное зрелище.
Шико хотел пренебрежительно отвергнуть это предложение, но тут ему пришла в голову мысль, что гордец казначей, пожалуй, постарается извлечь выгоду из его отказа.
— Охотно, — сказал он. — Если брат Борроме согласен, я в его распоряжении.
— Нет, сударь, — ответил казначей, — я потерплю поражение. Лучше уж сразу признать это.
— Как он скромен, как мил! — произнес Горанфло.
— Ты ошибаешься, — шепнул ему на ухо беспощадный Шико, — он вне себя, ибо тщеславие его уязвлено. На месте Борроме я на коленях молил бы о таком уроке, какой сейчас получил Жак.
Сказав это, Шико, по своему обыкновению, ссутулился, искривил ноги, сморщил лицо и снова сел на скамью.
Жак подошел к нему — восхищение возобладало у юноши над стыдом поражения.
— Не согласитесь ли вы дать мне уроки, господин Робер? — спросил он. — Сеньор настоятель разрешит… Ведь правда, ваше преподобие?
— Да, дитя мое, — ответил Горанфло, — с удовольствием.
— Я не хочу заступать место, по праву принадлежащее вашему учителю, — молвил Шико, поклонившись Борроме.
— Я не единственный учитель Жака, — сказал тот, — здесь не только я обучаю фехтованию. Не одному мне принадлежит эта честь, пусть же не я один отвечу за поражение.
— А кто же другой преподаватель? — поспешно спросил Шико; он заметил, что Борроме покраснел, опасаясь, что сболтнул лишнее.
— Да нет, никто, — пробормотал он, — никто.
— Как же так? — возразил Шико. — Я отлично слышал, что вы неволили сказать… Кто же ваш другой учитель, Жак?
— Ну да, — вмешался Горанфло, — как зовут того толстячка, которого вы мне представили, Борроме? Он иногда заходит к нам, славный такой и выпивать мастер.
— Не помню его имени, — сказал Борроме.
Добродушный брат Эузеб, с длинным поварским ножом за поясом, глупо вылез вперед.
— А я знаю, как его зовут, — сказал он.
Борроме стал подавать ему знаки, но тот ничего не заметил.
— Это же метр Бюсси-Леклер, — продолжал Эузеб. — Он преподавал фехтование в Брюсселе.
— Вот как! — заметил Шико. — Метр Бюсси-Леклер! Клянусь богом, отличная шпага!
И, произнося эти слова со всем благодушием, на какое он был способен, Шико на лету поймал яростный взгляд, который Борроме метнул на злосчастного Эузеба.
— Скажите, а я и не знал, что его зовут Бюсси-Леклер, мне забыли об этом сообщить, — сказал Горанфло.
— Я не думал, что его имя может иметь для вас значение, ваша милость, — заметил Борроме.
— И правда, — подтвердил Шико, — один учитель или другой — не все ли равно, был бы он хорошим фехтовальщиком.
— И правда, не все ли равно? — подхватил Горанфло. — Был бы он хорошим фехтовальщиком.
С этими словами он направился к лестнице, ведшей в его покои. Монахи с восхищением взирали на своего настоятеля.
Учение было окончено.
У подножия лестницы Жак, к величайшему неудовольствию Борроме, возобновил свою просьбу. Но Шико ответил:
— Преподаватель я плохой, друг мой, а сам научился, размышляя и практикуясь. Делайте, как я, — ясный ум из всего извлечет пользу.
Борроме дал команду, и монахи, построившись, вошли в здание монастыря.
Опираясь на руку Шико, Горанфло величественно поднялся вверх по лестнице.
— Надеюсь, — горделиво произнес он, — про этот дом все скажут, что здесь верно служат королю.
— Еще бы, черт побери, — сказал Шико, — придешь к вам, достопочтенный настоятель, и чего только не увидишь!
— И все это за какой-нибудь месяц, даже меньше того.
