— Мама, вы должны отменить обед. Мы не можем устраивать приемы, когда рядом с нами находится дочь короля в таком состоянии.
— Какое отношение имеет его незаконная дочь ко мне? — воскликнула мама сердито. — Почему я не могу принимать гостей из-за этой особы?
— Мама, — возразила я, — она живет здесь. Все о ней беспокоятся.
Мама пожала плечами и продолжала свои приготовления. Обед состоялся, и как раз в это время леди де Лиль и Дадли умерла. Я была в ужасе, что такое поведение могли связывать и со мной.
После этого я еще более отдалилась от мамы, и в наши отношения закралась определенная холодность. Мой брат Карл пытался спорить со мной, но я дала ему понять, что он вмешивается не в свое дело. Мне было очень жаль, так как я не хотела ссориться со своей семьей, но Карл был на маминой стороне и пытался внушить мне, что я не могла обойтись без нее.
— Нет, — сказала я твердо. — Я не могу быть с ней заодно.
Карл посоветовал мне назначить сэра Джона Конроя своим секретарем, так как, по его мнению, я не представляла, какое меня ожидает бремя государственных забот.
— Как может молодая неопытная девушка править самостоятельно? — добавил он.
— Мне помогут министры, — сказала я.
Я нуждалась в них, а не в маме, не в сэре Джоне Конрое, не в брате Карле. Вскоре Карл поехал повидаться с дядей Леопольдом. Результатом их встречи стал визит барона Штокмара. Мне было известно, что он очень близок к Альберту. Дядя Леопольд привез его с собой в Англию, когда он женился на Шарлотте, и так как дядя страдал от множества всяких недомоганий, он очень нуждался в докторе Христиане Фридрихе Штокмаре. Он также был с дядей, когда умерла Шарлотта. Он был на три года старше дяди и очень умен, по его словам. Дядя так доверял ему, что поручил ему воспитание Альберта.
Я тепло приветствовала барона Штокмара, и мама тоже. Мне было приятно видеть его из-за его близости к дяде Леопольду, но вскоре я поняла, что и он на стороне мамы, так как он начал убеждать меня взять сэра Джона Конроя себе в секретари.
Я оставалась непоколебима. Я очень утвердилась в своих убеждениях за последние несколько месяцев. Может быть, так на меня произвели впечатление поступки мамы, а может быть, просто потому, что я стала взрослой.
Мой брат Карл вместе со Штокмаром пытались ослабить мою решимость. Я была молода, так молода, повторяли они, пока мне не захотелось надавать им пощечин. Я была так неопытна.
Я напомнила им, что как иностранцы они имели еще меньше опыта, чем я. Они были поражены, но я ясно объяснила им, что меня не заставить принять решения, в которых впоследствии я могу раскаяться.
Позднее в Кенсингтон прибыл лорд Ливерпуль. Он виделся с сэром Джоном, который отчаянно боролся за свое положение. Если бы я имела какое-нибудь влияние в этом вопросе, он давно бы его лишился. Я полагаю, он сказал лорду Ливерпулю, что я не в состоянии управлять, что я нуждаюсь в руководстве, что я слишком молода для самостоятельного правления страной. Он часто внушал все это и мне. Мне удалось поговорить с лордом Ливерпулем наедине.
— Поскольку вы не хотите иметь сэра Джона Конроя своим личным секретарем, — сказал он мне, — готовы ли вы. довериться премьер-министру?
Я видела лорда Мельбурна раз или два, и он произвел на меня очень благоприятное впечатление. Я сразу же ответила, что это будет очень хорошо. Быть может, сэр Джон мог бы занять пост блюстителя личных расходов, предложил лорд Ливерпуль.
— Нет, — сказала я. — Никогда. Сэр Джон Конрой не будет занимать никакой должности при моем дворе. Я просила лорда Ливерпуля попытаться понять мое положение. Он пристально посмотрел на меня и сказал:
— Я понимаю.
Я почувствовала облегчение, потому что поверила, что если я избавлюсь от сэра Джона и влияния мамы и смогу воспользоваться советами такого опытного светского человека, как премьер-министр, который заправлял всеми делами в стране, то смогу приступить к стоящим передо мной задачам с большой уверенностью.
