Как только выкатился он с арены на пузатой своей кобыле, Ланселот вскинул руку, хотя и не было в том необходимости: все и так, замерев, смотрели на него.
— Бог, король Артур и вы, рыцари, дворяне и люди свободного звания, выслушайте слова мои и будьте им свидетелями! Я люблю сэра Галахада больше, чем если бы он был мне единственным братом, я научился у него только хорошему и почитаю его величайшим рыцарем бриттов. Поскольку в то время, как бросил я свой вызов, его среди нас не было, то и вызов мой к нему не относится, да и я о нем так никогда и не думал. Поэтому прошу сэра Галахада отказаться от намерения его, и да не состоится сей поединок, который — как подсказывает мне мой слабый разум — может принести только зло, обоим нам в равной мере.
Тут подошел к перилам Галахад, и Ланселот впился в него глазами, страстно надеясь, что согласится он и не придется с ним биться! И вот заговорил Галахад, быстро, раздраженно, кратко:
— Да услышат мои слова бог, король и вы все. Господин Ланселот лично меня никогда ничем не обидел, и я люблю его, но… — Галахад словно осекся, а сзади с готовностью зашептали: «…но он оскорбил всех рыцарей Круглого стола…» — Но я думаю, не беда, ежели мы с ним сразимся, — закончил он фразу по-своему, тверже и спокойнее, чем начал. — Если победа будет за мной, господин Ланселот останется среди нас, на радость всем, кто его любит, а я-то из их числа. Если победит он, — голос Галахада звучал с каждым словом тише, — если победит он, что ж, выходит, он с бою вырвал себе горькую, а может, и гибельную судьбу. И кто же имеет право лишать человека судьбы, им самим избранной?! Нет такого права даже у господа бога! А потому, — вздохнул он глубоко и возвысил голос опять, — вот моя перчатка. Оружием боя избираю палаш. Встретимся там, внизу!
Но того, что сказал Галахад, сойдя с возвышения, горько разочарованному в надеждах своих Ланселоту, не слышал никто.
— Слушай внимательно, Ланселот, на долгие речи у меня времени нет. Я был во владеньях Дракона, сражался с псами Драконовыми, убивал их. С виду они как люди, но это не люди. Панцири у них из кожи, так что можешь биться с ними даже простым кинжалом. Виделся я и с Драконом.
— Какой он?!
Весь разговор их велся шепотом, с невероятной скоростью говорили оба.
— Дракон? Почти как любой человек. Издали и вовсе похож. Ростом повыше тебя или меня, но не намного. На руках по четыре пальца только. На лице, а может, и по всему телу чешуя, вроде панциря. Век нет, глаза желтые. Он сам отвел меня к катафалку Мерлина.
— Что-о?
— Да. Говорю потому, что, может статься, умру. Да оно и не жалко бы. Иди все время на север. И там, где земля станет говеем голой…
— Ты был у катафалка Мерлина?
— Говорю же, Дракон отвел меня туда. Находится катафалк в крепости. Крепость никудышная… Да, я там был и позвал Мерлина.
— Позвал?!
— Но он, на позор мне, даже… даже не шевельнулся. Не я тот Избранный Рыцарь. Дракон молча смотрел на меня, потом пригласил к столу, и я вернулся домой. Так было, Ланселот. Вот почему отпустил я бороду, сокрывая лицо. Я уже не Галахад. Теперь я бородатый Галахад, и только. Ну, и еще вот что… Берегись, ибо стану я с тобой биться в полную силу. Потому, если не сумеешь меня победить, значит, ты не лучший рыцарь, чем я. Причитанья Артура и Гиневры для меня дело пустое. Я только по этой причине поднял твою перчатку и говорю: тебе победы желаю, но не уступлю ни пяди. Ради тебя, Ланселот. Сдается мне, это будет жаркая битва. Возможно, одному из нас суждена смерть. Хочу, чтобы знал ты: я тебя очень люблю. Хоть бы ты сумел победить!
— Я не знаю теперь… — забормотал Ланселот, — как же так, ведь тебе… Такого человека, как ты… О-о! С богом, Галахад!
— С богом, Ланселот!
