— Как раз за неделю до этого, — продолжала заведующая, — Тонечка зашла ко мне в магазин. Она стояла вон там, где вы сейчас стоите. Веселая, довольная была и рассказывала мне, что получила большую партию товаров, а еще уголь и удобрение. Смеялась, что за одну неделю весь месячный план выполнит. Вот и выполнила! Господи, упокой ее душу!
— У нее был какой-нибудь мужчина?
— Мужчина? — заведующая не сразу поняла.
— Ну… друг, любовник. Был у нее кто-нибудь?
— Пожалуй, нет. Она никогда не говорила об этом. Знаю только, что, когда муж умер, она очень убивалась. С детьми у нее потом не очень гладко складывалось. Известное дело, как женщина энергичная, она сама привыкла всем распоряжаться, а дочери замужем, сыновья женаты. Несколько хозяек в доме, и каждой хочется командовать. Ну а поскольку она нестарая еще была, то и предпочла работать, а не сидеть на чужих хлебах и нянчить внуков. Несколько лет проработала здесь, в Цеханове, но мы-то с ней знакомы с детских лет. Мы ведь из соседних деревень. Тонечка старше меня почти на пятнадцать лет, — пояснила она.
— Сколько ей было лет, когда она овдовела?
— Больше сорока. Она рано вышла замуж, так уж водится в деревне. Сама еще молодая, а дети взрослые. Но за мужчинами никогда не бегала. Не то что эта Витка Млеко из Лорцинека, путалась со всеми парнями из окрестных сел, а теперь и здесь, в Цеханове, счастья ищет.
— От вас ничто не укроется.
— Да нет, пан Хшановский, я сплетни не собираю. Но чего только не наслушаешься здесь за целый день! Уши-то не заткнешь. Не было такого в Цеханове или в округе, о чем бы я через два часа не узнала во всех подробностях. Видно, людям делать нечего, коли есть время языки чесать. Ксендзу на исповеди или матери дома того не скажут, что тут говорят в очереди за ста граммами колбасы. И продавщицам рассказывают разные новости. Сюда ведь приходят не только за покупками, а как в салон или в кафе какое-нибудь — поговорить. Чего ради платить деньги в «Ягеллонке», когда в САМе можно бесплатно досыта наговориться.
— Это правильно, — согласился сержант.
— Да знаете, кабы я стала все это записывать, получилась бы целая хроника Цеханова, о какой ни ваша милиция, ни городской Совет и понятия не имеют. Уверяю вас.
— Значит, Михаляк была у вас в четверг, за неделю до гибели?
— А как же, была. Я еще уговаривала ее петь у нас в хоре на концерте в годовщину Освобождения, потому что наш теперешний альт ни в какое сравнение с Тонечкиным голосом не идет.
— А вы не знаете, что Михаляк в тот день делала здесь, в Цеханове?
— Пан Хшановский, когда женщина выбирается раз в неделю, а то и в две недели за пятнадцать километров в город, у нее столько дел тут, что неизвестно, с чего начать. И в уездный отдел кооператива нужно зайти, чтобы отчет сдать и товар из них выбить, иначе они одну ерунду пришлют. Ведь если сам не добьешься, так и не получишь — другие уведут. Ну и в универмаг заглянуть надо, может, что новое появилось. Вы же знаете, как теперь с обувью: полки ломятся, а купить нечего. И с тканями то же самое. С родными и знакомыми хоть несколькими словами переброситься нужно. Еще к парикмахеру зайти, укладку сделать, и к уездному начальству — там всегда дела найдутся. А времени на все — в обрез. Ведь домой нужно возвращаться засветло. Поэтому я с Тонечкой говорила всего минут пять. Она заскочила по дороге ко мне в магазин. Да у меня и у самой времени не было, работа ведь не ждет…
— Намек ваш понял, — рассмеялся сержант и начал прощаться с разговорчивой заведующей.
Та оправдывалась:
— Это к вам не относится. Для старых друзей у меня всегда минутка найдется.
— Увы, меня тоже работа ждет. Мне еще надо увидеться с начальником уездного отделения. Специально ради этого и приехал в Цеханов.
