Челленджер - Ян Росс 20 стр.

– Папа, – говорит Алекс, беря меня за руку.

– Папа…

– Папа…

Маэстро, ещё стакан! Я СКАЗАЛ ЕЩЁ!!![38]

Я переел трипов[39]. Меня плющит. Не спится. За окнами раскисла сизая муть. Светает. Беру травы и выползаю на улицу. Только в такое время, пока солнце ещё не встало, пока не навалился изнуряющий зной и тучные обыватели ещё не выползли из своих логовищ, я отваживаюсь выбраться наружу.

Выхожу, взрываю джойнт и вяло плетусь, куда глаза глядят. Странный монотонный стук привлекает внимание. Я останавливаюсь. Передо мной голый деревянный столб телекоммуникаций. Для устойчивости он привязан тросом. Неясно, как этот архаичный образчик доисторического зодчества пережил эпоху оголтелой модернизации. Чтобы металл не перетирал древесину, под петлю троса хозяйственной рукой подложена жестяная прокладка.

На узле, скрепляющем петлю, сидит дятел. И долбит. Его голова как раз напротив центра жестяной заплатки. Долбит не дерево, а металл. Чувствуется, что устроился он всерьёз и надолго. Это зрелище завораживает меня. Дятел остановил свой выбор не на одном из вязов, во множестве растущих вдоль улицы, или хотя бы на любой другой точке опорного столба. Нет, он облюбовал именно самый центр добротной металлической поверхности.

– Трааа-та-та… Трааа-та-та… Трааа-та-та…

Размерено, методично, с неубывающим воодушевлением.

– Трааа-та-та…

И так битый час. Он колотит, а я смотрю.

– Трааа-та-та…

Вот кто отлично усвоил метафорический смысл образа Сизифа. Воистину, успех есть переход от неудачи к неудаче со всевозрастающим энтузиазмом, как говаривал товарищ Черчилль.

Проходят люди, задирают головы, дивятся на дятла, потом на меня, недоумённо пожимают плечами и идут дальше. А я залип. Сижу в оцепенении и гляжу.

– Трааа-та-та…

От долгого смотрения вверх немеет шея, а ему хоть бы хны, он невозмутимо продолжает свой труд.

– Трааа-та-та…

Спустя некоторое время перемещаюсь на соседний пригорок. Боясь надолго терять дятла из поля зрения, очередной косяк я скручиваю на ощупь.

Это же я. Я! Только я способен отыскать в современном мегаполисе чудом уцелевший деревянный столб. Только я мог удумать основательно засесть напротив жестяной заплатки. И долбить. Долбить. Годами. Несмотря ни на что – ни на здравый смысл, ни на боль в распухшем клюве. И окружающим всё понятно. Они даже будут делать робкие попытки вразумить меня. Куда там! Я буду колотить, пока не рухну вниз в полном изнеможении. Но песнь мою не задушишь, не убьёшь! Я отлежусь, отдышусь и полезу долбить дальше.

Сколько таких столбов в моей жизни… Тьма тьмущая. Дремучие леса. И каков результат? Да, конечно, я неизменно доказываю, что у меня отменный клюв, упорство и целеустремлённость. А что в остатке?

– Трааа-та-та…

Куда ведёт мой путь? К чему я прилагаю целеустремлённость? Каков смысл моих титанических усилий?

– Трааа-та-та…

В остатке – боль, эмоциональное похмелье и тошнота. Одиночество, сублимируемое в пустые металлические звуки доведённой до маразма, наивной мечты. Разочарование, стыд и самобичевание.

– Трааа-та-та…

И потом скитания, омерзительная жалость к себе и в итоге новый столб и новая жестяная поверхность.

– Трааа… та… та…

Маэстро, до краёв!.. Не то расплескаю!

Вера – идеальная секс-игрушка, созданная и отточенная под меня. Она истошно кончает от любого моего проявления. От прикосновения, от звука моего голоса и даже от того, как я испражняюсь.

Однажды мы были в Барселоне. От непривычной пищи у меня случился запор, и я проторчал на толчке минут сорок. Когда я, весь потный, наконец выбрался оттуда, она, разрумяненная, валялась на кровати, тяжело дыша. Вера призналась, что слушала моё дыхание пока я тужился, и это так её завело, что она кончила пять раз подряд.

Вне постели она абсолютно отморожена. Не то чтобы черства, нет, – она будто сделана не из плоти, а из стекла. Она обитает в другой плоскости, где не существует понятий совести и морали. Я убеждён, что таких людей существовать попросту не должно. Будь моя воля, я бы её казнил. Отрубил голову, и ничего бы во мне не шелохнулось.

