Итак, супруги грустно взирали на поле, откуда уходили, чтобы погрузиться на паром у Нельской башни и вернуться в Лувр, солдаты, проводившие учение под командой некоего капитана. Глядя на них и жалуясь на деспотизм начальника, который заставлял возвращаться в кордегардию солдат, хотя тем, несомненно, хочется пить, хозяева гостиницы заметили, что капитан пустил своего коня рысью и в сопровождении одного лишь ординарца направился к воротам Бюсси.
Этот офицер в шляпе с перьями и при шпаге, позолоченные ножны которой торчали из-под прекрасного плаща фландрского сукна, минут через десять поравнялся с гостиницей, гарцуя на своем белом коне.
Ехал он не в гостиницу и потому намеревался миновать ее, даже не взглянув на вывеску, когда метр Фурнишон, чье сердце сжималось при мысли, что в этот день никто так и не сделает ему почина, высунулся из своей башенки и сказал:
— Смотри, жена, конь-то какой чудесный!
На что госпожа Фурнишон, как опытная хозяйка гостиницы, сразу же нашла ответ:
— А всадник-то каков, всадник!
Капитан, видимо неравнодушный к похвалам, откуда бы они ни исходили, поднял голову, словно внезапно очнувшись от сна. Он увидел хозяина, хозяйку, их заведение, придержал лошадь и подозвал ординарца. Затем, все еще сидя верхом, он очень внимательно оглядел гостиницу и соседние дома.
Фурнишон буквально скатился с лестницы: он стоял теперь у дверей и мял в руках сдернутый с головы колпак.
Капитан, поразмыслив несколько секунд, спешился.
— У вас никого нет? — спросил он.
— В настоящий момент никого, сударь, — ответил хозяин, страдая от столь унизительного признания.
Й он уже собрался добавить: «Но это редкий случай» Однако госпожа Фурнишон была, как истая женщина, гораздо проницательнее мужа. Поэтому она поторопилась крикнуть из своего окна:
— Если вы, сударь, ищете уединения, вам у нас будет очень хорошо.
Выслушав такой любезный ответ, всадник поднял голову и увидел весьма приятное лицо.
— Да, именно этого я и ищу, хозяюшка, — ответил он.
Госпожа Фурнишон тотчас же устремилась навстречу посетителю, говоря про себя: «На этот раз почин кладет «Розовый, куст любви», а не «Меч гордого рыцаря».
Капитан, привлекший внимание супругов Фурнишон, заслуживает также внимания читателя. Это был человек лет тридцати — тридцати пяти, высокого роста, хорошо сложенный, с тонкими выразительными чертами лица. Он бросил на руки своего спутника поводья великолепного коня, нетерпеливо бившего копытом о землю.
— Подожди меня здесь и поводи коней, — приказал он.
Войдя в большой зал гостиницы, капитан остановился и с довольным видом огляделся по сторонам.
— Ого! — сказал он. — Такой большой зал и ни одного посетителя. Отлично!
Метр Фурнишон взирал на него с удивлением, а госпожа Фурнишон понимающе улыбалась.
— Неужели в вашем заведении есть нечто, отталкивающее гостей? — спросил капитан.
— Слава богу, нет, сударь! — ответила госпожа Фурнишон. — Но местность еще мало заселена, а насчет клиентов мы очень разборчивы.
— Превосходно! — сказал капитан.
— К примеру сказать, — добавила она, подмигнув так выразительно, что сразу стало понятно, кто придумал название «Розовый куст любви», — за одного такого клиента, как ваша милость, мы охотно отдадим целую дюжину.
— Вы очень любезны, прелестная хозяюшка, благодарю вас.
— Не угодно ли вам, сударь, попробовать нашего вина? — спросил Фурнишон, стараясь, чтобы голос его звучал как можно приятнее.
— Не угодно ли осмотреть жилые помещения? — спросила госпожа Фурнишон насколько возможно ласковее.
— Сделаем, пожалуй, и то и другое, — ответил капитан.
Фурнишон спустился в погреб, а супруга его, указав гостю на лестницу, первая стала подниматься наверх; при этом она кокетливо приподнимала юбку, и при каждом шаге поскрипывали ее изящные башмачки.
— Сколько человек можете вы разместить у себя? — спросил капитан, когда она поднялась на второй этаж.
