— Это стихи…
— Какие?
— Чужие…
— Давай громче!
Павел хмыкнул понимающе, помедлил, соображая что‑то, и принялся декламировать ей на ухо любовные стишки, специально выученные для нашептывания доверчивым и поэтически настроенным девицам. Он знал, что делал, но уж никак не ожидал, что стишки так глубоко взволнуют Катерину. Она слушала, как в полусне, сжимая безотчетно руку Павла. Откуда ему было знать, что именно сегодняшний, пугающе–прекрасный вечер возбудил в душе ее чувство облегчения? С нее словно свалилась привычная угнетающая тяжесть, и Катерина опять осознала свою силу.
У подъезда дома, где она жила, Павел, освоивший отменно приемы завлечения, прикинулся страшно озябшим, так натурально дрожал, так просился к Катерине погреться, что она под его напором даже растерялась немного.
— Поздно ведь уже… Максимку разбудим, — отнекивалась она.
— Я на минутку, мне только стакан горячего чаю, и я тут же уйду.
Катерина теребила в руках связку ключей. На улице изредка раздавался гул автомобильных моторов, город засыпал. Вдруг совсем рядом хлопнула дверка машины. Катерина вздрогнула, посмотрела испуганно на Павла.
— Теперь раззвонят на весь свет: ночью с мужчиной в подъезде стояла…
— Бежим! — сказал Павел, увлекая ее по лестнице наверх. Остановились на площадке четвертого этажа. Катерина отперла торопливо дверь, и они с Павлом проскользнули в переднюю. Притворив дверь, постояли в темноте, часто дыша, прислушиваясь. Приехавшие на машине поднялись выше. Павел нашарил руку Катерины, провел ее ладонью по своему нахолодевшему лицу. Катерина вздрогнула, и тут же вспыхнул свет. Павел не уведил выражения ее лица, она отвернулась, сняла пальто, сапожки.
— Сейчас поставлю чайник, раздевайся, — сказала шепотом, заглянула в комнату, где спал мальчик, и плотнее прикрыла дверь.
Павел разделся, присел к столу, но как только Катерина скрылась на кухне, он тут же вскочил, подкрался к ней на цыпочках, обхватил ее голову, и повернув к себе, закрыл губами ей рот. Она выгнула спину, с силой рванулась, но он не отпустил, продолжал целовать лицо, шею.
— Нет… нет… я не хочу… — задыхалась она, извиваясь в его сильных руках. Волосы Катерины рассыпа лись по плечам, набились Павлу в рот. Вдруг тело ее разом отяжелело, размякло. Он схватил ее в охапку, отнес в комнату и опустил на кровать.
— Тише… тише, Максимка проснется, — шепотом выдохнула Катерина и обвила его шею руками.
…Синие стекла окон побледнели, рассвет обещал солнечный морозный день. Задремавший под утро Павел не слышал, когда встала Катерина. Почувствовал прикосновение пальцев на лице, проснулся. Она стояла у кровати одетая. Улыбнулась, прижала палец к губам, показывая, чтоб не разговаривал громко. Павел взял ее за руки, она присела боком. Скрипнула пружина, оба взглянули опасливо на дверь, за которой спал Максимка.
— А меньший мальчик где? — спросил Павел.
— Ленюшка? В интернате. А что?
Павел привлек ее к себе на грудь, сказал растроганно:
— Ты принесла мне сегодня много радости. Не забуду этого никогда.
— Ой ли! А как же Ланка?
— Ланка здесь ни при чем.
— Уж так и ни при чем… Она вон какая! Тоненькая, гибкая, как змейка. Точь–в-точь «мисс Европа», что в журнале сфотографирована… А я? Что ты во мне увидел?
— Много. Ты нестандартная, не похожа ни на кого. От тебя можно с ума сойти. Ты особенная…
— Особенная… То‑то ты замечал меня прежде… — усмехнулась Катерина печально, спросила: — Паша, почему ты до сих пор не женат?
— Гм… А зачем?
— Тоже верно, — покачала головой Катерина. — Обуза лишняя ни к чему, и без того нашей сестры навалом. Странно только, что ты, свободный казак, снизошел до какой‑то вдовы… Или для коллекции и такая сгодится? Экспо, какой там по счету номер?
Павел сел, обхватил руками колени, сказал твердо:
— Як тебе приду еще не раз.
