Желая отомстить мужу, она вызвала такой ураган, что сама невольно оказалась в его эпицентре. Какой страшный любовник! Да, конечно, эта продукция разовая, не для каждого дня. Димка, разумеется, мастер, но перед Ашотом — он холодный и расчетливый котенок. И что бы теперь ни случилось, чем бы ни закончилась эта дурацкая история, он Ларису не получит больше никогда. Вот уж это она сегодня поняла твердо.
Но она могла гордиться и собой: кто еще сумеет выдержать подобный натиск! Она смогла.
В самый разгар завтрака, жадного и безмолвного, послышался шум автомобильного мотора. Ашот вмиг напрягся, прислушиваясь, затем, словно подброшенный невидимой пружиной, ринулся поспешно одеваться. Застегивая джинсы, выразительно посмотрел на Ларису и выбежал за дверь.
Она подумала и решила, что, видимо, будет не совсем удобно разговаривать с приехавшим, кем бы он ни был, в таком, мягко выражаясь, фривольном виде, и тоже принялась одеваться.
За дверью раздались громкие и, судя по тональности, злые голоса. Говорили по-армянски. Точнее, кричали друг на друга. Этот непонятный языковой базар длился довольно долго. Наконец дверь в комнату отворилась, и вошел бородатый армянин, который был так безупречно вежлив с ней в первый раз и казался немного старше Ашота.
Не здороваясь, он мрачно, исподлобья оглядел сидящую на диване женщину от пяток до макушки и обратно и, не оборачиваясь, что-то резко и сердито бросил Ашоту, который стоял за его спиной с виновато опущенной головой. Тот не ответил. Старший повторил, но уже более грозным голосом. Ашот, словно раздумывая, покачал головой из стороны в сторону, но потом тоже что-то буркнул и стремительно вышел за дверь.
— Я был о вас, Лариса Георгиевна, лучшего мнения, — сказал наконец бородатый.
— А кто вы такой и какое вообще имеете ко мне отношение? — искренне удивилась она. — Вы мне кто? Сват, брат, жених, муж? Вы самый обыкновенный бандит, и не больше, вот и занимайтесь своим вонючим делом, поскольку ничего другого не умеете. А в мое не лезьте. Поймите наконец, мне глубоко наплевать на то, что вы обо мне думаете.
— Хорошо, — подозрительно охотно и сразу согласился он. — Мы потом поговорим об этом…
— Я вообще не собираюсь с вами ни о чем разговаривать.
— Согласен, — рукой показал он. — А сейчас я дам вам телефонную трубку, вы позвоните отцу и скажете, что с вами все в порядке. Он так хочет. Зачем усложнять жизнь старому человеку.
— Раньше надо было думать, тоже мне, мыслители хреновы…
Бородатый, не отвечая, вынул из кармана куртки трубку радиотелефона, выдвинул антенну и передал Ларисе. Она уже видела подобные штуки и даже однажды звонила по такому телефону из машины одного деятеля, впрочем, это совсем не важно. Поэтому ей не составило труда соединиться с отцом. Услышав длинный гудок, Лариса Георгиевна посмотрела на бородатого и резко спросила:
— О чем я могу говорить с отцом и чего не должна, ну?
Парень даже вздрогнул от ее вызывающего тона, но только пожал плечами.
— Говорите что хотите. Его интересует ваше самочувствие. Не обижают ли вас. Вот и скажите, что с вами обращаются хорошо… Даже слишком… — И закончил фразу по-армянски.
— А вам-то откуда известно, что слишком? — с откровенной насмешкой спросила она.
— Нэ надо волновать зря старого человека, — нахмурившись, назидательно заметил бородатый.
— Алло! Папа? Это я, — зачастила Лариса, услыхав характерное отцовское откашливание.
— Ларочка, Дорогая, я так за тебя волнуюсь! — суховатым и совсем не любвеобильным голосом заговорил Константиниди. — Эти негодяи, надеюсь, ничего с тобой не сотворили?
Ну папаша! Даже в такой ситуации не может удержаться от хотя бы легкого, но все-таки укола. И ведь любит дочь, знала это Лариса, но все равно постоянно брюзжит, и непонятно, чего ему надо. И так уж все имеет, чего желал. Но, видно, мало. Никак не успокоится. И другим не дает жить по их собственной воле — всех поучает, всех наставляет… Но решила обойтись без резкости.
— Можешь не волноваться, ты ж меня знаешь! — успокоила она отца. — А эти уголовники, ты представляешь, с первого взгляда действительно напоминают вполне приличных людей.
