Анн сумел овладеть собой и не показал Анри, как он обрадован этой новостью.
— Это для меня неожиданность, ничего подобного ты до сих пор не говорил, — молвил он.
— Да, ибо она лишь недавно постриглась. Поэтому не удерживай меня больше, брат. Дай мне поблагодарить тебя за доброту, за терпение, за безграничную любовь к несчастному безумцу… и прощай!
Жуаез посмотрел брату в лицо, надеясь тронуть его и заставить переменить решение.
Но Анри остался непоколебим и ответил лишь своей неизменной грустной улыбкой.
Поцеловав брата на прощание, Жуаез пошел к королю, который завтракал в постели в присутствии Шико.
— Здравствуй, здравствуй! — сказал Генрих Жуаезу. — Очень рад тебя видеть, Анн. Я боялся, что ты проваляешься весь день, лентяй. Как здоровье моего брата?
— Увы, государь, этого я не знаю. Я пришел поговорить о своем брате.
— Котором?
— Об Анри.
— Он все еще хочет стать монахом?
— Да, государь.
— Он прав, сын мой.
— Почему, государь?
— Да это самый верный путь в рай.
— Еще вернее тот путь, который избрал твой брат, — заметил королю Шико.
— Разрешит ли мне ваше величество задать один вопрос?
— Хоть двадцать, Жуаез. Я ужасно скучаю в Шато-Тьерри, и твои вопросы меня развлекут.
— Скажите, пожалуйста, государь, кто такие госпитальерки?
— Это небольшая община, весьма замкнутая; она состоит из двадцати дам-канонисс ордена Святого Иосифа.
— Не будет ли нескромным спросить, где находится эта община, государь?
— Конечно, нет. Она находится на улице Шеве-Сен-Ландри, в Сите, за монастырем Пресвятой богоматери.
— Благодарю вас, государь.
— Но почему, черт побери, ты спрашиваешь об этом? Разве твой брат хочет стать не монахом, а монахиней?
— Нет, государь, но я подозреваю, что одна из дам этой общины настроила его на этот лад, и хотел бы поговорить с ней.
— Разрази меня гром, — воскликнул король, — лет семь назад там была очень красивая настоятельница!
— Прошу вас, государь, — сказал Жуаез, — дайте мне письмо к настоятельнице общины и отпуск на два дня.
— Ты покидаешь меня? Оставляешь одного?
— Неблагодарный! — вмешался Шико, пожимая плечами. — А я-то? Ведь я здесь.
— Письмо, государь, прошу вас, — сказал Жуаез.
Король вздохнул, но письмо все же написал.
— Скажи, ведь тебе в Париже нечего делать? — спросил король, вручая Жуаезу письмо.
— Простите, государь, я должен наблюдать за братом.
— Правильно! Поезжай, но поскорее возвращайся.
Жуаез велел подать лошадей и, убедившись, что Анри уже уехал, галопом помчался в Париж, на улицу Шеве-Сен-Ландри.
Мрачный дом, за оградой которого можно было разглядеть макушки деревьев, забранные решеткой окна, узкую дверь с окошечком — вот каков был по внешнему виду монастырь госпитальерок.
Жуаез постучался.
— Будьте добры предупредить госпожу настоятельницу, что герцог Жуаез, главный адмирал Франции, хочет говорить с ней от имени короля.
Появившееся за решеткой лицо монахини покраснело, и решетка снова захлопнулась.
Минут через пять дверь отворилась, и Жуаез вошел в приемную.
Красивая, статная женщина низко склонилась перед ним. Адмирал отдал поклон как человек благочестивый и в то же время светский.
— Сударыня, — сказал он, — королю известно, что вы приняли в число своих питомиц одну особу, с которой я должен побеседовать. Соблаговолите вызвать ее.
— Как имя этой дамы, сударь?
— Не знаю, сударыня.
— Тогда как же я могу исполнить вашу просьбу?
— Нет ничего легче. Кого вы приняли за последний месяц?
— За последний месяц я никого не принимала, если не считать сегодняшнего утра.
— Сегодняшнего утра?
