Что тут скажешь? Надо признаться, я — клубный завсегдатай.
Квартира заставлена викторианской мебелью из золоченого дуба с волнистым рисунком. Стенные полки прогнулись под тяжестью аккуратно расставленных вещиц, накопившихся за долгие годы, любая горизонтальная поверхность комодов, секретера, столиков на ножках с копытцами и шарами загружена.
Наконец выяснилось, куда войдут часы: прямо над розовым горшком для цветов той же самой фирмы «Шму», в который еще ничего не посажено. Только собрался искать молоток, как опять зазвонил телефон. «Папа, дай мне, пожалуйста, передохнуть».
Однако звонил не отец.
— Джек, это Джиа. Ты дома?
Голос странный... Он схватил трубку:
— Для тебя всегда. В чем дело?
— Сажусь в такси. Просто хотела проверить, на месте ли ты.
— Случилось что-нибудь?
— Приеду — расскажу.
Щелчок.
Джек медленно опустил трубку. Определенно взволнована. Интересно, что стряслось? Не с Вики, будем надеяться. Впрочем, тогда она бы сказала.
Ну, скоро выяснится. В это время дня не так трудно доехать из Западного Виллиджа до Верхнего Вестсайда. Независимо от причины, неожиданный визит Джиа — подарок.
Он принялся перебирать в памяти эпизоды бурных отношений, которые то прерывались, то возобновлялись. Вспомнил, как отчаянно убивался, решив, что все кончено бесповоротно, когда Джиа узнала, чем он зарабатывает на жизнь, — или подумала, будто узнала. Посчитала его каким-то наемным убийцей — максимально далеко от истины — и, даже увидев за реальным делом, даже когда он своими методами спас жизнь ее дочки Вики, все-таки не одобрила.
Спасибо, хоть вернулась. Неизвестно, что стало бы с Джеком без Джиа и Вики.
Вскоре послышались шаги на лестнице, ведущей к его квартире на третьем этаже. Он повернул рычаг, открывавший систему с четырьмя болтами, распахнул дверь.
Как обычно, увидев стоявшую на площадке Джиа, ощутил внутри приятное горячее содрогание. Короткие светлые волосы, идеальная кожа, голубые глаза — часами стоял и смотрел бы.
Только лицо в данный момент напряженное, всегда крепкое тело как-то ослабло, безупречная кожа пошла красными пятнами.
— Джиа, — начал Джек, морщась от боли в ее глазах, втаскивая ее в квартиру, — в чем дело?
Она бросилась к нему в объятия, захлебываясь потоком слов, рассказывая, как у больных СПИДом детишек украли рождественские игрушки. И, закончив, расплакалась.
— Ну-ну, — пробормотал он, покрепче ее стиснув. — Все будет в порядке.
Известно, что Джиа не часто выплескивает эмоции. Конечно, она итальянка, но уроженка Севера, в ее жилах, пожалуй, больше швейцарской крови. Чтобы вот так вот рыдать... надо действительно пережить нечто ужасное.
— Главное дело — полнейшее бессердечие, — всхлипывала она. — Кто мог такое сделать? И как ты можешь с таким чертовским спокойствием к этому относиться?
О-хо-хо.
— Вижу, тебе надо на чем-нибудь злость сорвать. Понимаю, ты сильно расстроена, Джиа, но я-то тут не виноват.
— Ох, знаю, знаю. Только... ты там никогда не бывал. Никогда не видел малышей. Никогда на руках не держал. Джек, у них нет ничего. Даже заботливых родителей, не говоря уж о будущем. Мы собирали игрушки, чтобы устроить им славное Рождество, великолепное Рождество — для многих последнее. А теперь...
Снова слезы.
Господи, какой ужас. Надо что-то сказать, что-то сделать, как-то успокоить ее.
— Знаешь, какие там были подарки? Я имею в виду, есть какой-нибудь список? Если есть, давай мне, я другие куплю...
Она отстранилась, пристально на него глядя.
— Мы их получили от благотворителей, Джек. Почти все подарки завернуты и готовы к раздаче. Покупать другие не надо. Надо эти вернуть. Ясно?
— Ясно... и не совсем.
— Надо найти подонков, которые это сделали, и проучить как следует... Чтоб это послужило примером... публичным примером. Понятно?
Он постарался спрятать усмешку.
— Кажется, понятно. Ты хочешь, чтоб следующий подонок, которому подобная мысль взбредет в голову, дважды, а то и трижды подумал, прежде чем браться за дело.
— Вот именно. Вот именно.
— И кто же конкретно, — с преувеличенной наивностью, по-прежнему сдерживая улыбку, продолжал Джек, — по-твоему, должен его проучить?
— Тебе прекрасно известно кто, черт побери, — отрезала она, пригвоздив его взглядом.
— Неужели же я? — Он наконец позволил себе усмехнуться. — А я думал, ты этого не одобряешь.