— Тридцать, из них десять господ.
— Этого недостаточно, прелестная хозяйка, — ответил капитан.
— Почему же, сударь?
— У меня был один проект, но, видно, не стоит и говорить о нем.
— Ах, сударь, не найдете вы ничего лучше «Розового куста любви».
— Как «Розового куста любви»?
— Я хочу сказать: «Гордого рыцаря»… Разве что Лувр с пристройками…
Посетитель как-то странно поглядел на нее.
— Вы правы, — сказал он, — разве что Лувр… — Про себя он пробормотал: «Почему бы нет? Это было бы и удобнее и дешевле». — Так вы говорите, добрейшая хозяюшка, — продолжал он громко, — что вы могли бы разместить здесь на ночлег человек тридцать?
— Да, конечно.
— А на один день?
— О, на один день — человек сорок, даже сорок пять.
— Сорок пять… тысяча чертей! Как раз то, что нужно.
— Правда? Вот видите, как удачно получается!
— А перед домом не толпится народ? Среди соседей нет соглядатаев?
— О бог мой, нет. Сосед наш — достойный буржуа, который ни в чьи дела не вмешивается, а соседка ведет замкнутый образ жизни; за те три недели, что она здесь живет, я ее ни разу не видела. Все прочие — мелкий люд.
— Это меня очень устраивает.
— Тем лучше, — заметила госпожа Фурнишон.
— Итак, ровно через месяц, — продолжал капитан, — запомните хорошенько, сударыня, — ровно через месяц…
— Значит, двадцать шестого октября?
— Совершенно верно, двадцать шестого октября я сниму вашу гостиницу.
— Целиком?
— Целиком. Я хочу сделать сюрприз своим землякам — это все офицеры или, во всяком случае, военные, — они собираются искать счастья в Париже. Им сообщат, чтобы они остановились у вас.
— Но ведь вы намеревались сделать им сюрприз? — настороженно спросила госпожа Фурнишон.
— Тысяча чертей, если вы любопытны или нескромны! — воскликнул явно раздосадованный капитан.
— Нет, сударь, нет, — поспешно ответила испуганная госпожа Фурнишон.
Муж ее все слышал. От слов «офицеры или, во всяком случае, военные» сердце его радостно забилось. Он тотчас же бросился к гостю.
— Сударь, — вскричал он, — вы будете здесь хозяином, неограниченным повелителем, и никому и в голову не придет задавать вам вопросы! Ваши друзья будут радушно приняты.
— Я не сказал «друзья», любезный, — высокомерно заметил капитан, — я сказал «земляки».
— Да, да, земляки вашей милости, я ошибся.
Госпожа Фурнишон раздраженно отвернулась: розовый куст, ощетинившись, превратился в груду алебард.
— Вы подадите им ужин.
— Слушаюсь.
— Вы устроите их на ночлег, если к тому времени я не подготовлю им другого помещения.
— Непременно.
— Словом, вы будете всецело к их услугам… и никаких расспросов.
— Все сделаем, как прикажете.
— Вот вам тридцать ливров задатка.
— Договорились, монсеньер. Мы устроим вашим землякам королевский прием. И если вы пожелаете убедиться в этом и отведать вина…
— Спасибо, я не пью.
Между тем метр Фурнишон кое о чем поразмыслил.
— Монсеньер… — сказал он. (Получив щедрый задаток, хозяин стал именовать своего гостя монсеньером.) — Монсеньер, а как же я узнаю этих господ?
— Правда ваша, тысяча чертей! Совсем забыл. Дайте-ка мне сургуч, лист бумаги и свечу.
Госпожа Фурнишон тотчас же принесла требуемое. Капитан приложил к кипящему сургучу драгоценный камень перстня, надетого на палец левой руки.
— Вот, — сказал он, — видите это изображение?
— Красавица, ей-богу!
— Да, это Клеопатра.[17] Так вот, каждый из моих земляков представит вам точно такой же отпечаток, а вы окажете ему гостеприимство. Понятно?
— На сколько времени?
— Еще не знаю. Вы получите соответствующие указания.
— Будем ждать их.
— Прекрасный капитан сошел вниз, вскочил в седло и пустил коня рысью.