— И на том спасибо, — встала Катерина и отвесила насмешливо поясной поклон. — Когда велите встречать?
— Сегодня после работы.
— Неужто?!
Павел надулся и стал одеваться. Проглотил на ходу стакан чаю, который так и не удосужился выпить вечером, и, обняв перед уходом Катерину, сказал:
— Я тебя всегда замечал. Ты мне давно нравишься, теперь — еще больше. Других женщин у меня нет, не веришь?
Она обвила шею Павла руками.
— Милый, если б ты знал, как мне пусто в жизни! Будь со мной, — прижалась к его груди, шептала горячо с трогательной откровенностью, взволновавшей Павла: — Я знаю: ты на мне не женишься, да я и не жду. Приходи так, 1! согласна. Будь сколько сам захочешь. Ох, как нужен мне ты, теплый мой дождичек!
…Так вот и случилось: поласкал теплый дождик вдовье сердце в студеную январскую ночь, разбудил дремавшее в нем, и поднялось оно будоражно над привычными буднями, и вот уже июль наступил, а праздник из сердца не уходит. Катерина так и не поняла, так и не объяснила себе, почему Павел предпочел ее, детную вдову, молодым и красивым, почему не бросил до этих пор? Видимо, и она чего‑то стоит? А может, причина в другом? Может… «Нет, не нужно думать, не нужно накликать беду! — приказывала она себе. — Не заглядывать далеко вперед, не строить воздушных замков: что будет, то и будет…»
Неопределенность положения мало смущала Катерину, она любила и хотела быть любимой. И на этом все. И на этом точка. Прежняя жизнь с мужем — скупым и грубоватым, которого она видела насквозь, вспоминается сейчас как скучное течение времени. С Павлом ей-ей не заскучаешь, нет. Характерец — не дай бог! Дурной! То ласковый, как ягненок, то бесшабашный, а все равно милее всех. Мудрой середины для него не существует, видать, досталась ему какая‑то жизненная частица от далеких пращуров–ушкуйников новгородских: уж работать так работать, а гулять так гулять!
Павел не очень‑то баловал Катерину свиданьями, на занятость ссылался, вечерами ходил учиться в техникум «не диплома ради, а интереса для…» Ох, эти вечерние занятия! Они — нож по горлу Катерине. Тысячами пиявок высасывала ее ревность всю неделю, и только субботние и воскресные встречи немного успокаивали и запоминались, как захватывающие страницы интересной книги, но полного счастья от такой жизни и быть не могло, Катерина это знала. Вроде бы Павел и муж, а на самом деле кто? Какие у него обязанности? Он не несет никакой ответственности, он вне контроля, что хочет, то и делает, куда хочет, туда идет, с кем хочет, с тем идет. А последнее время и вовсе того стал… Власть свою, что ли, над ней почувствовал, распоясался? Катерина терпеливо сносила его завихрения, уступала, боялась совсем разрушить и так непрочное счастье, потерять то, чего так жаждала и что неожиданно обрела. Никто ее не спрашивал, чего больше в ее любви: сладостной радости или сладостной горечи, да и Напрасно было бы спрашивать, она сама не знала.
Обольщение Чухачева
Главный инженер Круцкий пятый день заменял директора Хрулева, уехавшего на авиазавод по поводу скандальных рекламаций на ответственный подшипник для нового вертолета. В печенках у всех этот подшипник. Вертолетостроители освирепели, жмут изо всех сил на министерство, на главк, начальник главка Явствин — на заводоуправление, а руководство завода в свою очередь — на цехи и участки.
Справа возле стола Круцкого — пульт связи: нажал на клавиш и тут же, как в сказке: «Стань передо мной, как лист перед травой!» — отзываются нужные люди. Новая техника управления производством. Но сегодня Круцкий сам, собственной персоной объявился на сепараторном участке.
Первым заметил его мастер Кабачонок, насторожился:
«Что бы это означало? Плановый осмотр цехов? Так чего смотреть зря на то, что знаешь как пять своих пальцев! А может, главному понадобилось лично пропесочить Ветлицкого? Они не очень‑то ладят. Так это опять‑таки проще сделать, вызвав Ветлицкого в кабинет».