Король сдержал свое слово, настояв на моем присутствии на его следующем приеме. Когда мы вошли в зал, я огорчилась, не увидев королевы. Без нее ничто не шло гладко. Король сказал, что она нездорова и отдыхает. Я проявила озабоченность, и это доставило ему удовольствие.
— Она скоро поднимется. Она слишком много трудится, как ты знаешь.
— Я знаю, как нам скучно, когда ее нет, — сказала я. Он кивнул и в тот же момент увидел сэра Джона Конроя, который сопровождал нас по настоянию мамы.
Король подозвал лорда-камергера, и тот поспешно подошел к нему. Король указал на сэра Джона.
— Я не желаю видеть его в моей гостиной. Выкиньте его вон. Лорд Конингэм был озадачен.
— Вы слышали, что я сказал, — проворчал король. — Вон! Вон!
Любой бы на месте сэра Джона сгорел бы от стыда, но только не он. Сэр Джон дерзко усмехнулся, а когда его выводили из комнаты, беспечная улыбка не сходила с его лица. Я была довольна, по крайней мере король разделял мое мнение об этом человеке.
Я получала от дяди Леопольда письма, полные советов. Он все время давал мне наставления, как выбрать мой придворный штат, как поступать с министрами… когда придет время. Я надеялась, что оно придет еще не скоро. Дядя Леопольд писал: «Моя цель в том, чтобы ты не оказалась инструментом в чьих-либо руках». Эта фраза надолго осталась в моей памяти. Нет, даже не в ваших, дорогой дядя.
За несколько дней до моего дня рождения во дворец прибыл лорд Конингэм. Мама прислала за мной. Когда я вошла, то сразу поняла, что случилось нечто важное. Мама выглядела рассерженной, а сэр Джон был явно смущен. Лорд Конингэм сказал мне с поклоном:
— У меня письмо к вам от его величества, которое мне поручено передать вам в собственные руки.
— Благодарю вас, — сказала я, взяв письмо.
Я догадалась, что мама и сэр Джон старались завладеть им до моего прихода, но у лорда Конингэма были определенные инструкции: не давать его никому, кроме меня.
— Распечатай его, милая, — сказала мама. Под змеиным взглядом сэра Джона я ответила:
— Я распечатаю его у себя.
Еще несколько дней, и мне будет восемнадцать. Будет уже поздно маме вмешиваться в мои дела. С ее надеждами на регентство покончено. Пора ей понять, что я взрослая и не потерплю никакого вмешательства.
Я прочла письмо у себя. В нем говорилось, что король предлагает мне десять тысяч фунтов в год и свой собственный двор — вдали от мамы. Моей радости не было предела. Я чувствовала себя пленницей, перед которой забрезжила свобода.
Конечно, освободиться было не так-то легко. Мама и сэр Джон узнали, что было в письме, и вместе сочинили ответ, который я должна была только подписать. Когда я прочла его, то отказалась подписывать, потому что там говорилось, что, с благодарностью принимая десять тысяч фунтов, я предпочитала оставаться в моем прежнем положении при маме из-за моей молодости и неопытности. Я сказала, что хочу посоветоваться с кем-нибудь из министров, например, с лордом Мельбурном. Они продолжали оказывать на меня давление.
Я подумала, если я подпишу, то это всего лишь на несколько дней; когда мне будет восемнадцать, я смогу поступать как хочу. Я уступила и подписала, чтобы прекратить мамины упреки и избавиться от злобных взглядов этого человека.
Как только я осталась одна, я раскаялась в том, что сделала, и сразу же написала королю, что ответ был мне продиктован. Я знала, что он поймет, и он меня понял.
Наконец настал великий день. Я стала совершеннолетней. Пока я лежала в постели, размышляя о значении этого события, я услышала пение под окнами — это был Джордж Родвелл из Ковент-Гардена, Потом я узнала, что он сочинил эту песню специально для моего дня рождения. Я догадалась, что это устроила мама, но вместо благодарности за такую заботливость я испытала чувство недоверия к ней, я была убеждена — этим она старается задобрить меня.
Король прислал мне рояль, лучший из всех, что я когда-либо видела. Я сразу же села и заиграла, хотя видела, что мама недовольна. Знаю, она охотно отослала бы его обратно, но она не могла: мне было восемнадцать, и это был мой рояль.