Супруги Фурнишон положили в карман свои тридцать ливров задатка, к величайшей радости хозяина, беспрестанно повторявшего:
— Военные! Вот видишь, вывеска-то себя оправдала — мы разбогатеем от меча.
И, предвкушая наступление 26 октября, он принялся до блеска начищать кастрюли.
VIII. Характер гасконца
Мы не осмелились бы утверждать, что госпожа Фурнишон проявила ту скромность, которой требовал от нее посетитель. И, так как ей предстояло угадать гораздо больше того, что было сказано, она стала разузнавать, кто же неизвестный всадник, который так щедро оплачивает гостиницу для своих земляков. Поэтому она не преминула спросить у первого попавшегося солдата, как зовут капитана, проводившего в тот день учение.
Солдат, вероятно более осторожный, чем его собеседница, осведомился прежде всего, почему она задает ему этот вопрос.
— Да он только вышел от нас, — ответила госпожа Фурнишон, — и, естественно, нам хотелось бы знать, с кем мы разговаривали.
Солдат рассмеялся.
— Капитан, проводивший сегодня учение, не стал бы заходить в «Меч гордого рыцаря», госпожа Фурнишон, — сказал он.
— А почему, скажите на милость? — спросила хозяйка. — Неужто он такой важный барин?
— Может быть.
— Ну так я скажу вам, что он не ради себя заходил в гостиницу «Гордый рыцарь».
— А ради кого?
— Ради своих друзей.
— Наш капитан не стал бы размещать своих друзей в «Мече гордого рыцаря», ручаюсь.
— Однако вы не очень-то любезны. Как же зовут господина, который слишком знатен, чтобы размещать своих друзей в лучшей парижской гостинице?
— Вы спрашиваете о том, кто проводил сегодня учение, да?
— Разумеется.
— Ну, так знайте, милая дамочка, что это не кто иной, как герцог Ногаре де ла Валет д'Эпернон, пэр Франции, генерал-полковник королевской инфантерии и даже немножко больше король, чем само его величество. Ну что вы на это скажете?
— Скажу, что если бы это он был у нас, то нам оказана большая честь.
Можно представить себе, с каким нетерпением ожидали супруги Фурнишон 26 октября.
* * *
Двадцать пятого вечером в гостиницу вошел какой-то человек и положил на стойку довольно тяжелый мешок с монетами.
— Это за ужин, заказанный на завтра.
— По скольку приходится на человека? — спросили вместе оба супруга.
— По шести ливров.
— Земляки капитана откушают здесь только один раз?
— Один.
— Значит, капитан нашел для них помещение?
— Видно, да.
И посланец удалился, не пожелав отвечать на расспросы.
Наконец вожделенное утро забрезжило над кухнями «Гордого рыцаря».
В монастыре Августинцев часы пробили половину двенадцатого, когда у дверей гостиницы спешилось несколько человек.
Они прибыли через ворота Бюсси и оказались первыми, ибо гостиница «Меч» находилась оттуда в каких-нибудь ста шагах.
Один из них, которого по бравому виду и богатому одеянию можно было принять за начальника, явился сюда даже с двумя слугами на добрых лошадях.
Все прибывшие предъявили печать с изображением Клеопатры и были весьма предупредительно приняты супругами, в особенности молодой человек с двумя лакеями.
— Если вы не боитесь толпы и вам нипочем простоять часа четыре, можете поглядеть, как будут четвертовать господина де Сальседа, испанца, устроившего заговор, — сказала госпожа Фурнишон бравому кавалеру, который пришелся ей по вкусу.
— Верно, — ответил молодой человек, — я об этом деле слыхал. Обязательно пойду, черт побери!
И он вышел вместе со своими слугами.
К двум часам прибыла дюжина новых путешественников группами по четыре-пять человек.
Кое-кто являлся в одиночку.
Один вновь прибывший даже вошел по-соседски, без шляпы, но с тросточкой. Он на чем свет стоит проклинал Париж, где воры такие наглые, что неподалеку от Гревской площади стащили с него шляпу.
Впрочем, он всецело признавал свою вину: незачем было являться в Париж в шляпе с драгоценной пряжкой.
Часам к четырем в гостинице Фурнишонов собралось уже около сорока земляков капитана.
— Странное дело, — сказал хозяин жене, — они все гасконцы.
