Отис тускло поглядывал на пейзаж, мелькавший за окнами поезда. Пейзаж… ага, декорации! За декорации проставлена оплата дважды («Фридман, Сэмюел —… декорации — 3711 долларов» и «Юнитт и Вике» — декорации — 2120 долларов»). Отис испытывал все терзания проигравшегося в пух картежника. 32 859 долларов 68 центов! А вдобавок, пришлось еще выложить и чек на 10 тысяч долларов дяде Крису, как свою долю инвестиций для раскручивания Джилл в кино. Нет, это просто кошмар! Никакой разум не выдержит!
Способность мыслить, однако, вернулась к Пилкингтону почти тут же, потому что, вспомнив заверения Трэвиса, будто ни одна музыкальная постановка, кроме разве что самых шикарных кордебалетов в 90 девушек, никак не может обойтись дороже чем в 15 тысяч долларов, он задумался о Трэвисе, и думал о нем, даже когда поезд уже въехал на вокзал Пенсильвания.
С неделю после приезда удрученный финансист сидел затворником в своей комнате, дымя сигарами, глазея на японские гравюры и изо всех сил стараясь прогнать из мыслей «каркасы» и «реквизит». Потом почти материнское желание увидеть дитя своего ума ворохнулось сначала слабо, но постепенно все сильнее, и, наконец, ему уже нельзя было противиться. Приказав своему японскому слуге упаковать самое необходимое, Отис Пилкингтон доехал на такси до вокзала и отправился дневным поездом в Рочестер, где, насколько ему помнился маршрут гастролей, должны были сейчас играть «Розу Америки».
По пути он заглянул в свой клуб, чтобы обналичить чек, и первый, на кого он там наткнулся, был Фредди Рук.
— Господи, Боже! — воскликнул Отис— А ты-то чего тут околачиваешься?
Фредди тупо оторвался от газеты. Резкий конец профессиональной карьеры, можно бы сказать — дела жизни, оставили его ни с чем; и таким пустым казался ему мир в эту минуту, такими серо-тусклыми — все его так называемые соблазны, что, убивая время, он даже принялся за чтение «Национального Географического Журнала».
— Привет! — откликнулся он. — А что такое? С тем же успехом могу находиться и здесь. А? Что?
— Почему ты не на сцене?
— Меня выкинули! Перекроили мою роль в болвана шотландца! Сам понимаешь, не могу же я его играть.
Пилкингтон мученически застонал. Больше остальных персонажей в своей музыкальной фантазии он гордился лордом Финчли. Лорд был его любимцем. И вот его задушили, убили, вымарали! Для чего? Чтобы освободить место для неведомого шотландца.
— Он теперь называется «Маквастл из рода Маквастлов», — пасмурно поведал Фредди.
Маквастл из рода Маквастлов! Узнав эту сокрушительную новость, Пилкингтон чуть не отказался от поездки в Рочестер.
— Он выходит в первом акте в юбочке!
— В юбочке! На вечеринке у миссис Стайвесант ван Дайк!
— Нет больше никакой миссис Стайвесант, — добил его Фредди. — Ее переделали в жену короля маринадов.
— Короля маринадов!
— Да. Сказали, роль должна быть комедийной.
Если б страдания не вынудили Пилкингтона ухватиться для поддержки за спинку стула, он, несомненно, заломил бы руки.
— Да это же и есть комедийная роль! — возопил он. — Полная тонкой, изощренной сатиры на общество. В Ньюпорте все были от нее в восторге! Нет, это уж чересчур! Я заявлю самый решительный протест! Буду настаивать. Пусть эти роли сохранят так, как их написал
2
День, выбранный Пилкингтоном для посещения провинции, был вторник. Премьера «Розы» состоялась в Рочестере накануне вечером после недельного прогона в Атлантик Сити первоначального варианта и недели в Балтиморе, так сказать, второй инкарнации. Спектакли успеха не имели ни там, ни там; малочисленная публика в Рочестере тоже приняла шоу холодно, что окончательно ввергло труппу в уныние. Критики в Рочестере, как и в Балтиморе, дали благожелательные отклики. Но один из театральных девизов: «Рецензия в провинции — не рецензия».