Казалось, что все сознавали важность этого дня. Из Сити явилась депутация меня поздравить. Мама была рядом со мной, когда я принимала их. Как она меня раздражала! Она должна была понять, что не может продолжать обращаться со мной как с ребенком. Но, когда я хотела ответить на приветствия и поблагодарить за поздравления, она почти оттолкнула меня и стала отвечать им сама. Я молчала, пока она говорила им, что я всем обязана ей, бедной вдове, как она пожертвовала собой для меня, как она никогда не изменила своему долгу.
Они были разочарованы, так как хотели услышать меня и вообще им не понравился ее пышный наряд, ее немецкий акцент. Позже мы проехали по улицам.
— Мы должны показаться народу, — сказала мама.
Я хотела сказать: «Нет, мама, я должна показаться народу. Не имеет значения, поедешь ты со мной или нет».
Она величественно наклоняла голову, когда люди выкрикивали мое имя. Я улыбалась и махала рукой, мое сердце радовалось при виде их любви ко мне. Но маме, видимо, казалось, что все приветствия относились к ней.
Потом нам пора было на бал в Сент-Джеймский дворец. Как всегда, я опасалась конфликта между королем и мамой. Но в тот день этого не произошло, и не из-за недостатка злобы с ее стороны. Оказалось, что ни король, ни королева не могли присутствовать. Как я любила балы! Мне хотелось танцевать всю ночь!
И этот бал был самый чудесный. Танцуя, я забывала все неприятности и страхи прошедшего года. Я открыла бал с внуком герцога Норфолкского, превосходным танцором. Мне казалось, что я летаю по воздуху.
Я танцевала все время, а когда мы ехали обратно, на улицах опять толпился народ, приветствуя меня. Восемнадцать лет!
На следующий день я восторженно писала в дневнике о прошедшем дне, о бале, о приветствовавших меня толпах, а закончила запись такими словами: «Мне было очень весело!»
Я сидела у себя в гостиной. Мама писала мне записки. Я думаю, ей казалось, что они производят большее впечатление, чем разговоры, потому что при разговорах она всегда сердилась. Она произносила гневные тирады, которые я пропускала мимо ушей. Я спокойно сидела, пока она выходила из себя, а потом под каким-нибудь предлогом удалялась. Она и сэр Джон чувствовали, что я безвозвратно ускользаю из-под их влияния, и это сильно беспокоило их, особенно сэра Джона. Мама всегда останется матерью королевы и будет занимать определенное положение, хотя ее грандиозные планы стать регентшей потерпели неудачу, тогда как сэр Джон мог потерять свою карьеру.
«Ты еще молода, — писала мне мама, — и всем твоим успехом обязана моей репутации…»
Нет, мама, думала я. Если я имела какой-то успех, то это вопреки репутации моей матери. «Не обольщайся насчет твоих талантов и ума…»
Нет, мама, я не обольщаюсь. Я только не намерена быть марионеткой в твоих руках и в руках сэра Джона.
Наступил июнь, и из Виндзора стали приходить плохие новости. Король был очень слаб.
В незабвенный вторник утром 20 июня 1837 года я проснулась, увидев у моей постели маму.
— Проснись, Виктория, — сказала она. — Приехали архиепископ Кентерберийский, лорд Конингэм и врач короля. Они ждут тебя.
— Почему, мама? Который час?
— Шесть часов, — сказала она. — Но это неважно. Они хотят видеть тебя.
Я поняла, что это значило, и меня охватило благоговейное чувство, смешанное со страхом. Я поднялась, надела халат и домашние туфли.
— Пойдем, — сказала мама и повела меня в гостиную. У двери я остановилась и, взглянув на нее, сказала:
— Я пойду одна, мама. Она уставилась на меня.
Но я сознавала свое положение. Я чувствовала на своей голове корону. Мне не было необходимости слушаться ее больше.
— Одна, — повторила я твердо. Она была поражена, но сопровождать меня не стала.
Когда я приблизилась, трое мужчин опустились на колени, и я поняла, что это значило. Я протянула им руку для поцелуя таким естественным жестом, словно я его тщательно отрепетировала.