И вот на слепящую глаза площадку, залитую летним солнцем, вывели двух боевых коней, следом вышли и соперники-рыцари, сели в седла; обоим одновременно, секунда в секунду, подали грозно сверкнувшие, ужасные палаши. Все замерли, даже вечно горланящие бездельники-пьянчуги не смели открыть рот, ибо каждый знал, кто эти двое, что выступили сейчас друг против друга, а очень многим было известно и то, что поставлено тут на карту. Галахад, взявшись за рукоятку и конец лезвия палаша, сгибал его и разгибал — ждал. Ланселот был недвижим, даже коня не потрепал по шее — и все-таки длинногривый черный скакун, обычно столь бедовый, ни минуты не стоявший на месте и знающий себе цену, застыл, будто вкопанный, с высоко поднятой головой.
Быть может, кто-то осудит меня за то, что я вновь прерываю рассказ и, как уже не раз бывало прежде, вмешательством своим препятствую естественному ходу моей истории. Но я все-таки должен это сделать, поскольку наступила минута — о, тот, кому доводилось пережить подобное, знает, сколь длинна такая минута! — наступила минута, когда Ланселот стал Ланселотом; а еще это была та минута, которая заставила Галахада на самой вершине жизни его — подлинной вершине! — остаться Галахадом. Ланселот, все еще с открытым забралом, держа палаш поперек на коленях, опустил голову и молился. По лицу Галахада нельзя было прочитать ничего, он просто сидел на коне своем и ждал. О чем думал и о чем молился Ланселот, про то я знаю, и о том, что за мысли кружились в голове Галахада, догадываюсь. Каждый боялся за другого — за того, кого победить необходимо. И так как каждый из них боялся за другого, то оба мучительно старались позабыть сейчас все смертоносные приемы-уловки, запечатленные в нервах и мышцах. Оба хотели только лишить противника возможности продолжать бой и, выиграв поединок, даровать пощаду тому, победить которого жаждали. Скверное положение. Ведь когда воин сходится лицом к лицу с тем, кого ненавидит, презирает, почитает за червя поганого, тут все просто: он накидывается на врага и убивает — как сумеет. Но эти двое?!
Галахад был тих и недвижен, словно статуя, Ланселот волновался, рыдал беззвучно, и на лбу у него выступили капли пота. О вы, кто в спокойном своем обиталище станете, быть может, читать мою бесхитростную хронику, вы не знаете, невыносимо долгой и мучительной может быть такая единственная минута!
Но наконец — наконец-то! — протрубил рог, словно очнувшись от сна, лишь теперь опустил забрало Ланселот. Медленно двинулись рыцари навстречу друг другу, и кони их — явственно почуяв безмерное напряжение их ездоков — мгновенно и беззвучно повиновались поводьями, малейшей посылке колен.
Думаю я, излишне умножать и без того страдающие многословием бездарные хроники в той их части, где высокопарно описывается сражение, например, так: «Он же ударил еще, и удар был неслыханной силы, тот же себя защитил и в ответ так ударил, что сам господь бог содрогнулся и архангелов спрашивать стал: „Что такое, что там случилось?“» Право же, никакого нет смысла в таких описаниях. Уже в самом начале сей хроники я признался, что рука моя давно отвыкла держать перо — а только хотелось бы мне видеть того борзописца, пусть наиученейшего и премудрого, коему под силу поведать самую суть этого поединка. Ибо длился он очень долго, до самого конца оба сражались с таким жаром, что простому смертному этого все равно вообразить невозможно. Ни Галахад, ни Ланселот не желали проливать кровь друг друга, наносить раны, но победить желали оба. И при том с такою страстью, с такой жаждой победы, что, право, немногие их поймут. Ланселот-то сражался с Галахадом, но Галахад — вот-вот, здесь и кроется самое главное, — Галахад сражался в истинным, в Ланселоте живущим Ланселотом, а потому хотел и не хотел, чтобы этот Ланселот одержал над ним верх.