Она с преданностью собаки исполняла любую сексуальную прихоть. Стелилась под меня с тотальной, неистовой самоотверженностью, искренне и по-настоящему. И настолько же искренне и по-настоящему ни на йоту не шла навстречу в любой иной сфере взаимоотношений.

Наши редкие встречи ради демонических соитий тянулись долгие годы. В перерывах мы не виделись и не общались. Последний раз это было полтора года назад. В промозглый вечер поздней осени я написал ей: "Хочу выебать тебя под сенью нашей синагоги".

У неё были светло-голубые глаза и ангельское личико, лучащееся трепетным простодушием. При этом более бесчеловечной особи я никогда не встречал. Её жестокость порождалась не злобой, а непониманием и наивным любопытством, как безжалостность неумелых детских пальцев, ломающих крылья насекомого.

Я ненавидел её всем естеством, до хрипа и скрежета. Она была мне морально отвратительна, как не могут быть отвратительны любые телесные уродства, и даже хуже, гораздо хуже, как не бывают отвратительны пришельцы из иных миров в фантастических фильмах ужасов.

Вера – это то, что сейчас нужно. Вера – это в самый раз. Я беру мобильник, нахожу номер и набираю сообщение:

Motel 6, 1041 Alameda, SJ. room 9.[40]

Отсылаю, расплачиваюсь и отправляюсь в номер. Через час раздаётся стук. Дверь не заперта, я отзываюсь и она входит. У меня спирает дыхание от похоти, ненависти и предвкушения. Она приближается медленно, словно по зыбкой поверхности, неотрывно смотря своим рыбьим взором. На её лице – робкая улыбка покорности, а в подрагивающих уголках губ играет азарт торжества: "Ты снова позвал меня". Я выжидаю с полминуты цепенящего молчания и резко разворачиваю её к кровати. Опускаясь на колени, Вера быстро расстёгивает ремень, стаскивает джинсы и, выгибаясь, призывно обнажает белые ягодицы. Я швыряю недопитый стакан о стену и вхожу в неё под звон осыпающихся осколков.

Вкус Веры необходимо срочно залить спиртом. Маэстро, медицинский спирт в студию. И К ЧЁРТУ СТАКАНЫ!!!

Сальная стойка с расплывшимися пятнами от стаканных донышек. Я снова в пабе, уже другом. Трава кончилась, и я собираюсь как следует надраться. И вот, ставя предо мной вторую рюмку, смазливая барменша затевает пустопорожний трёп.

– Ты как, в порядке? – игриво спрашивает она.

В порядке ли я? Да что там, я в полном ажуре! Оглянись вокруг, дурёха, разуй глаза, как тут вообще может быть что-либо в порядке?! Я выпиваю и жестом показываю налить ещё.

– А чем ты занимаешься?

– Я инженер, – огрызаюсь я, решив, отделавшись коротким ответом, пересесть за дальний столик. – Разрабатываю меди… цинское… обо…

Я затрудняюсь выговорить конец фразы. Мысли начинают отслаиваться от речи. Трещина в сознании разрастается, змеясь рваными краями, меж которыми разверзается головокружительная пропасть. Становится сложно произносить слова, окружающая действительность наваливается с невыносимой подробностью, заостряясь пронзительной чёткостью восприятия. Напряжённые мускулы сдавливает тисками липкого страха. Я встряхиваю головой, силясь отогнать наваждение, открываю рот, но сказать ничего не получается.

– Ты точно в порядке? – нервничает размалёванная девица.

Я захлопываю рот и утвердительно киваю. От волнения её голос становится визгливым. Я озираюсь, прикидывая, как бы поскорее свинтить от этой истерички, выйти на улицу, отдышаться и прийти в себя.

– Всё о'кей? – верещит смазливая сучка. – Может, вызвать врача?

Я отрицательно мотаю головой, и в проплывающей перед глазами пелене чувствую, что начинаю отслаиваться от собственных мыслей. Они текут всё медленней и прозрачней. Какое-то бесконечно тянущееся мгновение я с неземной отрешённостью наблюдаю их со стороны, словно облака под тёплым ветерком. Но тут небосвод раскалывается вспышкой молнии, и меня пронзает первобытный звериный ужас.

Всё исчезает, и последний вопрос пытается уцепиться за ускользающее сознание: кто же тогда тот я, который останется, если… Но вот и он затухает. Звенящая тишина повисает в густом беспросветном вакууме. Единственный звук, который я слышу, или, скорее, ощущаю, это удары собственного сердца. Глухие и гулкие, словно сквозь толщу воды.

