— Открой дверь, — закричала я. Альберт стоял у двери с другой стороны. Я это чувствовала.
— Кто там? — спросил он.
— Ты знаешь. Это королева. Открой сейчас же. Ничего не произошло. Я была так несчастна. Я была готова расплакаться. Только гнев сдерживал мои слезы. Я еще раз постучала.
— Кто там? — повторил Альберт.
— Что это еще за фокусы? Ты знаешь кто.
— Скажи мне.
— Королева! — закричала я.
Ничего не случилось. Что он этим хотел сказать, запираясь от меня? Я согласилась на их условия… его и Штокмара. Я пообещала, что моя дорогая Лецен уедет надолго, а он вел себя так… чтобы доказать мне, вероятно; что он хозяин у себя в доме. Все это было прекрасно, но я — королева.
— Открой дверь! — крикнула я дрожащим от волнения голосом.
— Кто там? — повторил он.
— Королева, — сказала я, подавляя свое волнение.
Я чувствовала себя несчастной, разочарованной. Я хотела видеть его. Я хотела, чтобы он открыл дверь, обнял меня и сказал, что глупым ссорам, так терзавшим нас обоих, пришел конец. Я хотела сказать ему, что я согласна на отъезд Лецен. Я соглашусь на все, только бы мы были вместе, потому что нет ничего важнее нашей любви.
Я не могла подавить душивших меня рыданий. Альберт, наверно, услышал, потому что он сказал очень мягко:
— Кто там? И тут я поняла. Он хотел держать в объятиях не королеву, но Викторию, свою жену.
— Альберт… это Виктория… твоя жена. Дверь распахнулась. Я кинулась к нему, он подхватил меня и крепко обнял.
Я была так счастлива. Я сказала, что, вспылив, не смогла удержаться и стала говорить с ним ужасным, сварливым тоном. Он ответил, что невероятно сожалеет о том, что сказал мне тогда. Мы согласились, что наши ссоры проистекали из нашей любви друг к другу. И решили, что их надо остерегаться. А уж если они и будут возникать, то мы должны их прекращать в самом начале, не позволяя им превращаться в ураган. Они отравляли наше блаженство. Мы были так счастливы. А к нашей маленькой Викки следует призвать других врачей, например Штокмара.
Я знала, что Лецен будет протестовать. Ее ревность к Альберту затмевала в ней все другие чувства. Но мы должны вылечить Викки и укрепить наш брак.
Мне предстоял неприятный разговор с Лецен. Я все время его откладывала, никак не могла решиться. Первым с ней заговорил Альберт. Может быть, это было неудачно. Она подозрительно относилась ко всему, что исходило от него. Она явилась ко мне разгневанная.
— Принц говорил со мной, — сказала она. Я знала, что меня ожидало.
— Он пытается отнять вас у меня.
— О нет… Дэйзи.
— Да, пытается. Он предложил мне поехать в Кобург в длительный отпуск.
— Я озабочена вашим здоровьем. Вы так много работаете.
— Я не считаюсь с этим, когда я тружусь для тех, кого люблю.
— Я знаю… я знаю… Как девочка?
— С ней все в порядке.
— Но она выглядит бледной, худой и апатичной. Она была такая энергичная.
— Некоторым просто хочется устроить неприятности.
— Милая Дэйзи, принц и я решили, что вам нужен длительный отдых в Кобурге. Там ваша сестра. Вы так любите ее детей. Вы поедете… и действительно хорошо отдохнете.
Она смотрела на меня, как бы не веря своим глазам. Я не отвела взгляда. Она хорошо меня знала. Она поняла, что я предупреждала ее об увольнении и что последняя сцена в детской была заключительной. Она не могла поверить, что связи между нами оказались слабее тех, что существовали между мной и моим мужем.
Я не могла сказать ей то, что хотела. Дорогая Лецен, я никогда не забуду, кем мы были друг для друга. Я люблю вас. Я так благодарна за всю любовь и заботу, которой вы окружаете меня столько лет. Я навсегда сохраню счастливые воспоминания о нашей жизни вместе. Но теперь я замужем… и мой муж и дети занимают первое место в моем сердце.