— Да, господин герцог; и вы сами понимаете, что ваше появление через два часа после того, как прибыла она, слишком похоже на преследование, чтобы я разрешила вам это свидание.
— Сударыня, прошу вас.
— Это невозможно… Для разговора здесь с кем-либо, кроме меня, надо предъявить письменный приказ короля.
— Вот он, сударыня, — ответил Жуаез, доставая письмо, подписанное Генрихом.
Настоятельница прочитала письмо и поклонилась.
— Да свершится воля его величества, даже если она противоречит воле божией.
И она направилась к выходу в монастырский двор.
— Сударыня, — сказал Жуаез, учтиво останавливая ее, — я не хочу злоупотреблять своим правом и опасаюсь ошибки. Может быть, эта дама не та, кого я ищу. Соблаговолите сказать мне, как она к вам прибыла, по какой причине и кто ее сопровождал.
— Это излишне, господин герцог, — ответила настоятельница, — вы не ошиблись. Дама, прибывшая лишь сегодня утром, хотя мы ожидали ее две недели назад, действительно та особа, к которой у господина де Жуаеза может быть дело.
С этими словами настоятельница еще раз поклонилась герцогу и исчезла.
Через десять минут она возвратилась в сопровождении монахини, скрывшей свое лицо под покрывалом.
То была Диана, уже надевшая монашеское одеяние.
Герцог поблагодарил настоятельницу, пододвинул неизвестной даме табурет и тоже сел; настоятельница вышла, собственноручно закрыв все двери пустой и мрачной приемной.
— Сударыня, — сказал тогда Жуаез без всяких околичностей, — вы дама, жившая на улице Августинцев, таинственная незнакомка, которую мой брат, граф дю Бушаж, любит безумной, погибельной любовью?
Вместо ответа госпитальерка наклонила голову.
Это подчеркнутое нежелание говорить показалось Жуаезу оскорбительным. Он и без того был предубежден против своей собеседницы.
— Вы, наверно, считали, сударыня, — продолжал он, — что можно вызвать несчастную страсть в душе юноши, носящего наше имя, а затем сказать ему: «Тем хуже для вас, если у вас есть сердце, — у меня его нет, и мне оно не нужно».
— Я не так ответила ему, сударь, вы плохо осведомлены, — произнесла госпитальерка столь благородно и трогательно, что гнев Жуаеза временно утих.
— Слова не имеют значения, важна суть: вы, сударыня, оттолкнули моего брата, ввергли его в отчаяние.
— Невольно, сударь, ибо я всегда старалась отдалить от себя господина дю Бушажа.
— Это называется ухищрениями кокетства, сударыня, их последствия и составляют вину.
— Никто не имеет права обвинять меня, сударь. Я ни в чем не повинна. Вы раздражены против меня, и я больше не стану вам отвечать.
— Ого! — вскричал Жуаез, постепенно распаляясь. — Вы погубили моего брата и рассчитываете оправдаться, принимая величественный вид? Я не шучу, клянусь! Вам придется прибегнуть к веским доводам, чтобы смягчить меня.
Госпитальерка встала.
— Если вы явились сюда, чтобы оскорблять женщину, — сказала она все так же холодно, — оскорбляйте меня, сударь. Если вы желаете, чтобы я изменила свое решение, то попусту теряете время. Лучше уходите.
— Вы не человеческое существо, — вскричал выведенный из себя Жуаез, — вы демон!
— Достаточно, я ухожу.
И госпитальерка направилась к двери. Жуаез остановил ее.
— Постойте! Я слишком долго искал вас, чтобы так просто отпустить. И раз мне удалось до вас добраться, я хочу увидеть ваше лицо, встретить пламя вашего взора, сводящего с ума людей. Померяемся силами, сатана!
И Жуаез, сотворив крестное знамение, сорвал покрывало с лица госпитальерки. Но она без малейшего упрека устремила свой ясный взгляд на того, кто так жестоко оскорбил ее, и сказала:
— О господин герцог, то, что вы сделали, недостойно дворянина!
Жуаезу показалось, что ему нанесен удар прямо в сердце. Безграничная кротость этой женщины смягчила его гнев, красота внесла смятение в душу.