— Не одобряю. И никогда не одобрю. Но в этот единственный раз...
— Как-нибудь переживешь.
— Да. — Она отвернулась, скрестив на груди руки. — Один-единственный раз переживу.
И побрела по гостиной, бесцельно проводя пальцами по золоченому дубовому комоду, по секретеру с откидной крышкой, где хранился компьютер...
— Слушай, Джиа...
— Ох, только не надо, пожалуйста, — махнула она рукой. — Я догадываюсь, что ты хочешь сказать. Пожалуйста, не упрекай меня ни в какой нравственной или психологической непоследовательности, если я не выхожу за тебя замуж в связи с твоей деятельностью, а потом являюсь с проблемой, которую, видимо, можно решить лишь твоей тактикой. Я целое утро голову ломала, думала, стоит ли тебе даже рассказывать. Уже в такси была готова попросить шофера свернуть на Пятьдесят девятую и позабыть обо всем...
— Замечательно, — буркнул обиженный Джек. — Просто даже оскорбительно. С каких это пор ты не позволяешь себе обращаться ко мне с чем угодно?
Она остановилась, взглянула на него:
— Ты все очень хорошо понимаешь. Сколько раз я говорила с тобой про Наладчика Джека?
— Около миллиона. — Скорее около трех миллионов, да что значит пара миллионов между друзьями?
— Правильно. О том, что это опасно и глупо, опасно и жестоко, о том, что если ты останешься жив, то загремишь в тюрьму до конца своей жизни. Мое мнение ничуточки не изменилось. Поэтому можешь представить, как это дело на меня подействовало, если я прошу тебя его уладить.
— Ладно, — сдался он. — Больше не скажу ни слова.
— Сейчас, может быть, нет, а потом обязательно скажешь.
Джек поднял два расставленных пальца:
— Не скажу. Честное скаутское.
— По-моему, надо три пальца.
— Сколько бы ни было. Никогда не скажу. — Он потянулся к ее руке. — Иди сюда.
Она подала свою руку, он ее притянул, усадил к себе на колени. Поцеловал, легкую, словно перышко, успев разгорячиться даже от краткого поцелуя.
— Так-то лучше. Ну... займемся практическими деталями. Кто меня нанимает?
— Я разговаривала с доктором Клейтон... исполняющей обязанности директора.
У него все сжалось внутри.
— Сказала, что знакома со мной?
Он ее предупреждал.
4
Джек прогулочным шагом брел по Амстердам-авеню.
Слегка стершаяся в конце восьмидесятых — начале девяностых годов сословность опять расцвела пышным цветом в Верхнем Вестсайде. Заново перестроенные особняки, новые кондоминиумы, разумеется, новые забегаловки. Через несколько часов на улицах и в куче новых ресторанов, тратторий, бистро столпятся яппи[4] и всякая шушера, отмечая пятничный вечер, открывающий передышку на выходные от продаж и покупок.
В личном плане он ничего против них не имеет. Бывают, конечно, пустоголовые, когда дело касается единоличного первенства в подозрительной области потребления, в бесконечной пыхтящей погоне за меняющимися тенденциями. Да еще в целом они обладают способностью обесцвечивать места своего обитания. Впрочем, безобидные. По крайней мере, в большинстве своем.
Посмотрел на часы. Скоро три. Эйб как раз готов немножечко закусить после обеда. Джек заглянул в семейную бакалею «Никс Нук» — вымирающая в здешних местах порода, — прихватил угощение.
Следующая остановка — «Ишер», магазин спорттоваров. Железная решетка поднята, обнажив помутневшие окна. За ними богатый набор картонных рекламных плакатов, пыльных футбольных мячей, теннисных мячиков и ракеток, баскетбольных колец, спинодержателелей, роликовых коньков, прочей досуговой всякой всячины, выставленной в просторных солнечных витринах.
Внутри порядка не больше. К потолку подвешены велосипеды, тут скамейки для взвешивания, там аппаратура для подводного плавания, узенькие проходы виляют между перегруженными стеллажами.
Когда Джек вошел, Эйб Гроссман заканчивал разбираться с клиентом, вернее, клиент заканчивал с ним разбираться.
Эйб — лет далеко за пятьдесят, вес близко к одной восьмой тонны (не так плохо, будь он ростом повыше пяти футов восьми дюймов) — в обычной униформе: черных штанах и белой рубашке с короткими рукавами. Всегда жизнерадостная круглая физиономия, казавшаяся еще круглее из-за непоправимо отступавших к макушке седых волос, хмурилась.
— Крючки? — недоверчиво переспрашивал он. — Для чего вам крючки? Только вообразите, как больно поймавшейся рыбе. Да еще с шипами. Ой! Их же придется вытаскивать. Повреждая чувствительные губные ткани. Воткните как-нибудь себе в язык рыболовный крючок, увидите, как вам это понравится.