Тропка тебя поводит под старыми, покружит, и ты потеряешься. Ты забудешь, на какой руке приходится река Двина, где осталось море, и тебе будет мниться, будто бы ты петляешь давным-давно и будто отсюда никуда и нет выхода. Не бойся, ступай по следу.
Тропочка тебя приведет к высокому мшистому камню, на нем сидит голый медвежий череп: серо-желтая кость, в пустых глазницах пучится бурый лишайник с челюсти бородой обвис мох. У камня собери свои мысли: задумал ли ты просить хранителей о деле и не лезешь ли к ним с глупым, пустым словом?
Надумав, иди дальше, но с тропы не сбивайся ни на шаг, кругом тебя запрет! В этом лесу, заповедном для всякой охоты, звери не боятся людей. Белка подпустит, куница не прыгнет с низкой ветки, олень и лось от тебя не побегут, и медведь тебя не тронет. Смело иди до Хиговой поляны, где древний зверь выставил громадную голову с двумя гнутыми вверх тяжелокаменными зубами. Черные мертвые кости Хига связаны ремнями, а не жилами с мясом.
Прежде в приморских лесах, на двинских берегах, у болот жили могучие и мудрые, но злые к человеку Хиги. Их погубила Йомала. А последнего родовича поставила здесь для памяти биармов. Тут же лежит и недавний касаточий череп, принесенный в знак союза биармов с железными людьми.
Перед Хигом тропочка сворачивает к навесу из корья, и след кончается. Под навесом висит доска, в нее ударь четыре раза камнем или обухом топора, четыре раза прокричи имя Йомалы и жди. Йомала слышала, и она не любит нетерпения.
Жди молча, увидишь непуганых зверей, а под Хигом появится человек. У него на голове острая шапка рыбьей кожи. Хранитель примет дары: рыбу, мясо, дичину. Если же он не сразу ответит на твой вопрос и уйдет, дожидайся, он вернется.
Сам же ты не забудь, что обязан принести хранителям дар правдивых слов. Расскажи, кто родился, кто женился, из-за чего были ссоры, каковы охоты, рыбные ловли, как олени и море, что делают железные люди. Йомале нужно все знать.
Одни птицы и звери ведают, откуда на Хигову поляну выходят к гостям хранители. В вытертом летнем меху, тощая, — вытянули соболята, — самочка прыгает за хранителем и слушает его разговор: беличье цокотанье, тоненький рябчиковый посвист. Отвечает:
— Глупого человека обманывай, не соболя. Делись-ка поскорее. Дай сладкую птичью головку для моих маленьких!.. — и, подпрыгнув, хватает из рук доброго человека не подачку, а дар дружбы, дар союза людей с лесом.
2
На повернутых чьей-то великой силой каменных плитах лежат грузные, как избы, валуны. В разломах торчат сизые мхи, на каменных лбах курчавятся многоцветные лишаи. Здесь живет священная Сосна.
В борах найдется много деревьев выше нее, но старше нет нигде. Одинокую не обнимешь и вшестером, в щелистой коре спрячется зверь, ветви сами как деревья, а корни Великой раздвинули камни. Ей нипочем самые злые ветроломы, потому что сама Йомала заветным малым семенем посадила Сосну. Из ее корней течет чистая струйка, наливает глубокий бочаг и вновь уходит под корни. Это Ручей Йомалы.
По приказу богини два морских гоголя, черный и белый, доставали со дна моря камни и землю для сотворения угодий. А создавая первого биармина с биарминкой, Йомала оживила их тела водой этого Ручья. Течет Ручей, стоит Сосна — и живы биармы.
Святыню кольцом окружают островерхие чумы хранителей. Во многих жилищах пусто, ни один молодой хранитель не вернулся, нурманны перебили всех. И сюда придут злые убийцы, срубят Сосну, осквернят Ручей, кончатся биармы, умрет народ.
Старший хранитель сидел на корне Сосны и смотрел в глубокое зеркало бочага. Наливающая его струйка была слаба и тонка, подобно непрочной человеческой жизни.
— Йомала, Йомала, мы бродим во мраке, для нас все непонятно, мы гибнем…
Над водой столбиками толклась серая мошка. С Сосны упала хвоинка и поплыла, на широких лыжах скользнул паук. Небо затягивалось тучами, и гладкое зеркало потемнело.