Ни ни один не отступал. Они как сошлись, так уже и держались на расстоянии длины меча, бились, не давая перевести дух ни себе, ни другому; мечи свистели, звенели, гудели, зависимо от того, воздух, или меч, или панцирь попадал под удар. Лошади же друг друга не задевали — это с удивлением отмечали в королевской ложе — и только старательно выполняли волю своих хозяев, точно угадывая ее по рывку поводьев, нажиму шенкелей или просто движению бедер. С губ у них клочьями свисала пена, сразу же и отлетая, но во всей их стати, в каждом повороте полыхала та же ловкая сила, та же могучая энергия, что и в сражавшихся их господах.
Ланселот, воспользовавшись мимолетной паузой, нетерпеливо тряхнул головой и, тяжко отдуваясь, поднял забрало. По лицу его струился пот. Галахад, увидя перед собой незащищенное лицо Ланселота, тотчас открыл и свое лицо, он тоже измучился, тоже исходил потом, — но они вновь бросились друг на друга. Однако вокруг поднялся протестующий гул, и славные рыцари Круглого стола, забыв или отложив на время свое недоброжелательство к Ланселоту, а пуще всего страшась за Галахада, тоже запротестовали, ибо и так уже беспримерен был сей поединок по чистоте своей, длительности и неистовству — такого они еще никогда не видали! Артур встал, Гиневра не сводила с ристалища глаз, Галахад покачнулся, и Ланселот словно обезумел. Да и не под силу простому смертному обрушить такой град, такой ливень ударов, какой обрушил в одержимости своей Ланселот на Галахада, все отступавшего, все дальше отклонявшегося в седле назад, и в громе этом, в звоне металла — ибо Галахад по-прежнему достойно отражал выпады Ланселота — раздался вдруг голос Артура, ему пришлось закричать во всю мощь своих легких, чтобы быть услышанным:
— Да разоймите же их!
— Назад! — вскочив на ноги, крикнула тут королева, и кинувшиеся было на поле герольды остановились с разбега. — Прочь от них! Все — прочь!
И теперь уже всем стало понятно — о господи, как понятно и видно всем, кто знал в этом толк! — что изготовился Ланселот к последнему удару, что вся жизнь его сейчас в его палаше и он верит в палаш свой! Он все сильней наклонялся вперед в седле, вновь и вновь осыпая Галахада ужасными ударами сбоку, одного из коих довольно, чтобы разом разрубить и человека, и лошадь. Галахад все еще держался, однако и устроители поединка, и мастера-фехтовальщики, и герольды, одним словом, все, кто находился в непосредственной близости, с ужасом видели, что неудержимую лавину ударов обезумевшего — найдется ли слово вернее? — обезумевшего Ланселота Галахад Безупречный отражает крестовиной меча! Оба сражались с открытым забралом, так как оба знали, что скорей проиграют бой, чем нанесут другому удар в лицо. Ланселот даже не тратил более сил на то, чтобы защищать себя. Вот теперь он что-то шепнул своему коню, и тот словно тоже взбесился, ринулся к коню соперника, укусил его в шею — и тогда конь Галахада в испуге повернулся к коню Ланселота задом. А Ланселот уже стоял в стременах и сверкнул над головой его меч, поднятый для последнего страшного удара (видел, видел Ланселот незащищенную спину Галахада, но даже не помыслил проткнуть ее!), и тут наконец Галахад отбросил меч свой и вскинул руку.
Герольды с отменным усердием, дабы показать, быть может, сколь в деле необходимы, бросились между ними, хотя не было в том никакой нужды, так как Ланселот, увидев отброшенный в сторону меч противника, опустил свое сверкнувшее на солнце оружие, круто повернул коня и отъехал от Галахада.
— Господин мой король! — Галахад, тяжело переводя дыне, говорил негромко, с трудом, — Я объявляю себя побежденным, но, богом клянусь, не стыжусь того! Это был славный бой, такого у меня еще не бывало ни с кем. Нет, я его не стыжусь, ибо тот, кто заставил меня отбросить меч мой, — первый рыцарь земли британской!
Тут и Ланселот отбросил меч — проворные герольды всем скопом подбежали, подхватили оружие — и, послав своего вороного к Галахаду, остановился с ним рядом.
— Господин мой Артур! Тебе лучше всех ведомо, ради чего я сражался, ведомо и то, сколь высоко я почитаю и люблю сэра Галахада. Потому-то и