Она с удовольствием услышала, как недовольно крякнул бородатый: ишь ты, какие мы тут гордые собрались, одни сплошные Робин Гуды!..
— Они потребовали, доча, за твое освобождение миллион долларов. Это, конечно, очень много, — рассуждал, как о чем-то постороннем, отец, ну, к примеру, как о покупке козы, потому что, говоря о своих картинах, он не позволял себе подобного торгашеского тона. — Но ведь ты же моя единственная наследница… — Вспомнил наконец! — Словом, я сказал им, что согласен. Они нас с тобой сейчас наверняка слушают, поэтому больше говорить не буду. Я постараюсь еще сегодня достать необходимые деньги, ты меня понимаешь? А завтра передам им. Так что ты, доча, потерпи уж до завтра, а?
— Придется терпеть… Что ж поделаешь, коли так влипли…
— Мы давно уже влипли, к твоему сведению, — сердито бросил отец. — Надеюсь, понимаешь, о чем и о ком я говорю?
— Понимаю, папа. Кстати, замечу, у меня сложилось аналогичное впечатление. Похоже, ты был прав, а я, как всегда, дура.
— Вот-вот! — закричал он тонко. — Это все его, этого негодяя, проделки! Ну и накажу я его, однако… Так накажу, как он даже и не подозревает! На всю его поганую жизнь накажу! — Старик тяжело задышал. И после паузы добавил: — А ты потерпи. И не позволяй им… ну… А, черт! О чем я тебе говорю!
— А где же ты денег-то столько возьмешь? — посочувствовала Лариса.
— Найду уж… — вздохнул он. — Ты только не забывай о том, что мы с тобой решили. У меня все готово. За тобой, доча, дело.
— Слушай, папа, — неожиданно развеселилась Лариса. — А не лучше ли нам послать их всех подальше? Ну что они сделают — убьют меня, что ли? Чушь. Они же все трусы — эти армяшки. Правда, давай пошлем их, а? И будь что будет!
Провокация ей удалась. Потому что если бы ей разрешили и дальше обсуждать эту тему, значит, намерения у похитителей были действительно серьезными и они от своего не отступят. А если — наоборот, хо, скорее всего, они и сами еще не решили, что же делать потом. Поймали за хвост тигра, а что дальше — неизвестно: удержать — невозможно, а отпустить — страшно. Следовательно, история с похищением — самая обычная, плохо разыгранная туфта.
Но бородатый ринулся к ней, грубо вырвал трубку и, резко отстранив Ларису рукой, заговорил сам:
— Уважаемый Георгий Георгиевич, вы убедились, как я лично вам обещал, что Лариса Георгиевна жива и здорова и чувствует себя даже лучше, чем я ожидал. Настроение такое — воинственное. Но это пока нэ опасно для нее. Я говорю: пока. Потому что если вы передумаете и станете слушать вашу дочь, тогда ей может быть плохо. Очень даже плохо. Она просто еще нэ знает, что, когда человека берут для выкупа, его содержат нэ в особняках со всеми удобствами, а в холодном погребе и в наручниках. Это чтобы он стал мягче и сговорчивей. А тело из свежего и белого становится зеленым и дряблым, как жаба. Это для вас и для нее мы сделали такое исключение, но теперь думаю, напрасно. Значит, я повторяю наши условия. Деньги завтра — да? — должен привезти к нам ее муж. Ваш зять, так?
— Но простите! — возмутился Константиниди. — Каким образом я смогу выполнить эти ваши, извините, совершенно идиотские условия, если я не далее получаса назад прогнал этого наглого болвана вон из дома и не велел ему больше здесь появляться! Вы что же, прикажете мне его по всей Москве искать? А сколько на это уйдет драгоценного времени? Об этом лучше подумайте!
— Мы уже подумали, уважаемый, — твердо и безапелляционно заявил бородатый, — Поэтому повторяю: условий менять нэ будем. Ваши трудности — это только ваши трудности. Ни с кем другим вести разговор нэ будем!
Он все время подчеркивал это свое кавказское «нэ» и теперь, нажав кнопку отключения связи, ударом ладони убрал антенну и сунул трубку в карман.
