— Я слышал, что он пользуется большой популярностью, — сказал дядя Леопольд. — Александру народ тоже любит.
— О да, она очень красива, и людям это импонирует… а потом, была еще вся эта истерия по поводу маленькой Дании.
— Как неудачно для Христиана, что это случилось, как раз когда он вступил на престол. Пруссаки сметут Европу. Все маленькие королевства и княжества исчезнут с лица земли. Вот чего добивается Бисмарк.
— Отвратительный человек. Викки не выносит его. Боюсь, что ей выпала нелегкая участь. Все должно было быть по-другому. Альберт всегда желал, чтобы она стала прусской королевой. Он бы посоветовал ей и Фритцу, как поступать с этим выскочкой Бисмарком.
— Он, несомненно, пользуется влиянием в Европе, — сказал дядя Леопольд. — Каждый день я думаю, что он станет делать дальше.
— Он обвинил Викки в проанглийских настроениях, — сказала я негодующе. — Слышали ли вы когда-нибудь о такой дерзости? Конечно, она не может забыть, откуда она родом.
— Такие люди, как он, представляют собой опасность для человечества. Однако я хотел поговорить с тобой о твоих домашних делах. Англичане воспринимают все очень субъективно. Чтобы любить людей, они должны их видеть. Я вздохнула. Опять эта старая песня.
— Дорогой дядя, мне кажется, вы меня не понимаете.
— Я понимаю. Понимаю. Я сам его любил. Я пережил величайшее горе.
— Это не одно и то же, — сказала я резко. — Он был мой муж. Двадцать лет мы почти никогда не разлучались… ни днем, ни ночью…
— Я знаю, знаю. Но ты — королева. Если ты не хочешь передать корону Берти, ты должна показать, что имеешь уважение к своему положению.
— Уважение к моему положению! А разве я когда-нибудь об этом забываю?
— Я так не думаю. Но люди могут подумать. Берти и Александра постоянно на публике по тому или иному поводу. Народ не должен забывать, что у них есть королева.
— Я проезжала по улицам в открытом экипаже. Видели бы вы толпу. Меня приветствовали так, как никто никогда не приветствовал Берти.
— Я знаю, и это только служит подтверждением моих слов. Ты снова должна начать появляться на люди… постепенно, если хочешь. Но поступать вопреки желаниям народа неразумно.
Я посмотрела на него с любовью. Милый, во все вмешивающийся дядя Леопольд; как он был жалок на своих высоких каблуках с нарумяненными щеками и пышными локонами, совершенно не шедшими к его морщинистому лицу. Я нежно поцеловала его. Я не знала тогда, что это была наша последняя встреча.
В октябре я пережила потрясение. Умер лорд Пальмерстон. Мне он никогда не нравился, и у меня всегда было такое впечатление, что он подсмеивается надо мной. В этом он немного походил на лорда Мельбурна, но тот это делал с добрыми намерениями и нежно, тогда как лорд Пальмерстон откровенно насмехался.
По странному совпадению лорд Пальмерстон умер в Брокет-холле, той же усадьбе, где умер лорд Мельбурн. Причина этого совпадения была, казалось бы, ясна — лорд Пальмерстон был женат на сестре лорда Мельбурна, к которой и перешла усадьба, — но все же это показалось мне странным.
Когда люди умирают, вспоминаешь о них только хорошее. Невозможно было бы найти двух более разных людей, чем Альберт и лорд Пальмерстон; и это говорит само за себя. Пальмерстон обладал немногими из добродетелей Альберта. Он был щеголь и распутник; но он был и превосходный политик. Кто-то сказал, что он обладал способностью улавливать настроение в палате и приспосабливаться к нему; это было одной из причин, почему он всегда имел за собой большинство; он был честен в политике и не отклонялся от того курса, который он считал полезным для страны; он обладал двумя самыми важными для политического деятеля достоинствами — мужеством и уверенностью.
Поэтому его смерть стала потерей для всей Англии. Я ненавидела смерть; я ненавидела перемены. Когда я услышала о его смерти, мне стало очень грустно и я вспоминала не раздражение, которое он вызывал у меня, но его умелое управление страной в моменты кризисов. Нам будет не хватать лорда Пальмерстона.