Я не могла сказать это, но она знала, о чем я думала. Она знала, как я несчастна от того, что мы должны расстаться; но она также понимала, что у меня началась новая жизнь. Я должна примириться с ее уходом, как я примирилась с уходом моего дорогого лорда Мельбурна. С тех пор как Альберт вошел в мою жизнь, они перестали играть в ней главную роль.
Бедная Лецен! Она выглядела такой печальной. Я не могла этого вынести. Я обняла ее и тихо заплакала. Она прижимала меня к себе и тоже плакала, но наши слезы были слезами смирения.
Лецен не могла уехать немедленно. После того как она пробыла у нас так долго, требовалось много приготовлений.
К нашей великой радости, Викки начала поправляться. Альберт часто посещал ее. Мне казалось, у него было особенное чувство к ней. Теперь я это точно знаю, потому что это подтверждалось на протяжении многих лет. Она была прелестным созданием и уже обнаруживала живой интеллект, восхищавший Альберта. Мальчик был еще мал, но нам казалось, что он менее развит, чем была Викки в его возрасте. Однако главным в это время было их здоровье.
Несмотря на то, что времени с момента решения вопроса, связанного с Лецен, прошло совсем немного, мы стали значительно ближе друг к другу. Я начала осознавать свои недостатки, увидев их как бы глазами Альберта. Как-то он мне сказал:
— Мы должны одолеть твой нрав, и я обещаю тебе, что мы это сделаем.
— Это трудная задача, — признала я.
— Это дракон, которого предстоит победить, — сказал Альберт. И при этом он походил на святого Георга, готовящегося к схватке. — Мы должны победить его, прежде чем он победит нас.
Как он был прав! Как он всегда был прав! Даже в случае с Лецен. Я ее очень любила и всегда буду любить. Иногда я могла быть высокомерна. Может быть, потому, что мне слишком рано внушили мысль, что я будущая королева. Я была раздражительна, импульсивна, склонна сначала действовать, а потом думать, но, во всяком случае, я была способна любить, а когда я любила, я была верна своей любви. Но, несмотря на мою любовь к Лецен, я знала, что она была эгоистична, ревнива и ее главной целью было занять первое место в моем сердце и не уступать его никому. И она ненавидела всех, кто пытался стать между нами. Она была неспособна что-нибудь организовать. Дела при дворе были в беспорядке благодаря недосмотру. Мальчик Джонс показал, насколько ненадежна охрана. Альберт увидел все это раньше других и оказался прав.
Пришло письмо от его брата Эрнста, извещавшее о его предстоящем бракосочетании. Его невестой была принцесса Александрина Баденская. Я сомневалась в разумности этого брака, зная его репутацию и ужасные последствия его недостойного поведения в виде дурной болезни. Но он писал, что совершенно поправился, и Альберт, обладавший чувством глубокой семейной привязанности, были восторге, считая, что супружество спасет его брата.
Нас приглашали в Саксен-Кобург на свадьбу. Я не могла поехать, положение в стране требовало моего присутствия. Уже не было и речи об утаивании фактов. Сэр Роберт Пиль отличался от лорда Мельбурна тем, что не считал, что все «следует оставить как оно есть». Он настаивал, что я должна знать все, что происходит, как бы оно ни было неприятно.
Хотя я и не могла поехать, но ничто не препятствовало поездке Альберта. Мне не хотелось расставаться с ним, но, поскольку его брат женился, он, естественно, желал присутствовать на свадьбе, тем более что он считал этот союз спасительным для Эрнста.
Альберт разрывался между двумя желаниями — увидеть свой любимый дом и остаться со мной. Он выбрал последнее, к моему величайшему удовлетворению. Правда, в какой-то момент мне показалось, что он предпочел остаться лишь потому, что Лецен, хотя и собиралась уезжать, была все еще во дворце. Его беспокоило, что в его отсутствие она могла добиться от меня пересмотра своего решения.
Тем не менее я была довольна, что он поборол искушение увидеть свою родину и остался со мной.
Я написала дяде Леопольду, как мы были счастливы в браке, и получила очень милое письмо от принцессы Александрины, которая, судя по тому, что она писала, явно была кроткой, разумной и религиозной молодой особой.
— Это то, что нужно Эрнсту, — сказал Альберт.