— Да, — прошептал он после продолжительного молчания, — вы прекрасны, и Анри не мог не полюбить вас. Но бог даровал вам красоту лишь для того, чтобы вы радовали ею человека, который будет связан с вами на всю жизнь.
— Сударь, разве вы не говорили со своим братом? Или, может быть, он не счел нужным довериться вам? Иначе вы узнали бы, что я любила и больше не буду любить, что я жила, а теперь должна умереть.
Жуаез не сводил глаз с Дианы. Огонь ее всемогущего взгляда проник до глубины его души, подобный струям вулканического пламени, при одном приближении которых расплавляется бронза статуй.
— О да, — повторил он, понизив голос и не сводя с нее взгляда. — Анри должен был вас полюбить… О сударыня, на коленях молю вас: сжальтесь, полюбите моего брата!
Диана стояла по-прежнему холодная и молчаливая.
— Не допустите, чтобы из-за вас терзалась целая семья, — ведь один из нас погибнет от отчаяния, другие от горя.
Диана не отвечала, продолжая грустно смотреть на склонившегося перед нею человека.
— Сжальтесь над моим братом, надо мною самим! — вскричал Жуаез, яростно схватившись за грудь. — Я горю! Ваш взор испепелил меня!.. Прощайте, сударыня! Прощайте!
Он встал с колен и как безумный выбежал к своим слугам, ожидающим его на углу улицы Анфер.
XXVII. Его светлость герцог де Гиз
В воскресенье 10 июня, часов в одиннадцать утра, весь двор собрался в павильоне, где умирал герцог Анжуйский.
Ни искусство врачей, ни отчаяние его матери, ни молебны, заказанные королем, не в силах были предотвратить рокового исхода.
Рано утром 10 июня Мирон объявил королю, что болезнь неизлечима и что Франциск Анжуйский не проживет и дня.
Король сделал вид, что поражен величайшим горем, и, обернувшись к присутствующим, сказал:
— Теперь-то враги мои воспрянут духом.
На что королева-мать ответила:
— Судьбы наши в руках божиих, сын мой.
А Шико, скромно стоявший неподалеку от короля, тихо добавил:
— По мере наших сил следует помогать господу богу, государь…
— В половине двенадцатого больной покрылся мертвенной бледностью. Кровотечение, ужасавшее присутствующих, внезапно прекратилось, конечности похолодели.
Генрих сидел у изголовья брата. Екатерина, примостившись между стеной и кроватью, держала ледяную руку умирающего.
Епископ города Шато-Тьерри и кардинал де Жуаез читали отходную. Все присутствующие, стоя на коленях и сложив руки, повторяли слова молитвы.
В полдень больной открыл глаза. Солнце выглянуло из-за облака и залило кровать золотым сиянием. Франциск, чье сознание было дотоле затуманено, вдруг поднял руку, как человек, охваченный ужасом.
Потом он испустил громкий вопль и ударил себя по лбу, словно постиг одну из тайн своей жизни.
— Бюсси! — прошептал он. — Диана!
С этим именем на устах Франциск Анжуйский испустил последний вздох.
В тот же миг, по странному совпадению, солнце, заливавшее своими лучами герб французского дома, скрылось. И золотые геральдические лилии, ярко сиявшие минуту назад, поблекли и слились с лазурным фоном, по которому были рассыпаны.
Екатерина выпустила руку сына.
Генрих III вздрогнул и, трепеща, оперся на плечо Шико.
Мирон поднес к губам Франциска золотой дискос и сказал:
— Монсеньер скончался.
В ответ на эти слова из прилегающих комнат донесся многоголосый гул, словно аккомпанемент псалму, который вполголоса читал кардинал.
— Cedant iniquitates meae ad vocem deprecationis meae…[79]
— Скончался! — повторил король, осеняя себя крестом. — Брат мой, брат мой! У меня нет детей, нет наследника!.. Кто станет моим преемником?
Не успел он вымолвить это, как на лестнице раздался шум.
Намбю поспешил в комнату, где лежал покойный, и доложил:
— Его светлость монсеньер герцог де Гиз.