Сомнительно, однако, что главным героям и хору битком набитые залы добавили бы веселости. Две недели без перерыва все работали как ломовые лошади и были изнурены вконец. Новым главным героям пришлось выучить роли ровно за половину обычного срока, а хор, убив больше месяца на отработку одних па и вскриков, был вынужден забыть их и репетировать абсолютно новые. С самого утра, после первого представления в Атлантик Сити, они вырвались из театра буквально на полчасика, наскоро перекусить.
Апатично стоя за кулисами, пока рабочие устанавливали декорацию второго акта, Джилл заметила, что к ней от служебного входа направляется Уолли.
— Мисс Маринер, я полагаю? — спросил он. — Надеюсь, вам уже сообщили, что вы в этом платье обворожительны? Весь Рочестер только про это и судачит. Поговаривают даже, что неплохо бы организовать экскурсионные поезда из Трои и Аттики.[52]
Джилл улыбнулась. В эти дни долгих напряженных репетиций Уолли действовал на нее как тоник. Его совершенно не затронуло общее уныние. Сам он объяснял это тем счастливым обстоятельством, что может посиживать и наблюдать, как пыхтят другие, хотя на самом деле, знала Джилл, работает он не меньше остальных. Работает круглосуточно, меняя эпизоды, добавляя реплики, оттачивая рифмы и при этом забалтывая главных героев, чьи нервы пошатнулись от бесконечных репетиций, а также удерживая в границах рвение Гобла. Жизнерадостность его подпитывалась силой духа, и Джилл ценила это. С начала штурма по переделке «Розы» она очень сблизилась с Уолли.
— Что-то публика вялая сегодня, — заметила Джилл. — Мне даже кажется, что половина зала спит.
— В Рочестере они всегда так. Привыкли маскировать подлинные чувства. Скрывают их под личиной. Но по остекленелым глазам можно понять, что на самом деле внутри у них все так и клокочет. Но подошел я, собственно, чтобы, во-первых, отдать вам это письмо…
Взяв конверт, Джилл взглянула на почерк (от дяди Криса) и положила его поверх пожарного ведерка — почитает позже.
— Его мне отдал человек в кассе, — заметил Уолли, — когда я заглянул выяснить, каков сегодня сбор. Сумма оказалась так мала, что он едва шептал.
— Боюсь, спектакль провалится.
— Ерунда! Мы прекрасно продвигаемся. Что подводит меня ко второму пункту моей речи. Я встретил в фойе беднягу Пилкингтона, и он сказал в точности то же самое, что и вы. Только пространнее.
— Значит, мистер Пилкингтон здесь?
— По-видимому, примчался дневным поездом, чтобы взглянуть на шоу. И со следующим же поездом уезжает обратно в Нью-Йорк. Вот интересно! Всякий раз, как я встречаю его, он вечно стрелой мчится на первый поезд в Нью-Йорк. Бедняга! Вы когда-нибудь совершали убийство? Если нет, не стоит и пробовать. Мне это не понравилось. Поговорив две минуты с Пилкинггоном, я проникся сочувствием к Макбету, ему тоже пришлось разговаривать с Банко. Пилкингтон чуть ли не рыдал и так жалобно описал мне, как музыкальную фантазию увлекают в темный переулок, а там зверски убивают, что меня чуть слеза не прошибла. Я почувствовал себя истинным злодеем.
— Бедненький! Мне тоже его жаль.
— И опять вы сказали то же, что и он, только более конкретно. Я утешал его как мог. Уговаривал, что все к лучшему, а он сунул мне листок доходов и заявил, что спектакль провалился не только творчески, но и коммерчески. И я ничего не мог возразить, только попросил его взглянуть на горизонт, где вскоре засияет солнце успеха. Другими словами, я заверил его, что мюзикл вот-вот воспрянет и вскоре у него руки занемеют от стрижки купонов. Сам он воспрять не желал ни в какую, и опять обругал меня за то, что я загубил пьесу. А кончил тем, что стал канючить, чтобы я купил его долю по дешевке.