То ли слышимость была отменной, то ли голоса слишком громкими, но Лариса слышала буквально каждое слово отца, хотя стояла даже не рядом. Значит, окончательно решил родитель за нее ее же судьбу! Ну-ну… Димка, очевидно, законченная сволочь. Холодная и расчетливая. Не могла Лариса забыть его вчерашнего взгляда. Или уже и не хотела забывать?.. Что ж, возможно, отец и прав. Рвать надо один раз и навсегда. Чтоб потом не вспоминать и не жалеть…
— А теперь, пожалуйста, садитесь, Лариса Георгиевна, и слушайте меня, если не желаете попасть в холодный погреб, как я сказал вашему уважаемому отцу. Мы с Ашотом братья. Я — старший.
— Меня это совершенно не интересует. Даже если вы с ним муж и жена, как это у вас, на Кавказе, принято.
— Нэ надо перебивать! — Глаза у бородатого недобро вспыхнули. — В нашей семье младший всегда подчиняется старшему, такой закон. А вы сделали гак, что Ашот его нарушил. Зачем? Мы разве вас трогали?
— Ах вон ты о чем! — Вот так, на «ты» и с откровенным уже презрением, протянула Лариса Георгиевна. — Ну так знай, Ашот да-авно уже не мальчик. А ка ваши законы мне наплевать.
— Возможно, — спокойно продолжал бородатый. — Но вам надо знать, — он явно не принял ее «ты», — что тот же закон в нашем роду говорит: младший все делает только после старшего — и к женщине идет, и женится, и даже разводится, если хочет. Закон такой. Я нэ виноват.
— Эх вы, сопляки несчастные! — Лариса сразу догадалась, о чем думает старший братец: жалеет, что не ему первому досталось. — Нэ выйдет, — передразнила, — это дело у тебя. Ашоту с удовольствием дала, а тебе ни за что не дам. Иди гуляй, старший! А если хоть пальцем меня тронешь — всю свою дерьмовую жизнь потом будешь обижаться. Понял? И вали отсюда, законник хренов! Скажи Ашоту, что теперь только с ним разговаривать буду.
Лариса Георгиевна, тяжело дыша, отошла к окну, демонстративно покачивая бедрами, и стала смотреть на двор, закрытый высоким забором от посторонних.
— Вы, дураки, еще не знаете меня, — пообещала она многозначительно. Но этот бородатый ее не слушал, он полулежал в кресле, закрыв глаза и вытянув на середину комнаты длинные, как у лося, ногц.
«Вот еще мудило! — подумала уже без всякой злобы Лариса. — Чего пугать-то? Хочешь — так и скажи и дай бабе самой подумать… Законы у них такие, чтоб бабу, значит, по старшинству трахать, ишь ты!»
Возвращаясь к дивану, она нарочно с силой врезала острым носком туфли ему в щиколртку, отчего парень быстро подобрал ноги.
— Я же сказала, чтоб ты убирался! Не ясно? Повторить? — И она занесла ногу для следующего удара.
Он медленно и по-медвежьи развалисто поднялся, низко наклонив голову, поглядел на нее и пошел к двери.
— Скажи Ашоту, чтоб немедленно явился. Массаж мне будет делать! — закричала она вдогонку с вызовом.
Он резко повернул голову и сказал низким и грубым голосом:
— Я нэ был уверен, что вы такая дрянь, Лариса Георгиевна…
Ее словно ударили наотмашь по лицу, даже щеки обожгло пламенем. Она чуть было не сорвалась, не ринулась на него с кулаками, с ногтями. Вовремя опомнилась. Выдавила из себя через силу:
— Никого не хочу видеть… Господи, как вы мне все надоели! Будьте вы прокляты… И запомни, а потом передай, кому тебе положено: я не вашу армянскую семью порчу, а бывшему своему мужу такую вот месть сочинила. Скажи ему, что по сравнению с Ашотиком он — вонючий котенок. Скажи, Димке будет очень приятно это услышать. А теперь убирайся. И больше ко мне не входите…
Она кинулась лицом на диван, изо всех сил сдерживая слезы — не то ненависти, не то стыда, черт его знает, какие чувства теснили ее грудь, но обида должна была вылиться слезами. Что и случилось…
Когда Лариса, отревевшись, подняла голову, в комнате никого не было.
Подъехав к железным воротам дачи Виталия Бая, Вадим погудел клаксоном. Из калитки скоро появился парень в камуфляжной форме, подошел неторопливо к серому «жигуленку», в котором сидел Вадим, и наклонился к опущенному боковому стеклу.
— Чего гудишь?
12
Четверг, 13 июля, день
— Скажи Виталию Александровичу, от Константиниди. Он знает. И ждет.