Нет, мастер Кабачонок не первый год на заводе и отлично соображает, что это неспроста, и раз так, то попадать лишний раз на глаза начальству не стоит, и он немедленно шмыгнул в помещение технического контроля. Ветлицкий, не заметив хитроумного маневра мастера, спокойно направился навстречу главному возникшему в воротах пролета. У Ветлицкого рукава халата закатаны, воротник сорочки расстегнут, галстук обился на сторону.
По недовольному лицу Крупного, по его озабоченному взгляду можно было догадаться, что привело его на участок вовсе не плановое любопытство, а что‑то другое, крайне неприятное. С Ветлицким он сегодня уже виделся и потому разговор начал без преамбул. Речь пошла о той же суперсрочной продукции, все о тех же подшипниках для вертолетов. Сепараторов наделали к ним черт–те сколько, металла, труда убили, а не один подшипник не признан годным. Авиастроители ведут себя вызывающе, твердят нахально: не сделаете подшипник строго по нашим особым техническим условиям, экспериментальный вертолет не полетит, будет на земле сидеть, зато вы, спецы, полетите со своих должностей с грохотом и треском!
А что еще может сделать завод? Пятый месяц бьются конструкторы, технологи, мастера, наладчики, а результат один: представитель фирмы заказчика бракует все на корню, дескать, изделие не отвечает техническим условиям. Межведомственные грызня и волокита тянутся давно и продолжали бы тянуться еще, но у начальника главка Яствина лопнуло терпение. Надоело составлять бесконечные объяснения вышестоящим инстанциям, и он потребовал от директора Хрулева лично утрясти вопрос с авиазаводом, разобраться на месте, в чем дело, кто прав, кто виноват, и доложить в главк.
Пять суток разбирался Хрулев, а сегодня позвонил по телефону, потребовал немедленно сотню–полторы подшипников. С большим трудом добился он, чтобы их испытали непосредственно в рабочем узле вертолета и на стенде. Он сам будет присутствовать при испытании.
— Мы же просим об этом давно! — воскликнул Ветлицкий. — Сто раз уже могли испытать и выяснить, где собака зарыта…
— У авиастроителей какие‑то свои соображения. Не зря морочат всем головы, — сказал Круцкий.
— Тактика известная: с больной — на здоровую… — подхватил Ветлицкий. Для такого заявления у него были веские причины. Подоплеку канители он постиг случайно и пришел к твердому выводу: у вертолетчиков что‑то не ладится, оттого и закрутили карусель, занимаются «спихатехникой» или осторожничают. Однажды Ветлицкий заговорил о своих затруднениях со знакомым авиационным инженером. Тот с некоторым удивлением заметил, что представлять столь жесткие требования к подшипникам такого назначения просто дико. Так недолго затребовать прецизионные подшипники для колес телеги…
Разговора с авиационным инженером было достаточно, чтобы Ветлицкий кое‑что уразумел. У вертолетостроителей что‑то не клеится, возможно неполадки кроются в других узлах, но признать собственные промахи и недоработки— значит взять открыто вину на себя. А кому это нравится? Вот и валят на поставщиков, на смежников, дескать, из‑за них не выполняем, срываем, страдаем. В общем, держи вора! Пока разберутся, пока то да се, — время прошло, свои беды будут устранены, время выиграно. И вот такая склочная возня — на парадных заседаниях именуется громко «производственной дружбой»!
— Так что же будем делать, Станислав Егорыч? — спросил озабоченно Круцкий.
— Работать надо, — ответил тот общими словами.
— В целом — да, а конкретно? Когда сумеете выдать новую партию сепараторов?
— А каковы сроки?
— Ха! Сегодня! Сейчас!
— Это шутка, конечно… Вы же знаете технологический цикл, он длится более суток.
— Не думаю, что такой ответ устроит Хрулева.
— И я не думаю. Будем стараться ускорить. Точнее доложу после того, как посоветуюсь с технологом и наладчиками.
Главный ушел, а спустя час Ветлицкий, явившись к нему в кабинет, сообщил, что нашел возможность изготовить к концу второй смены комплектов двести аварийных изделий и уже начал переналадку прессов.
— Вот это другой разговор. В чем нуждаетесь?
— Нужен к концу смены приемщик от фирмы заказчика, но приемщик заявил, что ему положено выполнять свои обязанности только в дневное время. За сверхурочные ему, видите ли, не платят.
— Как его фамилия? — приготовился записывать Круцкий.