— Но вы не купите?
— Ни за что! После фиаско в Лондоне я поклялся страшной клятвой, что больше никогда, ни за что в жизни не вложу ни цента в постановку. Я напуган. Но если Отису удастся заловить азартного человека с тысячей-другой свободных долларов, то человек этот наживет состояние. Наш мюзикл — золотые прииски.
Джилл взглянула на него с удивлением. Говори это кто другой, она бы приписала такую самоуверенность авторскому тщеславию. Но для Уолли это, конечно, не так. Он оценивал пьесу беспристрастно, и Джилл не могла понять, откуда у него такая вера, когда публики — четверть зала.
— Почему вы так думаете? Пока что у нас совсем плохие сборы.
— И в Сиракузах до конца недели, — кивнул Уолли, — будут плохие сборы. А почему? Ну, прежде всего, потому что спектакля еще нет. С какой же стати людям выкладывать денежки и смотреть генеральные репетиции неведомой пьесы? Половине героев пришлось выучить роли на ходу, они их только обкатывают. А девушки танцуют пока что очень неуверенно, боятся сбиться с нужных па. Словом, шоу еще не слепилось. Пока что это так, обрывки. А вот посмотрите на него через две недели! Я-то знаю! Я не говорю, что музыкальная комедия — такое уж высокое искусство, но и у нее есть свои тонкости. Вот поиграете подольше, узнаете все фортели. А пока что, поверьте мне на слово, когда актеры талантливы и есть два-три коронных номера, комедия обречена на успех. А у нас сейчас актеры прекрасные и все номера — хиты. Уверяю вас, как я пытался убедить и Пилкингтона, только он и слушать не хочет, — с этим мюзиклом полный порядок! Но, думаю, Пилкингтон сейчас, в вагоне для курящих, старается всучить проводнику свою долю вместо чаевых.
Отис в буквальном смысле этого не делал, а в переносном — как сказать. Мрачный и насупленный, подскакивая на неудобном сиденье, он ругал себя, зачем ему вообще понадобилось мчаться в Рочестер? Увидел он именно то, чего и ждал: изуродованную карикатуру на свое творение. Играют ее в полупустом театре, да и тот равнодушно зевает. Одно хорошо, мстительно думал он, вспоминая заверения Роланда Трэвиса о стоимости музыкальных постановок, — новые музыкальные номера, без сомнения, красивее тех, прежних.
А «Роза Америки» после вялого приема на утреннике в среду в среду же вечером упаковала вещички и двинулась в Сиракузы, где тоже провалилась. Еще две недели она странствовала из одного небольшого городка в другой, по всему штату Нью-Йорк: потерпела провал и в Коннектикуте, мотаясь там взад-вперед, точно побитый штормом корабль. И вдруг проницательные зрители Хартфорда устроили ей такой прием, что главные герои, уже обкатавшие свои роли, уставились друг на друга в полном обалдении. А уставший хор, забыв про всякую усталость, бисировал свои номера, да с таким блеском, что даже Джонсон Миллер ворчливо признал, что это, собственно говоря, неплохо. Конечно, хор никак не дотягивает до хоров его прежних дней, но все-таки играют прилично, вполне даже ничего.
Настроение у труппы подскочило. Герои и героини цвели счастливыми улыбками и убеждали всех, что всегда верили в этот мюзикл. Леди и джентльмены из ансамблей обсуждали вероятность целого года в Нью-Йорке. А жители Хартфорда сражались за билеты и, если не удавалось достать мест, стояли сзади.
Обо всем этом Отис Пилкингтон не ведал ни сном, ни духом. Свою долю в шоу он продал две недели назад за десять тысяч долларов юристу, действовавшему от имени неизвестного клиента, и был рад-радешенек, что спас хоть какие-то крохи.