Пораженный этим ответом на заданный им вопрос, король побледнел и взглянул на мать.
Екатерина была бледнее сына. Услышав это роковое предсказание, она схватила руку короля и сжала ее, словно говоря:
«Вот она, опасность… Но не бойтесь, я с вами!» Появился герцог в сопровождении свиты. Он вошел с высоко поднятой головой, хотя глаза его не без смущения искали короля.
Генрих III властным движением руки указал ему на кровать, где покоились царственные останки.
Герцог склонил голову и медленно опустился на колени.
Все окружающие последовали его примеру.
Лишь Генрих III с матерью продолжали стоять, и во взгляде короля промелькнуло выражение гордости.
Шико заметил этот взгляд и шепотом прочитал другой стих из Псалмов:
— Dijiciet potentes de sede et exaetabit humiles.[80]
М. ТРЕСКУНОВ
АЛЕКСАНДР ДЮМА
(1802–1870)
I
Вилле-Котре, маленький городок близ Парижа. Здесь 24 июля 1802 года в семье генерала Тома-Александра Дюма и Марии-Луизы Лабурэ родился сын Александр.
Юные годы Александр провел в родном городе; окончив коллеж, он в 1823 году направился в Париж. Первое время Дюма был принужден жить на скудные средства. При содействии друзей ему удается получить должность секретаря в канцелярии герцога Орлеанского. Но уже в молодые годы он увлекся поэзией и театром и в 1829 году написал первую романтическую драму «Генрих III и его двор», поставленную на сцене театра Французской комедии.
«Генрих III» — национально-историческая драма, где автор смело развенчивает культ монархической власти. Громадный успех «Генриха III» открывает путь романтической драме на французской сцене. В том же году зрители увидели «Отелло» Шекспира в переводе Виньи, а Виктор Гюго представил театру «Марьон Делорм». В дальнейшем репертуар французских театров на многие годы обогащается за счет таких выдающихся пьес Дюма, как «Антони» (1831), «Нельская башня» (1832), «Кин, или Гений и беспутство» (1836).
II
В июле 1830 года во Франции произошла революция, свергнувшая Карла X. Над феодально-монархической реакцией восторжествовала великая сила народных масс, но к власти все же пришла буржуазия. На престол вступил герцог Орлеанский под именем Луи-Филиппа.
Александр Дюма был среди тех, кто штурмовал королевскую резиденцию — дворец Тюильри. С первых же дней революции он принял деятельное участие в общественной жизни и выполнил несколько важных поручений генерала Лафакета, стоявшего тогда во главе национальной гвардии.
В дальнейшем Дюма всецело посвящает себя литературно-публицистической деятельности, пишет драмы и комедии, исторические очерки, критические статьи; вместе с тем он проявляет живой интерес к народно-революционному движению Франции.
С установлением Июльской монархии ухудшилось положение рабочих, крестьян, ремесленников; в 30-х годах в столице и провинции часто происходили восстания, массовые манифестации.
В тридцатых годах у Дюма возник замысел воспроизвести историю Франции XV–XIX веков в обширном цикле повествований, начало которому было положено романом «Изабелла Баварская» (1835).
Рассказывая о феодальной междоусобице герцогов Бургундских, автор акцентировал внимание читателя на историческом факте — стремлении Англии захватить французские земли и распространить на них свое господство. Таков смысл романизированного эпизода из истории Франции XV века, когда в 1420 году жена безумного короля Карла VI Изабелла Баварская и герцог Бургундский заключили договор с англичанами в Труа, предоставлявший английскому королю право занять французский престол после смерти Карла VI.
III
Годы 1840–1848 — период наиболее интенсивного труда писателя, когда им были созданы произведения, ставшие известными во многих странах мира. Поражает разнообразие жанров: роман исторический и нравоописательный, новеллы фантастические и реалистические, драмы и комедии, путевые очерки и газетные статьи.
Среди сочинений Дюма большой интерес представляют «Записки учителя фехтования, или Восемнадцать месяцев в Санкт-Петербурге» (1840) — роман, посвященный восстанию декабристов и одному из его участников И. А. Анненкову.