Два месяца спустя меня потрясло известие еще об одной кончине. Трудно было вообразить себе мир без дяди Леопольда.
Я заперлась у себя. Мне было необходимо побыть одной, чтобы вспомнить счастливые дни моего детства: поездки в Клермонт, встречи с ним. Я вспоминала, как, сидя у него на коленях, я смотрела в его прекрасное лицо, потому что в молодости он был очень хорош собой. Я вспоминала, как он учил меня быть хорошей и готовиться к своей великой судьбе. Это он нашел для меня Альберта и познакомил нас. Он был частью моей жизни, и теперь его не стало.
У нас были маленькие осложнения. В конце концов, я ссорилась даже с Альбертом. Но он так много значил для меня, когда я была ребенком… и после.
Он выразил желание быть похороненным в Виндзоре. Я знала, какую любовь он всегда испытывал к Англии и что венцом его желаний было царствовать здесь… с Шарлоттой; и хотя этому не суждено было сбыться, его любовь к Англии никогда не остывала.
Я начала приготовления к торжественным похоронам, но мои заботы были прерваны отказом бельгийского правительства перевозить его тело в Англию. Он был бельгийский король, говорили они, и должен быть похоронен в Бельгии. Я очень рассердилась.
— Неужели ничего нельзя сделать? — спросила я. — Ничего, — отвечал лорд Джон. — Леопольд был бельгийским королем, и его должны похоронить в Бельгии.
Даже дядя Леопольд не смог осуществить своей мечты соединиться с любимой Англией.
Ленхен и Луиза пытались утешать меня. Браун отнесся ко всей этой истории презрительно, как к вопросу, не представляющему особой важности.
— Его нет, и конец делу, — сказал он.
— Это потому, что они католики, — объяснила я. — Я думаю, это их главное возражение.
— Католики — скверный народ, — сказал Джон Браун.
— О Браун, — засмеялась я, — вы неисправимы.
— Я здесь для того, чтобы за вами присматривать, — сказал он, — а от похоронного нытья для здоровья нет никакой пользы.
Что за человек! Его честное, откровенное, добродушное отношение, так своеобразно выражаемое, поднимало мне настроение.
После смерти Пальмерстона я пригласила лорда Джона, ставшего членом палаты лордов и получившего титул графа Рассела, и попросила его занять место Пальмерстона. Мой добрый друг лорд Клерендон получил пост министра иностранных дел, который до того времени занимал Рассел, а министр финансов Уильям Гладстон стал лидером палаты общин.
В тот год достиг совершеннолетия Альфред, и Ленхен выходила замуж. Им должно было быть выделено содержание, и мне очень хотелось избежать неприятностей в парламенте при обсуждении этих вопросов.
Лорд Джон убедил меня приехать в Лондон для открытия парламента, и хотя я не делала этого пять лет, я сочла за благо согласиться, но при условии, что церемония будет совершена без сопутствующей ей парадности и шума фанфар. Парадную карету заменили другим, более современным экипажем, хотя он и был запряжен восьмеркой белых лошадей. И я не надела коронационные драгоценности, они просто лежали на кресле рядом со мной. Я была в черном и в чепце, напоминавшем головной убор Марии Стюарт. Мой траур оживляла только лента ордена Подвязки.
Народ тепло приветствовал меня, и было видно, что они были рады видеть меня. Я отвечала на приветствия сдержанно, так как хотела, чтобы они понимали, что я еще в трауре.
Я была довольна, что денежный вопрос не вызвал споров, и даже удивилась, что не было ни одного голоса против. Елене выделила приданое в 30 000 фунтов и 6000 ежегодно. Альфреду положили ежегодное содержание в 15 000, которое должно было быть увеличено до 25 000 при вступлении его в брак. Все это было очень приятно. Затем я отправилась в Олдершот на военный парад.
Прошло совсем немного времени, и в Виндзоре состоялась свадьба моей дорогой Ленхен.
Меня очень тревожил конфликт, назревавший между Пруссией и Австрией. Захватив Шлезвиг-Гольштейн, они теперь ссорились из-за добычи. Я понимала, что им было нужно. Речь шла об объединении германских государств, и вопрос заключался в том, кто возглавит это объединение. Бисмарк был убежден, что это должна быть Пруссия, и он недаром говорил о крови и железе.