Мне пришла мысль, что, раз Альберт не едет в Кобург на свадьбу, молодые должны приехать к нам. И я предложила Альберту пригласить их провести медовый месяц в Клермонте.
Альберт нашел мою идею превосходной и написал Эрнсту приветливое письмо с множеством добрых советов. Хотя Эрнст был старше, более серьезный и вдумчивый Альберт считал своим долгом опекать своего брата.
Эрнст и его молодая жена с удовольствием приняли приглашение приехать в Англию. Они прибыли в июле, и я нашла мою новую невестку очень милой, дружелюбной и разумной. Эрнст остался таким же, каким я его знала раньше, веселым и любезным, но, поскольку я знала теперь, что он был немного донжуан и совсем не похож на Альберта, он не пользовался моей симпатией и я не верила, что он мог так быстро превратиться из распутника в образцового супруга. Но Альберт верил и был на редкость снисходителен к нему.
Но перед их визитом нас посетил немецкий композитор Феликс Мендельсон[47]. Альберт и я были в восторге. Мне всегда нравилась его музыка, и я сразу же призналась в этом. Мендельсон доставил мне большое удовольствие, попросив Альберта сыграть ему что-нибудь.
— Когда я вернусь в Германию, я смогу похвастаться, что слышал игру принца, — сказал он.
— Да, пожалуйста, — воскликнула я. — Принц — настоящий музыкант, могу вас уверить.
— Виктория! — сказал Альберт укоризненно, но он был явно доволен.
— Вы должны извинить энтузиазм королевы, — сказал он Мендельсону, — он вызван более чувством, нежели критической оценкой.
Но, когда Альберт сыграл хорал Герца, Мендельсон был очарован и сказал, что его исполнение сделало бы честь профессиональному музыканту.
— Пожалуйста, спойте нам, мистер Мендельсон, — попросила я, и он спел свой хор из оратории «Святой Павел», и мы с Альбертом присоединились к нему.
Когда он закончил, я аплодировала и спросила, не написал ли он каких-нибудь новых песен.
— Королева очень любит ваши песни, — сказал Альберт Мендельсону и обратился ко мне: — Почему бы тебе не спеть одну?
Я заколебалась, но меня уговорили. Мы прошли в мою гостиную, где я села за пианино. Вошла мама. Как она изменилась! Я думаю, что ее высокомерие поощрял в ней этот ужасный сэр Джон Конрой. Я благодарила судьбу, убравшую его с нашего пути. Альберт был так доволен, что у нас с мамой улучшились отношения. Я спела «Песню паломника» и «Оставь меня». Мендельсон рассыпался в похвалах моему пению — в какой-то степени искренних, — большинство из них были адресованы королеве, но кое-что и певице.
Внезапно ветер подхватил ноты и раскидал их по полу, я побежала их собирать, и мне кажется, его удивило столь непосредственное поведение королевы.
Это была очень приятная неофициальная встреча, не только потому, что мы встретились со знаменитым композитором, но и потому, что он был из тех людей, с которыми Альберт любил беседовать и которых я до сих пор воздерживалась приглашать во дворец, хотя с музыкантами я чувствовала себя свободнее, чем с писателями, потому что я кое-что понимала в музыке и уверенно принимала участие в разговорах.
Вскоре после моего двадцать третьего дня рождения произошел очень неприятный случай. Когда мы выехали на прогулку, Альберт заметил недалеко от экипажа какого-то подозрительного человека. Когда он был в двух или трех шагах, он достал пистолет и прицелился. Раздался чей-то крик. Я увидела, как человек бросился бежать, и прежде чем его успели схватить, он скрылся в толпе.
Вернувшись во дворец, мы застали всех в смятении. Нам едва удалось избежать опасности. Злодей скрылся. Существовала возможность, что он совершит новую попытку.
Лецен была вне себя. Она все время твердила, что я не должна больше выезжать, что это слишком опасно.
— Я не намерена скрываться, — возразила я. Оставшись одни, мы обсудили это с Альбертом.
— Мы должны выезжать, — сказала я. — Но… под охраной. И если он сделает еще одну попытку, то охрана сможет его схватить.