В памяти хранителей, как кольца в древесных стволах, копилось и приумножалось завещанное опытом поколений, хранилось в строгом порядке, как снасти и охотничий припас. Были под рукой, наготове, многократно проверенные советы и указания на все случаи житейских невзгод. А в самой глубине лежали страшные, опасные тайны, которых без разрешения богини нельзя было не только открыть, но даже и вспомнить.
На хвойную крышу упал ливень. Сосна пролила избыток на своего хранителя. Он, не чувствуя холода, застыл как камень. Тяжелые капли возмутили зеркало священной воды, он не видел.
Он следил за войной биармов с Хигами. Хиг гнался за малым, как белка, человеком. Биарм оборачивался, но что он мог сделать костяным копьем и оленьим рогом, как мог защититься? Его оружие едва царапало толстую волосатую шкуру великана, а Хиг вдавливал биарма в мох, как муравья.
— Мы бессильны, Йомала, — шептал хранитель.
Хиг одним зубом поднимал чум, находил ребенка и беспощадно губил нагого человеческого червячка.
— Йомала!..
Отец ребенка крался к опушке и тайно ждал приближения Хига, ждал и ждал с бесконечным, великим терпением. Вот Хиг повернулся бурым боком к биарму, и в губу великана угодила стрела. Злой достал длинным носом колючую игрушку. Он поискал глупого биарма, но человек успел укрыться, и Хиг забыл ничтожную занозу. Он пасся день, другой, третий. Но почему он слабеет? Его глаза мутнеют, толстые, как сосны, ноги подгибаются, могучий ложится и стонет. Он не может пошевелиться, муравьи лезут в пасть, в уши. В последний раз приподнялся волосатый бок. К вздутому брюху крадутся пушистые острозубые волки.
Биармы втыкали в спины тухлых красных рыб наконечники стрел и кололи Хигов. Если Хиг и догонял и убивал биарма, то все же сам великан неизбежно умирал.
Так богиня указала хранителю на нужную тайну и позволила воспользоваться запретно-зловещим оружием для спасения народа биармов.
Виденье исчезло.
— Ты научила людей победить злых Хигов. И ты поможешь своему народу избавиться от убийц нурманнов со злобной душой Хига в теле человека. Йомала, Йомала, Йомала, Йомала!.. — молился очнувшийся хранитель.
Глава вторая
1
— Нурманны пойдут вверх и разорят колмогорян, как нас, — жалобно ныл Янша.
— Не разорят, — возразил Сувор, брат Заренки.
Поморянского старшину вывели целым из боя доспехи, когда-то присланные Изяславом через Тсарга-мерянина. На Суворе были тоже хорошие доспехи, но он не сумел сберечь лицо, оно раздулось от удара, и раненый глядел одним глазом, а что с другим — не разберешь.
Как туча на море, так свалились на поморье нурманны, разбросали буреломом поморян и биарминов. Горе и отчаяние разбитого войска не измерено. Вольно и невольно его скрывали и сами воины и тот, кто принимал на себя нерадостный труд рассказа. Летописец испуганно отворачивался, заглянув в темную глубину. Кто же издали и после времени прикладывал свой аршин, у того получалось, что и песни пели люди, и ели, и спали, как всегда, а отступали лишь для того, что это было нужно. Нет, падали честные сердца, людей гнуло и вбивало в землю отчаяние. Отчаяние побежденного не порок, а болезнь души. Один — оправится, другой — захиреет.
Биармины крепко понадеялись на поморян, а поморяне полагались на общую, дружную и многолюдную силу. Готовясь бесхитростным боем сломать нурманнов, они сами разбились. Между побежденными не было споров, никого не хулили, ни на кого не сталкивали вину за то, что, желая себя оборонить, не сумели того сделать по неумению биться. Живые думали о погибших, живым будет стыдно перед сиротами и вдовами. Они не сдвинулись с места, куда прибежали после разгрома, и сидели в бездорожном лесу в половине дня ходьбы от Усть-Двинца. Что в городке делают нурманны — об этом не спрашивали.
— Надо быть, колмогоряне плывут по Двине. Их на реке нурманны подушат, как утят, — стонал Янша.
— Подушат, — отзывался другой раненый.
— Будет вам! — оборвал Одинец.