— Да, вы сделали больше, чем можно было ожидать, друг мой, и когда я возвращусь, выполнив свою миссию…
— Да, дорогой друг, поговорим о вашей миссии.
— Это тем более уместно, что до отъезда мне надо послать весточку или, вернее, вестника к королю.
— Вестника, дорогой друг? Вы, значит, постоянно сноситесь с королем?
— Да, с ним лично.
— Хотите кого-либо из братии? Для монастыря было бы великой честью, если бы кто-нибудь из наших братьев предстал пред очи короля.
— Разумеется.
— В вашем распоряжении двое из наших лучших ходоков. Но расскажите мне, Шико, каким образом король, считавший вас умершим…
— Я ведь говорил вам: у меня был летаргический сон; пришло время — и я воскрес.
— И вы снова в милости?
— Более чем когда-либо, — сказал Шико.
— Значит, вы сможете рассказать королю обо всем, что мы здесь делаем для его блага?
— Не премину, друг мой, не премину, будьте покойны.
— О, дорогой Шико! — вскричал Горанфло: он уже видел себя епископом.
— Но у меня к вам две просьбы.
— Какие?
— Прежде всего о небольшой сумме денег, которую король вам возвратит.
— Деньги! — вскричал Горанфло, быстро поднявшись с места. — У меня ими полны сундуки!
— Клянусь богом, вам можно позавидовать, — сказал Шико.
— Хотите тысячу экю?
— Да нет же, дорогой друг, это слишком много. Вкусы у меня простые, желания скромные. Звание королевского посланца не вскружило мне голову; я не только не хвалюсь им, я стараюсь его скрыть. Мне достаточно сотни.
— Возьмите. Ну, а вторая просьба?
— Мне нужен оруженосец.
— Оруженосец?
— Да, спутник в дорогу. Я ведь человек компанейский.
— Ах, друг мой, будь я свободен, как в былые времена… — сказал со вздохом Горанфло.
— Да, но вы не свободны.
— Высокое звание налагает узы, — прошептал Горанфло.
— Увы! — произнес Шико. — Всего сразу не охватишь. Не имея возможности, дражайший настоятель, путеществовать в вашем достопочтенном обществе, я удовлетворюсь братцем Жаком.
— Братцем Жаком?
— Да, юноша пришелся мне по вкусу.
— Он в твоем распоряжении, друг мой.
Настоятель позвонил в колокольчик. Тотчас же появился келейник.
— Позовите брата Жака, а также брата, выполняющего поручения в городе…
— Жак, — сказал Горанфло, — даю вам чрезвычайной важности поручение.
— Мне, господин настоятель? — удивленно спросил юноша.
— Да, вы будете сопутствовать господину Роберу Брике в его далеком путешествии.
— О! — восторженно вскричал юный брат. — Путешествовать на вольном воздухе, на свободе!.. Мы каждый день будем фехтовать, правда, господин Робер Брике?
— Да, дитя мое.
— И мне можно взять аркебуз?
— Да.
Жак выбежал из комнаты, издавая радостные крики.
— Что касается поручения, — сказал Горанфло, — то прошу вас, приказывайте… Подите сюда, брат Панург.
— Панург! — прошептал Шико, у которого это имя вызывало не лишенное приятности воспоминание. — Панург!..
XXIV. Духовная дочь Горанфло
Панург тотчас же явился. Со своими маленькими глазками, острым носом и заостренным подбородком он очень напоминал лису.
Шико смотрел на него одно мгновение, но этого было достаточно, чтобы по достоинству оценить монастырского посланца.
Панург смиренно остановился в дверях.
— Подойдите, господин курьер. Знаете вы Лувр? — спросил Шико.
— Да, сударь.
— А известен ли вам в Лувре некий Генрих де Валуа?
— Король?
— Не знаю, действительно ли он король, — сказал Шико, — но так его называют.