— Догадываюсь, в чем дело! Скоро экзамены на аттестат зрелости. Ну а потом вы, наверно, хотели бы попасть в офицерскую школу. Ведь правда?
— Все это не так просто. И аттестат еще вилами на воде писан. А в офицерскую школу попасть и того труднее.
— Не надо прежде времени падать духом, пан Хшановский. Ваши учительницы — все до одной — мои покупательницы. Можно шепнуть словечко ради такого доброго приятеля, как вы, пан сержант. И жена начальника милиции каждый день приходит за покупками. Для нее у нас всегда свежая ветчинка находится. Не на прилавке, так под прилавком. Дело известное: ты — мне, я — тебе. Так что замолвить словечко я всегда могу.
— Если бы мои успехи только от этого зависели! Ведь все гораздо сложнее.
— Ну доброе слово никогда не повредит, — убежденно сказала заведующая. — Всякая жена крутит мужем, как ветер мельничными крыльями.
— Только не нашим начальником, — вздохнул Хшановский и, распрощавшись с заведующей, поспешил в отделение.
— Ну вот, совсем другое дело! — встретила его симпатичная секретарша начальника. — Сразу видно, что над вашей прической поработали прелестные ручки панны Галинки.
— Вовсе нет, меня обслуживал пан Кароль.
— Он хороший мастер, но, по-моему, слишком любит болтать. Интересно, что он вам рассказывал?
— Мы обменялись мнениями насчет новинок в парикмахерском искусстве.
— Ну и к какому пришли выводу? — рассмеялась Эля.
— Я убедил его, что сейчас самая модная парижская прическа — а ля трапеция. И подробно объяснил, как она выглядит.
— В самом деле? — Эля смотрела на сержанта так, словно видела его первый раз в жизни. Он вдруг перестал быть старым увальнем Хшановским, в нем появилось что-то значительное. — Трапеция? — повторила она.
— Ну да, трапеция. Я кое-что в этом понимаю. Трапеция — сейчас самая модная прическа. Особенно равнобедренная. В которую можно вписать окружность.
— Фантастика! — Восхищение Эли возрастало с каждой секундой. — Завтра утром зайду к пану Каролю и попрошу, чтобы он меня так причесал.
— Лучше зайти после полудня, — очень серьезно заметил Хшановский. — С утра он будет причесывать жену начальника. Ей тоже захотелось сделать себе трапецию. Впрочем, я мог бы составить вам протекцию.
— Золотко! Век вас буду помнить. Майор сказал, что торопится в комитет, но я уговорю его вас принять…
Панна Эля сорвалась с места, исчезнув за дверьми, обитыми коричневым дерматином. Вернувшись, она с торжеством объявила:
— Майор просит вас зайти, — и, понизив голос, добавила: — Он сегодня в хорошем настроении. Воспользуйтесь. Это вам за трапецию!
Действительно майор встретил Хшановского очень благосклонно.
— Садитесь, сержант, садитесь. Что там у вас? Жена, дети здоровы? А как работа? Я не об этом налете — Левандовский уже принял дело, пусть он теперь переживает. Я имею в виду отчет.
— Ясно, пан майор, отчет мы заканчиваем. На будущей неделе я представлю его в письменном виде. Процент преступлений и нарушений в этом квартале у нас еще уменьшился.
— Но убийство Михаляк вам всю статистику попортило, — усмехнулся начальник милиции.
— И этого бандита поймаем, — заверил его сержант. — Я к вам именно для того и явился.
— Что-о? — удивился начальник. — Слушаю вас…
— Я хотел просить, пан майор, чтобы вы позволили мне принять участие в ведении следствия.
— В деле «человека со шрамом»?! — В голосе майора послышалось искреннее изумление. До сих пор каждый из его подчиненных стремился всеми силами увильнуть от этого.
— Так точно, пан майор. Я знаю, что дело очень сложное, но хотел бы попытаться. Вдруг мне повезет больше других.
— Вы смелый человек, сержант. Сразу видно: ордена свои вы получили вполне заслуженно — не прятали голову под перину. Жаль только, что некоторые решения вы принимаете поздновато.
— Как это понимать, пан майор?