— Что тут странного? — возразила эта дама. — Капитан же сказал, что соберутся его земляки.
— Ну так что?
— Раз он сам гасконец, и земляки его должны быть гасконцами.
— Выходит, что так.
— Удивительно только, что у нас лишь сорок гасконцев, ведь должно было быть сорок пять.
Но к пяти часам появились еще пять гасконцев, так что постояльцы «Меча» были теперь в полном сборе.
Некоторые из них были знакомы между собой. Так, например, Эсташ де Мираду расцеловался с кавалером, прибывшим с двумя слугами, и представил ему Лардиль, Милитора и Сципиона.
— Каким образом ты в Париже? — спросил тот.
— А ты, милый мой Сент-Малин?
— Я получил должность в армии. А ты?
— Я приехал по делу о наследстве.
— Ах так! И за тобой опять увязалась старуха Лардиль?
— Она пожелала мне сопутствовать.
— И ты не мог уехать тайком, чтобы не тащить с собой всю эту ораву, уцепившуюся за ее юбки?
— Невозможно было: письмо от прокурора вскрыла она.
— А, так ты получил извещение о наследстве письменно? — спросил Сент-Малин.
— Да, — ответил Мираду. И, торопясь переменить разговор, он заметил: — Не странно ли, что гостиница переполнена и постояльцы — сплошь наши земляки?
— Ничего странного тут нет: вывеска уж больно привлекательная для людей чести, — вмешался в разговор наш старый знакомый Пардикка де Пенкорнэ.
— А, вот и вы, дорогой попутчик! — сказал Сент-Малин. — Вы так и не досказали мне своей истории.
— А что я намеревался вам рассказать? — спросил Пенкорнэ, покраснев.
— Почему я встретил вас между Ангулемом и Анжером в таком же виде, как сейчас, — на своих двоих, без шляпы и с одной лишь тростью в руке?
— А вас это занимает, сударь мой?
— Ну конечно, — сказал Сент-Малин. — От Пуатье до Парижа далековато, а вы пришли из мест, расположенных за Пуатье.
— Я из Сент-Андре-де-Кюбзак.
— Вот видите. И путешествовали все время без шляпы?
— Очень просто.
— Не нахожу.
— Уверяю вас, сейчас вы все поймете. У моего отца имеется пара великолепных коней, которыми он до того дорожит, что способен лишить меня наследства после приключившейся со мной беды.
— А что за беда с вами стряслась?
— Я объезжал одного из них, самого лучшего, как вдруг шагах в десяти от меня раздался выстрел из аркебуза. Конь испугался и понес прямо к Дордони.
— И бросился в реку?
— Вот именно.
— С вами вместе?
— Нет. К счастью, я успел соскользнуть на землю, не то пришлось бы мне утонуть вместе с ним.
— Вот как! Бедное животное, значит, утонуло?
— Черт возьми, да! Вы же знаете Дордонь: ширина — полмили.
— Ну, что же?
— Я решил не возвращаться домой, убоявшись отцовского гнева.
— А шляпа-то ваша куда девалась?
— Да подождите, черт побери! Шляпа сорвалась у меня с головы.
— Когда вы падали?
— Я не падал. Я соскользнул на землю. Мы, Пенкорнэ, с лошадей не падаем. Мы с пеленок наездники.
— Известное дело, — сказал Сент-Малин. — А шляпа-то где?
— Шляпу я принялся искать — это была моя единственная ценность, раз я вышел из дому без денег.
— Какую же ценность могла представлять ваша шляпа? — настаивал Сент-Малин, решивший довести Пенкорнэ до белого каления.
— И даже очень большую, разрази меня гром! Надо вам сказать, что перо на шляпе придерживалось бриллиантовой пряжкой, которую его величество император Карл Пятый[18] подарил моему деду, остановившись в нашем замке по дороге из Испании во Фландрию.
— Вот оно что! И вы продали пряжку вместе со шляпой? Тогда, друг любезный, вы наверняка самый богатый из всех нас. Вам бы следовало на вырученные за пряжку деньги купить себе вторую перчатку. Руки у вас уж больно разные: одна белая, как у женщины, другая черная, как у негра.
— Да подождите же: в тот самый миг, когда я оглядывался, разыскивая шляпу, на нее — как сейчас вижу — устремляется громадный ворон.