Я делаю отчаянную попытку подняться. Картинка начинает съезжать куда-то в сторону. Слабеющие пальцы цепляются за край стойки. Срываются. Я задеваю соседний стул, он медленно заваливается набок, а я падаю назад. Перед глазами плавно проплывает полоска огоньков над стойкой, их отсветы в бокалах на навесной полке, потом потолок, и я проваливаюсь в пустоту. В бездну.

Глава 14

Я бросаюсь животом в белую, мелкую, как пудра, пыль. Хорошенько извалявшись, перекатываюсь на спину. Под радостный смех окружающих вожу по песку руками и ногами, и мне немного неловко, но тоже весело. Зачерпнув, вскакиваю, подбрасываю горсти песка вверх и в стороны и, замерев, наблюдаю, как оседает белёсое облако. Наконец-то я добрался сюда.

– You ain't a virgin anymore![41] – кричит чувак в шотландской юбке.

Чувствуется, что это старожил, – всё знает и понимает. И хоть это странно и несколько настораживает, он ждёт меня и очень рад видеть. Мне вручают железный прут, и я со всей дури бью в импровизированный колокол из газового баллона, подвешенного к пирамиде спаянных рельсов.

– Welcome home![42] – он обнимает меня и хлопает по спине.

Я бью ещё и ещё. Все вокруг орут и смеются. Пыль смывает первое смущение. Я прохожу через ворота, на которых тоже выведено "Welcome Home", и двигаюсь вглубь территории. Предстоит найти своё место. На билете адрес и карта раскинувшегося амфитеатром палаточного города Black Rock City, а на незанятой площади написано непонятное слово "Playa".

Очнувшись в машине скорой помощи, ещё бухой и злой как бес, я вскочил, содрал присоски ЭКГ и потребовал выпустить меня. Санитары наклонялись и увещевали, пытаясь уложить обратно, однако попадание в больницу мне никак не улыбалось. На перекрёстке я вырвался, распахнул двери и, пошатываясь, перебежал на другую сторону. Они истошно орали вслед, но было уже поздно.

Припав к стене, отдышался и оглядел пустынную улицу. Внезапно меня окликнул парень, будто соткавшийся из ночной мглы. Он был не особо приметен, но сразу чувствовалось, что свой. Подойдя, он протянул непонятный листок, закурил, выпустил дым и сказал: "Думаю, тебе сюда". Сказал и пошёл дальше. Я взглянул на зажатый в руке флаер с яркой эмблемой и надписью "Burning Man[43] 2015".

А впервые я услышал об этом эвенте при ещё более чудных обстоятельствах. Будучи студентом и исследуя окрестности Сан-Хосе, меня занесло в Redwood Park – заповедник калифорнийских мамонтовых деревьев, достигающих стометровой высоты. Нагулявшись по изрытым узловатыми корнями тропам, мне стало любопытно, каково остаться одному в ночном лесу. Найдя ручеёк, струившийся меж гигантских стволов, я устроился на берегу и, дождавшись сумерек, пустился в обратный путь.

С собой была вода, зажигалка и карта, казавшиеся вполне приемлемым малым джентльменским набором ночного путешественника. На третьей попытке рассмотреть карту зажигалка разлетелась на куски, тут же затерявшиеся в опавшей листве, и наступила полная темнота. Высоко над головой кроны исполинов смыкались в сплошной навес, не пропускавший лунного света. Проскитавшись всю ночь в кромешной мгле, я чудом вышел на сторожку лесника, оказавшегося преинтереснейшим типом. Мы быстро поладили, и за чашкой липового чая он поведал про свою первую поездку на Burning Man.

Надо было срочно что-то предпринимать, и парень из ниоткуда, вручивший флаер, подсказал мне верный ответ на незаданный вопрос. Две недели спустя, побросав в машину палатку и консервы, я устремился в Неваду. И вот я в пустыне. Только-только забрезжил рассвет, и всё тонет в молочной дымке, сквозь которую маячат шпили пёстрых шатров. И зычно гудит колокол. От этого звука и общего бесшабашного настроения спадает усталость и отступает барьер скованности.

По дороге я почитал про этот "Special Event"[44]. Ответ на вопрос "What is Burning Man?" начинался со следующей фразы: "Объяснять, что такое Burning Man человеку, никогда не принимавшему участие в этом событии, подобно попытке описывать радугу, слепому от рождения". Я пролистал к страничке под заголовком "Ten Principles"[45]. Наиболее значимыми были, пожалуй, следующие:

Gifting – Burning Man посвящается акту дарения. Ценность подарка является абсолютной и не зависит от реальной стоимости.