Не говоря ни слова ни маме, ни Лецен, мы выехали с двумя адъютантами. Человек с пистолетом действительно появился снова, и его задержали, правда, он все же успел выстрелить. Я была рада, что его поймали.
Меня всегда угнетало осознание того, что есть люди, желающие убить меня; но я всегда была спокойна в минуту опасности, что удивляло многих, да и меня саму. Рассказывали, что подобным образом вел себя мой дед в момент покушения на него — сохранял выражение полнейшего спокойствия. Сэр Роберт Пиль сейчас же явился во дворец. Он был очень расстроен.
— Его зовут Джон Фрэнсис, ваше величество. Ему двадцать с небольшим и он столяр.
— Он сумасшедший? — спросила я.
— Он не выглядит таковым, мэм.
— Сэр Роберт, я не могу вынести мысли, что его за это казнят.
— Его целью было убить ваше величество. — И все же… я этого не хочу. Я всегда считаю, что эти люди безумны и их нельзя судить. Это своего рода болезнь.
— Ваше величество слишком великодушны.
— Я желаю, чтобы ему сохранили жизнь. Я не хочу, чтобы кто-то умер из-за меня.
— Этот станет примером для других, — сказал Альберт. — Иначе люди станут пытаться совершить подобное просто для того, чтобы получить известность.
— Вопрос о судьбе этого человека предстоит решать правительству, — сказал сэр Роберт. — Это не королевская прерогатива, но я сообщу парламенту желание вашего величества.
Он так и сделал; и, поскольку я высказала свое желание очень твердо, вместо повешения Джон Фрэнсис был осужден на пожизненную ссылку. Похоже было на то, что Альберт прав.
Он сказал, что я проявила сентиментальность по отношению к Джону Фрэнсису и подобная снисходительность может поощрить других на такие поступки. Я была не согласна и радовалась, что смерть Джона Фрэнсиса не отяготит мою совесть. Альберт возражал, но очень мягко, и наш разговор закончился мирно.
Позже он говорил, что, если бы Джон Фрэнсис получил по заслугам, мы бы никогда не услышали о Джоне Уильяме Бине. Однажды, когда мы с Альбертом ехали в часовню Сент-Джеймского дворца, мальчик, несчастный урод, не более четырех футов ростом, горбатый, выскочил из толпы навстречу нашему экипажу. В руке у него был пистолет, который он направил на нас. Двое других подростков бросились на него; один швырнул горбуна на землю, а другой отнял у него пистолет.
— Озорные дети забавляются, — сказал Альберт, когда мы проехали. — Ты видишь, любовь моя, как неразумно не наказывать виновных. Люди думают, что им все может сойти с рук.
Я сказала, что Джон Фрэнсис понес наказание, его сослали в Австралию на всю жизнь. Это было наказание — может быть, такое же жестокое, как смерть. Я была рада, что его кровь не запятнала мне руки. Альберт покачал головой, как будто он считал мое рассуждение нелогичным.
Когда мы вернулись во дворец, мы узнали, что полиция, сочтя происшедшее игрой, сделала мальчику выговор, в то же время похвалив двух других — братьев по фамилии Дэссет — за их проворное вмешательство.
Но дело оказалось не столь простым. Один из братьев Дэссет оставил у себя пистолет, и при рассмотрении его оказалось, что в нем, кроме бумаги и табака, был еще и порох. Если бы из него выстрелили, это было бы крайне опасно. Братья отнесли пистолет в полицию.
Дело приняло другой оборот. Полиция, устыдившись того, что возможному преступнику дали скрыться, принялась за розыски горбуна, и из-за его внешности его оказалось нетрудно обнаружить. Его нашли. Это был не ребенок, он работал в аптеке. Вскоре его арестовали. Он придерживался тех же убеждений, что и Джон Фрэнсис.
— Это будущие революционеры, — сказал Альберт. — Такого рода людей было много во Франции в конце прошлого века.
Но этот инцидент привнес в мою жизнь и нечто положительное. Сэр Роберт Пиль, бывший в то время в Оксфорде, в какой-то невероятно кратчайший срок прибыл во дворец.
Когда я услышала о его прибытии, я сразу поняла, что это было связано с делом Бина, и пригласила его к себе немедленно.