С Янши, как и с иного другого, много не спросишь. Одинец, испытывая свое умельство, как-то укрепил даренную Изяславом кольчугу коваными оплечьями и бляхами. Янша же под простой кольчугой, несмотря на надетый под железной рубашкой полушубок, был так избит и иссечен, что казался не жильцом на свете. А бился как бешеный…
Поморянский староста не боялся за колмогорян, он посылал к ним гонца после разгрома. И что нурманны сидят в Усть-Двинце без дела, Одинец тоже знал.
— Нурманнам выкуп дать, не уйдут ли, — едва понятно прошамкал Игнач. Ему было трудно говорить. Тело сберегли не то твердые доспехи, не то прыть — этого не знал сам Игнач. Его скобленули мечом по шлемному наличью, смяли нос и ссекли с подбородка бороду с мясом. Страшная по виду рана была не опасна для жизни.
— Тебя им отдать, безносый, — зло оговорил Игнача Карислав. — Нурманнам выкуп, что рыбе привада. А чего и отдашь-то? Они сами все взяли.
После боя у Карислава левая рука опухла до плеча, как полено. И все же он бегал вместе с другими к Усть-Двинцу наблюдать за нурманнами. Он ходил в безрукавной рубахе. На избитое тело не то что кольчуги — нельзя было надеть и кожаной подкольчужницы. Нынче, на четвертый день, тело начало подживать и опухоль на руке спадала. Тшуддово лечение помогало.
Израненный Карислав — не воин, одни ноги. Таким надо помалкивать. И все же его раззадорило чужое нытье:
— Биться и биться!
— Ого! — поддакнул Тролл.
Из Одинцовых друзей-кузнецов с общего двора в живых остался один Тролл. Онг, Болту, Гинок — там же, где Отеня, Расту, Вечерко и сколько других! Да. Биться и биться! Но как?.. Одинец по стойбищу стал считать живых. Поморяне собрались все, около семидесяти. А биармины все еще собираются, их пришло до тысячи человек, больше, чем в день злосчастного боя. Биармины говорили об обещанной богиней Йомалой победе над нурманнами со слов хранителей, переданных из святилища богини. А где же клейменые?! Их еще нет, они обходят дальние стоянки биарминов.
Но без тяжелых доспехов и без правильного строя нурманны посекут всех. Нурманны приравнивают каждого своего воина к десяти другим. Чего хвалиться, одному латнику не диво разогнать и двадцать бездоспешных.
Янша бредил в забытьи, ему не помогало Тшуддово лечение. Незнакомый биармин кормил Сувора, Игнача и Яншу, которые сами были не в силе жевать. Как мамка, биармин разжевывал мясо и совал поморянам в рот.
Получили в биарминах золотых друзей, обжились на поморье, добились хороших достатков… Не бежать ли к колмогорянам и обороняться вместе? Нет, не выстоять против нурманнского строя.
А не бросить ли все и, как встарь, поискать ватагой нового счастья в Черном лесу? Одинец вспомнил свое бегство из Новгорода, свою бездумную и беззаботную молодость. Нельзя бросить Двину и предать биарминов. А сделать так — не глядеть больше Заренке в глаза.
Просить бы помощи у Новгорода? И придет городская дружина будущим летом на пустое место, нурманны дочиста разорят и поморье и колмогорье. Или еще хуже: они, как хвалились через клейменых, укрепятся в устьях Двины. Они умеют, найдя легкую добычу, сосать ее раз за разом, пока не бросят сухую кожу. Страшно, страшно! После укрепления первых нурманнов к ним по морю приплывет такая сила, что с ней не справится и помощь от Города.
А много ль войска дадут городские старшины и дадут ли еще? Что Городу дальний малолюдный кусишко, у него хватает своих забот. К тому же иные старшины не слишком жалуют поморян. Косятся на них Ставр, Гул и Гудим, не любят бояре Нур, Делота, Синий, Хабар. Все потому, что поморяне не пустили к себе ничьих приказчиков и сами ведут торги…
Люди зашумели и прервали думы Одинца. Зовут старшину. У Одинца еще больше упало сердце, он научился бояться вестей.
Собравшись, как на вече, слушали послов нурманнского князя, своих пятерых раненых, передававших сходные слова с теми, которые принесли клейменые биармины из рода Расту. Но те хвастливые угрозы звучали не так, как произносимые после побоища. Заершенными гвоздями входило в головы:
— Все люди, поморяне и биармины, отныне будут нурманнскими рабами. Будут платить дань, сколько спросит князь-нурманн, жить в его послушании и, под страхом неминуемой и мучительной смерти, молча ворочать на него одного…
Очнувшись от забытья, Янша завопил диким голосом:
— Идут, идут!