— Чухачев.
— Чухачеву гарантирую. Еще что?
— Надо бы подбросить деньжонок тем, кто изготовит и доведет продукцию, а также на технический контроль.
— Правильно, не посеешь — не пожнешь. Хорошо, подкинем. Бессребреники только в сказках водятся, а остальные говорят: идеями сыт не будешь, хе–хе!.. Сейчас издам приказ, деньги выделим. Но и вы смотрите, чтобы была полная отдача! Чтобы утром подшипники ушли к заказчику. Ясно?
— Я не оставлю завод, пока не соберут подшипники и не отвезут в отдел сбыта.
— Правильно. Сборщики обещали выполнить задание, у меня с ним был уже разговор. Главное — не подведите вы.
Ветлицкий вернулся на участок. Там все оставалось по–прежнему, большинство прессов работало, никакие переналадки не делались и вообще не было заметно приготовлений, которые свидетельствовали бы о намерении начальника участка выполнить слово, данное главному инженеру завода.
А между тем подготовка шла, шла скрытно по другим направлениям.
После совещания с мастером Кабачонком и наладчиками стало ясно, что изготовить и сдать сепараторы на сборку до утра не удастся, хоть умри. Настроение у Ветлицкого резко упало. И тут Кабачонок предложил один хитрый ход, пожалуй, единственный, с помощью которого еще можно спасти положение. Ветлицкий вначале поморщился, но уточнив некоторые детали предстоящей операции, уверовал в успех и заявил об этом Крупному. А сам принялся за психологическую обработку начальницы участкового ОТК Таисии Ключаревской. В общем‑то она была милой женщиной, но по характеру своему и по внешнему виду казалась прямой и несгибаемой, как труба заводской теплоцентрали. Мужчин в ее подчинении не было, работали одни женщины. Справься с ними, разноликими, разномастными, своенравными, ни возрастом, ни семейным положением между собой не схожими! Ключаревская справлялась, находила к каждой подход, возилась с ними, точно клушка с цыплятами: когда и поклохчет, а когда и клюнет, но все между собой, без участия посторонних помощников.
На заводе она так давно, что, если речь заходит о чем‑то бесконечно далеком, обычно говорят: «Этого даже Ключаревская не помнит». В сложных случаях производственной практики сам начальник ОТК завода консультируется с ней, тонким специалистом своего дела, но на высшую должность не выдвигает. Уж больно характер у Таисии занозистый.
Эти ее качества учитывал Ветлицкий, приступая к переговорам.
— Как вы, Таисия Николаевна, смотрите на законсервированные в кладовой сепараторы к вертолетным подшипникам? — спросил он, отозвав начальницу в сторону. — Они, если помните, изготовлены были три месяца назад.
— А зачем мне на них смотреть? Я в свое время написала на них карту качества, пусть собирают подшипники.
— Круцкий велел мне сделать новые, но лучше я все равно не сделаю, да и времени нет. Я бы хотел предъявить заказчику те, готовые. Вы подтвердите качество?
— Безусловно. Но надо детали прежде расконсервировать и посмотреть, не прихвачены ли они ржавчиной.
— Это мы сделаем, но есть, Таисия Николаевна, один, так сказать, нюансик…
И Ветлицкий объяснил, что приемщику фирмы заказчика Чухачеву надо предъявить сепараторы, как будто они только что вышли из‑под пресса, иначе он их и смотреть не станет.
Чуть подумав, Ключаревская молвила несколько свысока:
— Время изготовления сепараторов меня не интересует, я гарантирую качество. Документ будет оформлен нынешним числом после проверки контролерами.
Ветлицкий попросил подобрать на вторую смену двух–трех толковых девушек. Оплата, разумеется, за счет производственного участка, в виде премиальных. Ветлицкий ушел, а начальница, поманив к себе миловидную пухлянку Лену Шурочкину, доверительно спросила:
— Лёля, хочешь заработать сегодня четвертную?
— Каким образом? — обдала Лена начальницу голубизной из‑под густо начерненных ресниц.
Ключаревская объяснила.
— Ясное дело! — фыркнула девушка. — Месяц под откос, трудись, подчищай чужой мусор…
— Говори толком! — обрезала Ключаревская.
— А Галя остается? — спросила Лена. — Мы вместе домой ездим, одна я боюсь в полночь.