Глава XVIII ДЖИЛЛ ПОЛУЧАЕТ УВЕДОМЛЕНИЕ
1
Всхлипнули на последней ноте скрипки, издал финальный стон фагот, меланхоличная личность на задворках оркестровой ямы, как раз под ложей миссис Уоддсли Пигрим, в чьи обязанности входило стучать по барабану в определенные моменты, изобразила на этом многострадальном инструменте финальную дробь и, отложив палочки, позволила своим мыслям устремиться к прохладительным напиткам. Мистер Зальцбург опустил дирижерскую палочку и, усевшись, отер лоб. Упал занавес после первого акта, и в театре «Готэм» разом обрушились оглушительные аплодисменты. Театр был забит от партера до галерки людьми, составляющими публику нью-йоркских премьер. Аплодисменты длились и длились, грохоча, словно волны прибоя о каменистый берег. Взмывал и падал занавес; взмывал и падал, снова и снова. Билетер, пробившись по центральному проходу, вручил мистеру Зальцбургу огромный букет роз, а тот передал его примадонне. Примадонна приняла цветы с ослепительной улыбкой, очаровательно сочетая в нем и скромность, и радостное изумление. Начавшие было ослабевать аплодисменты грянули с новой силой. Букет был роскошнейший, размерами чуть ли ни с самого Зальцбурга. Примадонне он обошелся утром почти в сотню долларов, но он того стоил, до последнего цента окупив затраты.
Вспыхнули люстры. Публика начала двигаться по проходам, чтобы размять ноги и обсудить в антракте спектакль. Бурлили разговоры. Композитор, не получивший заказа на вставной номер, растолковывал второму композитору, тоже не получившему заказа, откуда третий композитор, написавший этот самый номер, стянул мелодию. Два комедийных актера, временно пребывающие без ангажемента, сошлись во мнении, что примадонна, безусловно, прелесть, но, хотя они в жизни никого не осуждали, здесь все-таки вынуждены отметить, что становятся заметны следы прожитых лет. Драматические критики, рассредоточившись по двое — по трое в темных уголках, втолковывали друг другу, что «Роза Америки», конечно, всего лишь очередная поделка, но это уже переходит всякие границы.
Обычная же публика придерживалась мнения, что комедия сногсшибательная.
— Оти, милый, — проворковала миссис Уоддсли Пигрим, прислонясь пышным плечом к безупречно скроенному рукаву дяди Криса и переговариваясь через него с молодым Пилкингтоном. — Поздравляю тебя, дорогой! Это сплошной восторг! Уж и не припомню, когда так наслаждалась музыкальной комедией. А вы, майор Сэлби, как считаете? Правда, прелесть?
— Несомненно! — согласился этот дипломат, которому так прискучило зрелище, что стало уже все равно. — Поздравляю вас, мой мальчик!
— Какой же ты умница, просто умница! — щебетала миссис Пигрим, игриво ударяя племянника веером по колену. — Я горжусь, что я твоя тетя! А вы, мистер Рук, разве не гордитесь, что вы приятель Оти?
Четвертый зритель ложи очнулся от ступора, в какой его ввергло созерцание Маквастла из рода Маквастлов. Случались темные моменты в его жизни и раньше. Бывало, ничего не скажешь. Как-то раз, еще в Лондоне, Паркер отправил его в самое сердце Вэст Энда без гетр, и отсутствие их он обнаружил только на середине Бонд-стрит. В другой раз, поспорив с незнакомцем на матче, он слишком поздно открыл, что незнакомец этот — экс-чемпион Итона. Он печалился, узнав о разрыве между Джилл и Дэреком, и загрустил, когда до его сведения довели, что Лондон Дэрека отверг. Но ни разу за всю свою жизнь он не переживал такой глубокой грусти, не впадал в такое уныние, как сегодня вечером, когда смотрел на этого субъекта в юбочке, гробившего его роль. А публика, вот проклятие, ревела от хохота на каждую глупейшую реплику!
— А? — откликнулся он. — А, да, абсолютно!
— Оти, милый,