Парень наверняка и сам уже знал, потому что, ни слова не говоря, открыл ворота и пропустил машину. «Вот так простенько, но со вкусом и живем, — подумал Вадим. — Есть что защищать, охранять. А ведь босяк босяком был, когда слинял в восьмидесятых на Запад. А нынче — всемирно известный галерейщик! Издатель журналов, буклетов по искусству! Куда нам, которые от сохи»…
Зря себя так настраивал Вадим. Бай встретил его более чем радушно. Удивился только, как быстро, будто ветреная девица, меняет свои планы Георгий Георгиевич. То просил приехать, то сам решился привезти полотна.
Но так же легко он принял и объяснение Вадима, что у деда всегда было семь пятниц на неделе. А сегодня ему вообще не до прогулок. Тут такое закрутилось, просто уму непостижимо.
— А ты сам за рулем? — мельком поинтересовался Бай.
Вадим кивнул. Бай выглянул в окно и удивленно вскинул брови:
— Что я вижу! А где же твой алый красавец? — Он имел в виду Димкин «мерседес».
— Забарахлил что-то, — небрежно отмахнулся Вадим. — Поставил его к мастеру, а на время взял у своих ребят. Бегает — и ладно. Много ли человеку надо?..
— Да, в общем… — пожал плечами Бай.
— А чего спросили-то? В город надо? Могу подбросить. Я ведь к вам на скоростях, дел до и больше.
— Нет, я думал, по рюмочке пропустим. Чего-то настроение пришло такое. Почему, не знаешь? — Он хитро подмигнул и направился в свой рабочий кабинет— высокий, под стать Вадиму, но грузный, с животом, переваливающимся через низко опущенный ремень брюк, и округлыми покатыми плечами. Типичный торговец из мясного ряда на базаре где-нибудь в Малаховке.
Денег-то много, а вида никакого. Жирный стал, ленивый, что ли? Бай словно подслушал его мысли, обернувшись, окинул Вадима с ног до головы быстрым скользящим взглядом.
— Сколько тебе нынче-то?
— В смысле? Не понял.
— Ну, лет.
— Сороковку разменял.
— Это хорошо, — одобрил Бай. — Самый-самый возраст-то. Как один мой давний знакомый, помню, выразился: он у нас молодой, у него еще все спереди! А? О-хо-хо!..
Засмеялся и Вадим. Натужно, правда, потому что больше всего сейчас ему хотелось закончить все дела с Баем и возвратиться в Москву, где дел еще оставалось на сегодня немало. И напряженка — всерьез.
В кабинете Бай сел, расставив широко ноги, на диване, покрытом темно-вишневым пушистым ковром.
— Ну, доставай, — разрешил наконец, довольно потирая руки. — Не томи, показывай!
Вадим раскрыл большую черную ледериновую папку, захваченную из машины, и достал первое, аккуратно снятое с подрамника полотно, края которого все еще привычно загибались наружу, сохраняя форму деревянных реек.
Бай уперся локтями в колени и положил тяжелый двойной подбородок на сжатые кулаки. Смотрел молча, только сопел изредка и чмокал губами, облизываясь.
Действительно, изумительный Эдуард Мане стоил того.
Знаменитые гребцы, водившие лодки по Сене, собравшись в кружок со своими веселыми подругами, пировали на ветру и солнце. Это было нечто невообразимое! Это была сказка и одновременно волшебное окно в прошлый век. Нет, есть вещи, которые пересказать нельзя их можно только чувствовать, ощущая, как наполняется свежим солнечным ветром грудь…
Неохотно оторвавшись от созерцания чуда живописи, Бай бессмысленными глазами посмотрел на Вадима и, хмурясь, свел куцые брови к переносице. Будто сравнить успел две несопоставимые вещи. Покивал задумчиво. Почмокал губами.
Картине конечно же, по сути, нет цены. И именно поэтому ее необходимо продать. Есть у Бая достойный покупатель, есть. Но для этого придется отправляться в Америку. Причем самому, потому что такие вещи через посредников не делаются…
— Ну а еще на что дед решился? — спросил вроде бы без всякого интереса, а у самого, поди, так и екало под ложечкой-то. — Выше Мане вряд ли можно поставить что-нибудь из его коллекции. Ну разве…
— Он велел, чтоб я вам еще раз показал тех двух Сезаннов. Ну как, доставать? Денег-то хватит? — Вадим позволил себе легкую усмешку.
Бай так его и понял.
— А уж это, милок, моя забота. Давай выставляй!
И снова полностью ушел в созерцание рисунков гениального Поля Сезанна.