В семье вновь начался раздор. Кронпринц, естественно, стоял за Пруссию, но муж Алисы Луи и мой бедный слепой кузен Георг Ганноверский стояли за Австрию. Мысль о том, что два моих зятя станут воевать друг с другом, была мне отвратительна.
Я знала, что Альберт желал бы возвышения Пруссии. Но со времени его смерти ситуация изменилась, и я думала, каковы были бы его чувства теперь. Он надеялся, что Викки когда-нибудь станет прусской королевой, и, если бы Пруссия взяла верх, Викки и Фритц стали бы самыми могущественными монархами в Европе. Но тогда как же Алиса и Луи? А бедный слепой Георг?
Я умоляла лорда Рассела сделать все возможное для предотвращения войны. Я предложила выступить посредницей между двумя государствами. Бисмарк отверг это предложение чуть ли не с презрением. Какой отвратительный человек! В несчастный день пришел он к власти!
Но, помимо этих осложнений, возникли и неприятности внутри страны. Лорд Рассел сказал мне, что, по его мнению, правительство может потерпеть поражение при обсуждении недавно внесенного законопроекта. Я знала, что закон о выборах должен был быть изменен, и его обсуждение продолжалось уже давно.
— Правительство вашего величества находит, что вам лучше остаться в Виндзоре этой весной, а не ехать в Балморал, так как, если возникнет кризис, вам необходимо быть на месте.
Я отказалась. Я была более озабочена международной ситуацией, чем положением в стране.
Билль о реформе проходил обсуждение в парламентском комитете, когда вспыхнула война между Пруссией и Австрией. Почти немедленно вслед за этим лорд Рассел прислал в Балморал прошение о своей отставке.
Меня это крайне раздражило. Я написала ему, что при современном положении дел в Европе намерение министров покинуть свои посты вследствие поражения в вопросе, требовавшем уступок с обеих сторон, свидетельствовало о безответственности. Я просила его пересмотреть решение. Лорд Рассел был непоколебим. Я заявила, что его отставка была предательством, и осталась в Балморале.
Правительство возглавил лорд Дарби, и Бенджамен Дизраэли стал министром финансов и лидером палаты. Но война в Европе лишила меня сна. Я написала Алисе письмо с просьбой прислать ко мне ее детей, потому что у меня было ужасное предчувствие, что Гессен-Дармштадт не устоит против Пруссии. Я посылала белье для раненых. Поддерживать врагов Фритца было ужасно, но его врагами были моя любимая дочь и ее муж. Раздор в семье был как гражданская война — самый душераздирающий конфликт, какой можно себе представить.
Пруссаки захватили Ганновер, лишив трона бедного Георга. Он с семьей нашел себе убежище в Париже. По крайней мере его жизнь была вне опасности.
И затем… война кончилась. Всего за семь недель. Пруссия одержала победу. Желание Бисмарка сбывалось. Германская императорская корона была почти у него в руках. А какой ценой: Ганновер, часть британской территории, нам более не принадлежал. Нам его принес Георг I, и не будь салического закона[67], я была бы там королевой. Теперь он ушел из наших рук. Бедный Луи потерял большую часть своих владений и утратил значительную долю власти — как и другие небольшие германские государства.
Скоро все они будут под единой властью — властью всемогущей Пруссии. Это было тяжелое время, и я была рада оставаться в Балморале, посвящая все свое время подготовке к публикации очерков жизни Альберта в молодости. Я составляла их вместе с моим секретарем, генералом Грэем; и, хотя я плакала над письмами — из которых они в основном состояли, — я совершенно погрузилась в эту работу и чувствовала, как будто Альберт находится со мной рядом.
Когда книга вышла, она имела большой успех, и я решила, что необходимо написать полную биографию Альберта. Я пригласила для этой цели сэра Теодора Мартина, и он принялся за работу.
Я так увлеклась этим, что решила опубликовать кое-какие мои собственные труды. Я всегда записывала все, что происходило, день за днем.
И в следующем году вышли мои «Страницы из дневника нашей жизни в Шотландии с 1848 по 1861 год». Книга имела огромный успех. Конечно, она была написана бесхитростно, от чистого сердца, и, я думаю, люди начали понимать мою преданность Альберту и почему у меня была необходимость запереться от всех и оплакивать его.