Radical Self-Expression – Радикальное самовыражение рождается из уникальных личностных переживаний и является даром окружающим.

Immediacy – Непосредственность, важнейший аспект нашей культуры, стремящейся к преодолению барьеров, стоящих на пути к осознанию внутренней сущности, участию в жизни общества и контакту с природой.

Также на Burning Man нет денег и всего с ними связанного. Мероприятие проводится без посредничества спонсоров, коммерческих операций и рекламы.

Только я принялся ставить палатку, из соседнего лагеря выкатилось несколько гавриков, облачённых в звериные шкуры, и предложили помощь. Казалось, они вот-вот бросятся обниматься, но я ещё не был готов к такой всеобъемлющей любви и старался держать дистанцию. Добродушно расхохотавшись, они потоптались, наперебой приглашая заглядывать в гости, и вскоре отчалили.

Покончив с обустройством, я отправился на разведку. Город Black Rock City раскинулся на плоской равнине, окаймлённой далёкими холмами, тонущими в зыбком утреннем мареве. Неодолимо влекло к центру, куда сходились раскинувшиеся веером улицы. Вдоль них тянулись ряды шатров и остовы строящихся сооружений. Навстречу из облака пыли выплыл… диван. На нём восседала тусовка с кальяном. Пока я огорошенно взирал на это дело, диван плавно повернул за угол, а их предводитель в белых штанах, при виде которых Остап Ибрагимович Бендер-бей наверняка удавился бы от зависти, помахал на прощание соломенной шляпой.

Я развернулся и чуть не врезался в метровое крыло бабочки, прикреплённое к трёхколёсному мопеду, на котором ехала парочка в костюмах молодожёнов. Невеста заверещала и осыпала меня ворохом конфетти. Только я отряхнулся, как передо мной выросло что-то невообразимое и уставилось единственном глазом сквозь циклопические очки в полосатой оправе. Гологрудая девица высунулась из-за загривка чудо-зверя и заголосила оперным вокалом. Я решил, что стоит свалить с проезжей части и прекратить хлопать ушами. Появление пятиметрового розового слона с зонтом воспринялось уже гораздо спокойней.

Сойдя на обочину, я оказался в разношёрстной толпе. Кого тут только не было! Девочка в кожаном корсете, высоких шнурованных сапогах, мехах и цветастых перьях. Синекожий Нептун с белоснежной бородой, в золотой тунике, с посохом и ракушками в волосах в обнимку с не менее синекожей русалкой. Сказочные феи, мохнатые чудики всех цветов и оттенков, пришельцы из космоса, дамы и кавалеры во фраках эпохи возрождения, воины и воительницы из будущего в сверкающих стилизованных латах, рептилии, лилии, египетские императрицы, жар-птицы и древние жрицы. Множество полуголого народа, разрисованного причудливыми узорами. Разнообразие и самобытность костюмов превосходили самое пылкое воображение.

Я замечаю на земле тряпичного человечка. Наклоняюсь и подбираю. Фигурка одета в радужную майку. Поднимаю глаза и вижу перед собой его точную копию, вернее, того, чьей копией является он – жонглёра в такой же футболке и котелке. Он ловко ловит кегли одной рукой и протягивает мне вторую. Я кладу человечка в раскрытую ладонь. Жонглёр отвешивает поклон, расстёгивает большой карман на груди и кивком предлагает проверить содержимое.

Я запускаю руку и достаю фигурку в докторском халате с бутафорским калькулятором. Та-а-ак… допустим первый человечек смахивает на него – тут всё ясно, но второй-то, как мог настолько совпасть? Заметив моё замешательство, парень тычет пальцем в фигурку, потом в меня и хитро подмигивает. Я киваю, затем ещё раз киваю, спохватившись, кланяюсь в знак благодарности и озадаченно бреду дальше.

Миновав множество загадочных препятствий, я всё же добираюсь до центрального шатра и, найдя свободное место, ложусь перевести дух от обрушившихся впечатлений. Девочка с соседней подушки протягивает чашку масалы[46] и предлагает сделать массаж. Это явный перебор, я восхищаюсь тем, как бесхитростно она это делает, и одновременно чувствую, насколько не готов к такому уровню непосредственности. Хочется куда-то спрятаться и на время оказаться в привычном мире. Но тут появляется ансамбль дервишей и, устроившись неподалёку, принимается играть убаюкивающую суфийскую музыку. Я успокаиваюсь и незаметно засыпаю.