Они обратились ко мне «ваше величество», и я не могла побороть своих чувств. У меня были слезы на глазах, и у них тоже. Я думаю, я выглядела молодой и беззащитной, с распущенными волосами, в халате и домашних туфлях.
Архиепископ сказал мне, что король умер спокойно, обратившись к Богу и приготовившись к кончине.
Я повернулась к лорду Конингэму и спросила о здоровье королевы, так как я знала, как она любила его.
— Передайте мои соболезнования королеве, — сказала я.
— Я немедленно исполню распоряжение вашего величества, — ответил лорд Конингэм.
Я простилась с ними и вернулась в свою комнату одеваться. Мне восемнадцать лет. Я королева. Странно, но первая мысль, пришедшая мне в голову, была: теперь я могу быть одна.
КОРОНОВАННАЯ КОРОЛЕВА
Я надела черное платье и спустилась к завтраку. Все было по-другому. Теперь я королева. Мой мозг был занят одной мыслью: какой я должна быть королевой. Я должна быть хорошей. Я должна быть мудрой. Я должна исполнять свой долг. Я должна забыть о легкомысленных стремлениях к удовольствиям. Я должна служить своей стране.
Дядя Леопольд всю жизнь твердил мне, что мне следует делать. Но ведь он был король другой страны, и бельгийскому королю не подобало вмешиваться в управление Англией. Я знала, что в будущем мне предстоит остерегаться даже дяди Леопольда — потому что, как хороший король, он всегда будет ставить интересы своей страны превыше всего. Да, я должна быть очень осторожной.
Во время завтрака ко мне зашел барон Штокмар. Он был очень умный человек, но ставленник дяди Леопольда. Все изменилось теперь, когда я стала королевой. Я поговорила с ним о бедном дяде Уильяме и моем сочувствии королеве Аделаиде, так как я понимала, насколько велико ее горе. После завтрака я пошла к себе написать письма — одно дяде Леопольду, другое Феодоре. Очень странно было подписываться Виктория R[16].
Пока я писала, принесли письмо от премьер-министра, где он сообщал, что посетит меня около девяти часов. Я была очень довольна, что премьер-министром был лорд Мельбурн[17]. Я видела его несколько раз, и на меня произвели впечатление его красивая внешность, учтивые манеры и развлекательный разговор. В этот момент у меня была Лецен, и я сказала ей:
— Я приму его одна, как намерена принимать всех моих министров в будущем.
Лецен кивнула, она поняла. Но она была несколько встревожена, видимо, испугавшись, что власть может сильно изменить меня.
— Она, конечно, изменит меня, — сказала я ей. — Но ничто не изменит моей любви к вам, дорогая Лецен. Королева будет так же любить вас, как вас любила принцесса. — При этом мы обе заплакали, и она сказала, что я для нее — весь смысл жизни, что было невероятно трогательно.
Лорд Мельбурн прибыл в указанное время. Какой обворожительный человек! Он наклонился и поцеловал мне руку, причем его прекрасные серо-голубые глаза наполнились слезами, что вызвало у меня очень теплое чувство. Я полагаю, в этот момент он подумал о моей молодости и всех тяготах, легших на мои плечи.
Он отнесся ко мне с большим уважением и выразил уверенность в моей способности выполнить стоявшие передо мной задачи.
— Лорд Мельбурн, я рада, что дела государства находятся в ваших руках.
— Ваше величество очень милостивы. Мой долг представить вам Декларацию, которую ваше величество прочтет Совету. Не соблаговолите ли вы просмотреть текст и сказать мне, заслуживает ли он, вашего одобрения?
— Его написали вы, лорд Мельбурн?
— Я признаюсь в этом, — сказал он, слегка приподнимая уголки губ, что меня позабавило и заставило улыбнуться.
— Я уверена, что так и следует, — сказала я.
— Я оставляю Декларацию на рассмотрение вашего величества. Собрание членов Совета состоится здесь, во дворце, в половине двенадцатого. Я зайду еще раз в одиннадцать, если найдется что-то, с чем вы не согласны. Сейчас я не имею права занимать дольше ваше время. Я с удовольствием приду еще раз, если я понадоблюсь вашему величеству.