Люди шарахнулись, не зная куда.
— Не идут, — закричал Одинец, — не идут, не слушайте бреда! Будем же судить, как нам выйти из тесноты!
…Несчастный Янша вправду ошибся. То не нурманны, а поморянские стосковавшиеся женщины выходили к лесному приюту.
2
Викингам достались обильные запасы в погребах и клетях Усть-Двинца. Море и речное устье кишели рыбой. «Акулы» для развлечения протаскивали невод, вновь и вновь уловы оказывались сказочно богатыми.
Викинги пользовались домами и имуществом побежденных с особенным удовольствием, находя во всем прелесть новизны и утверждение превосходства победителя. Они наслаждались, как крысы, вгрызшиеся в круг сыра, и, умея длительно поститься, поглощали на отдыхе колоссальные количества пищи, обнаруживая удивительное сходство с четвероногими хищниками.
Нидаросский ярл был требователен, и охрана бдительна. Но лишь на седьмой день после боя, когда Оттар уже подумывал о разведках в лесу и в верховьях Вин-о, — сменный дозор, постоянно наблюдавший с мачты «Дракона», заметил, как на материковом берегу реки, значительно выше пристани, появились несколько человек.
Нежданное приятное развлечение, — прилежным наблюдателям надоели пустынная река и однообразие лесов. Насколько хватало силы зрения, леса были повсюду, и лишь кое-где, по ступеням, образованным вершинами, угадывались поляны и неровности почвы на низменностях, окружавших захваченный город. Лишь тысячи на полторы шагов выше пристани, вверх по течению коренной лес был вырублен и заменился кустарниками с отдельными высокими соснами.
Дозорный считал фигурки, показавшиеся на речной отмели — восемь. Они исчезли. Вскоре какие-то люди опять вышли к реке, уже ближе, и их было не менее пятнадцати. Звук рога известил ярла о появлении биармов. Оттар пришел на пристань вместе с Эстольдом. Быть может, биармы хотят выразить покорность? Вероятно…
Человек двадцать пробирались в кустарнике и остановились на границе пустыря перед пристанью — на расстоянии приблизительно в два полета стрелы. В кучке были и люди с густыми бородами, по которым викинги отличали хольмгардцев от биармов. Все были одеты легко, без доспехов, но вооружены. Чтобы в их намерениях не было сомнений, один из них, молодой и безбородый, выбежал вперед и пустил стрелу, сильно растянув тетиву и целясь вверх. Стрела упала шагах в ста от пристани, знаменуя вызов.
Ярл приказал Лодину, Бранду и Кануту вернуться в городок. Каждый возьмет по пятьдесят викингов и скрытно выйдет в лес позади городка. Три отряда войдут в лес и, описав широкие дуги, отрежут кучку дерзких.
— Брать больше живых, — приказал ярл. Сам он будет отвлекать внимание биармов во время движения облавы, о длительности которой ярл условился со своими помощниками.
Биармы и хольмгардцы бездеятельно ждали вне выстрела из лука и досягаемости пращей.
Не сомневаясь в своей конечной победе, Оттар считал Новый Нидарос основанным: завоеванный городок стоял на удобном месте, и нечего было искать другого. Ярл не собирался гадать о ближайших действиях побежденных биармов. После почти пятидневного плавания от стоянки Расту до устья Вин-о Оттар сделал правильный вывод о рассеянности мелких поселений биармов. Они будут еще выжидать, каждый в своей норе, на что-то надеяться, бессмысленно и тупо, как люди, у которых в жилах нет благородной крови и в руках — оружия для победы. Низкие племена различаются по количеству уроков, в которых они нуждаются. Новый Нидарос стоил труда, и Оттар считал себя терпеливым. Задумчиво, как на прогулке, ярл описывал петли и постепенно приближался к границе кустов, рассчитывая время, нужное для завершения облавы. Да, через четыре или пять дней он сам на «Черной» и «Синей Акулах» поднимется по Вин-о в поисках других поселений. Там, конечно, уж слышали о нем, и людям пора увидеть господина своими глазами.