— Ну хотя бы этот ваш аттестат зрелости. Разве не могли вы получить его лет двадцать назад? А не теперь, когда вам сорок стукнуло.
— Мог, пан майор. Да глуп был тогда. Мне казалось, что главное здесь, — сержант поднял руку и напряг мощные мускулы, — а не там, — и он выразительно постучал себе пальцем по лбу.
— Хорошо, что хоть на старости лет поняли. Как дела с учебой?
— Идут потихоньку. Пожалуй, на аттестат сдам. Так как же вы решите, пан майор?
— Насчет дела «человека со шрамом»?
— Так точно. Он сунулся в мой район и убил тут человека. Было бы справедливо, если бы и мне разрешили участвовать в расследовании преступления.
Майор усмехнулся:
— Вы столько лет прослужили в милиции, а запамятовали, что убийствами занимается воеводское управление. Даже если бы я и хотел поручить вам дело, я не имел бы на это права.
— Если бы вы замолвили за меня словечко, то меня допустили бы к расследованию. В воеводском управлении вам, пан майор, ни в чем не откажут.
Майор окончательно развеселился.
— Что с вами поделаешь, Хшановский. Словечко за вас я и в самом деле мог бы замолвить. Но как же милицейский пост?
— Я с этим управлюсь, пан майор. Район у меня спокойный, сумею за всем присмотреть. Даю вам слово. Можете не сомневаться.
— Хорошо, — согласился наконец начальник. — Разумеется, вы будете вести следствие не в одиночку. Я попрошу, чтобы вас подключили как помощника. А Левандовскому я о вас скажу еще до того, как мы получим инструкции из воеводства и прибудет человек оттуда. Послезавтра можете к нему явиться, но сперва загляните ко мне.
— Слушаюсь, пан майор!
Хшановский был счастлив. Он даже не заметил, как снова оказался в секретариате.
— Ну как дела, пан сержант?
— Прекрасно.
— Вы просили об отпуске или о помощи?
Секретаршу Элю страшно интересовало, о чем ходатайствовал немолодой начальник участка.
— Да нет, совсем не то. Разговор шел об убийстве.
— Ага, понимаю, — догадалась Эля. — Вы добивались, чтобы майор не передавал дела об убийстве вашему району. А знаете, я была уверена, что вы просто разыгрываете меня с этой трапецией. Позвонила парикмахеру, а он все подтвердил. И обещал меня принять, правда, не раньше конца недели, скорее всего в пятницу утром. Потому что из-за этой прически там уже целая очередь. Но откуда вам стало известно про новую моду?
— Да знаете, приятельница моей жены написала ей из Парижа…
Хшановский начал понимать, что эта злосчастная трапеция в конце концов завоюет ему популярность, особенно среди женского персонала милиции.
…После ухода сержанта майор глубоко задумался. Он прекрасно понимал, что подтолкнуло старого работника аппарата обратиться к нему с такой просьбой. Хшановский знает: его служебная деятельность уже идет к концу. Он слишком поздно взялся за ум. Впрочем, майор был уверен, что с таким прекрасным работником, как Хшановский, не могут не посчитаться. Вряд ли его вообще уволят до того, как он получит пенсию по выслуге лет. Но могло ли это удовлетворить такого самолюбивого человека, как Хшановский?
Майор, даже не заглядывая в личное дело, помнил биографию своего подчиненного. Семнадцатилетний паренек из-под Вдовиц сразу после освобождения попросился добровольцем в армию. Он даже прибавил себе лишний годик в свидетельстве о рождении. В то время он окончил всего лишь несколько классов начальной школы. Стал солдатом, однако не успел принять участия в битве за Берлин; вторая мировая война завершилась без его помощи. Зато ему пришлось сражаться в Бещадах с бандами УПА[2]. Под Дольними Устшиками его прошили очередью из автомата. Три пулевых ранения в грудь. Потом семь месяцев больницы и крест за отвагу.
Демобилизовался Хшановский, когда ему еще не было и двадцати. Тогда в милиции требовались мужественные люди. Капрала с крестом за отвагу приняли, конечно, с распростертыми объятиями, справки об окончании школы не потребовали. Закончив краткосрочные курсы в милицейской школе в Слупске, свежеиспеченный милиционер отправился за Одру, на Возвращенные земли.