Я познакомилась с Бенджаменом Дизраэли, который показался мне очень интересным человеком. В свое время Альберту он не очень нравился. Альберт был уверен, что он красит волосы. Может быть, он их и красил, но у него были изысканные манеры и он так уважительно говорил об Альберте! Это вызвало у меня к нему теплое чувство, и мне было легко беседовать с ним. Он был очень умен и имел некоторую известность как писатель, и так как я сама любила писать, это способствовало развитию у нас интереса друг к другу.
Он подарил мне свою книгу «Сибилла», и я была очень растрогана, прочитав, что книга посвящалась «Идеальной супруге».
— У вас идеальная жена, мистер Дизраэли, — сказала я. — У меня был идеальный муж. Он взглянул на меня с чувством — Найти идеального спутника жизни большое счастье, мэм; те, кому оно выпадает, достойны зависти.
Я могла поговорить с ним об Альберте; он горячо реагировал. Он признался, что всегда глубоко уважал Альберта. Он назвал его великим государственным деятелем. Когда были опубликованы «Страницы из дневника», он пришел меня поздравить.
— Я знаю, как чувствует себя автор, когда видит свой труд напечатанным.
Смеясь, я ответила, что не была автором в том смысле, в каком был он. Но он не придал этому значения и сказал, что «Страницы» будут читать до тех пор, пока существует литература.
— Я никогда не забуду посвящение — «Светлой памяти того, кто сделал жизнь автора яркой и счастливой, посвящаются с благодарностью эти скромные строки».
— Вы запомнили все в точности, мистер Дизраэли.
— Такие слова нелегко забыть, мэм.
Настроение у меня поднялось; мои мысли вновь вернулись к тем дням, когда я была так счастлива с лордом Мельбурном. Я надеялась найти большое утешение в мистере Дизраэли.
Вскоре до меня дошли слухи, сильно раздражавшие меня. Люди не хотели оставить меня в покое. Им трудно было понять, как помогал мне Джон Браун с его резкими манерами и удивительной преданностью научиться жить без моего любимого Альберта. Им непременно нужно было очернить все хорошее. Я никогда не забывала, что они говорили об Альберте; теперь они переключились на Джона Брауна, чтобы досадить мне.
Пронесся даже слух, что я вышла за него замуж! Но это было настолько нелепо, что вызвало у меня только смех. Это напомнило мне времена давно прошедшие. Эскот и этот коварный злобный шепот «миссис Мельбурн», и все только потому, что наша прекрасная дружба с премьер-министром вызывала зависть. Теперь их гнусные помыслы обратились на Джона Брауна… и на меня! Они, вероятно, забыли, что я — королева.
Я пыталась представить себе, что сказал бы лорд Мельбурн, услышав эти слухи. Или даже лорд Пальмерстон. Эти слухи были нелепы, смехотворны — и все же они продолжали распространяться.
Меня называли «миссис Джон Браун». Как они смели! И какая это была вопиющая наглость! Журнал «Панч» опубликовал воображаемые придворные новости под заголовком «Из Балморала». «Мистер Джон Браун совершил прогулку по горным склонам. Он откушал овечьей требухи. Вечером мистер Джон Браун изволил слушать игру волынщиков». Неприличная газетенка под названием «Томагавк» поместила клеветнические в оскорбительные карикатуры. Под одной из них была подпись «Где Британия?». На верхушке задрапированного мантией трона непрочно, так что вот-вот упадет, держалась корона, что должно было иметь особое значение. «Разве более утомительно развлекать равных себе, чем прислугу?» — гласила подпись.
Как они посмели! У них не было никакого сочувствия к постигшему меня горю; они были жертвами своей собственной развращенности.
Поразительно, как самые незначительные, казалось бы, факты проникали в прессу. Я всегда знала, что Джон Браун любил, как он говорил, «глоточек-другой», это означало — он был неравнодушен к шотландскому виски. И, естественно, были случаи, когда он мог и увлечься. Тогда он находился, по его собственным словам, «в немного застенчивом состоянии». Я его в таком состоянии видела редко, потому что он держался от меня подальше и на следующий день признавался, что был накануне «застенчив». Мне это казалось очень честным и довольно привлекательным.