Здесь скоро заметили его отвагу и решительность. Хшановский удачно провел несколько операций против банд «вервольфа». Он продвигался по службе и стал вначале заместителем, а потом исполняющим обязанности начальника уездного отделения в одном из небольших городишек на Одере.
Успешно справлялся со своей работой. Активно боролся со спекуляцией, ликвидировал бандитизм и всеми силами способствовал нормализации жизни в районе. Ему присвоили сержантское звание. Еще несколько курсов повышения квалификации в Лодзи и Пиле, и, наконец, он получил свидетельство об окончании начальной школы.
Но прошло еще несколько лет, жизнь страны нормализовалась, и теперь сержант на должности начальника уездного отделения милиции стал анахронизмом. Наступила эпоха людей образованных, специалистов. Специалисты теперь везде: не только на заводах и в учреждениях, но и в милиции. Кончилась эпоха «великого эксперимента», наступил период повседневной, нормальной работы.
Начальник уездного отделения получил очередное звание старшего сержанта, но одновременно с этим его перевели на более низкую должность. Однако он по-прежнему не понимал или не хотел понять, что «прекрасные времена» минули бесповоротно. А может, просто дело в том, что Хшановский тогда женился, пошли дети. Две дочери и последыш — сын.
Он получал то орден, то медаль, время от времени незначительную прибавку к жалованью. Так золотили пилюлю, когда возникал вопрос о необходимости перевести заслуженного работника на еще более низкую должность. В конце концов он осел в Домброве Закостельной, приняв маленький, состоящий из трех человек милицейский пункт. Только здесь он вполне осознал свое положение. И то не сразу, а спустя несколько лет, когда старшая его дочь решила поступить в техникум. Ибо одной начальной школы для современной девушки мало, на таком фундаменте будущего не построишь. А как насчет его собственного будущего?
Когда он всерьез принялся за учение, ему было уже под сорок. Упорно одолевал он класс за классом. Сдаст ли он теперь на аттестат зрелости? Майор от всей души желал ему этого, прекрасно понимая, что для пожилого человека такая задача не из легких.
Но ведь и аттестат — еще не все. Это не открывало широких перспектив перед начальником милицейского участка. Самое большее, на что он мог рассчитывать, — звание хорунжего. А ведь Хшановский, наверное, мечтает об офицерских звездочках и о возвращении, если не на прежнюю должность, то хотя бы на работу в какое-нибудь уездное отделение милиции. Майор уважал его стремления, однако в глубине души считал, что, выдвинув Хшановского в офицерскую школу, он поступит не совсем справедливо по отношению ко многим молодым, отлично зарекомендовавшим себя работникам милиции.
Год назад начальник уездного отделения беседовал со своим подчиненным по-мужски, прямолинейно. Когда старший сержант поинтересовался, может ли он с аттестатом зрелости рассчитывать на рекомендацию в Щитненскую офицерскую школу, майор ответил, что он будет поддерживать самых лучших, самых способных, ибо для него это единственный критерий.
Теперь старший сержант пришел к нему с просьбой разрешить ему участвовать в деле «человека со шрамом», на котором поломали зубы лучшие следственные работники нескольких уездных отделений, — видно, хочет доказать своему шефу, будто он и есть «самый лучший и самый способный». Майор не очень верил, что Хшановскому удастся раскрыть тайну загадочных налетов, но у него не хватило духу лишить старого работника такого шанса. Может быть, последнего в его милицейской карьере.
И он удовлетворил ходатайство сержанта, хотя при этом шел на известный риск: ведь это может плохо отразиться на работе в Домброве Закостельной.
Майор взглянул на часы. Ехать в комитет было уже поздно. Он позвонил туда и сказал, что приедет завтра, а потом попросил секретаршу вызвать поручика Левандовского. Когда поручик вошел в кабинет, майор спросил:
— Ну как подвигается ваше дело?
Молодой офицер развел руками.
— Делаю что могу. Прослушал уже более ста человек.
— И не сдвинулись с места, не так ли?
— Так точно, — произнес Левандовский.
— Вы связались с воеводским управлением? Они берут это дело?