Я уже знала, что Уиверли-Мэнор, семейное поместье мистера Холмвуда, расположенное в Сюррее, считается одной из самых живописных усадеб в южной Англии.
Улыбка, искривившая губы Люси, показалась мне ножевой раной, зияющей на ее хорошеньком личике.
— Да, размеры его земельных владений действительно впечатляют, — кивнула она. — К тому же Артур постоянно повторяет, что главная цель его жизни — сделать меня счастливой. Могу ли я желать большего?
Я вновь принялась заверять подругу в том, что лучшего выбора сделать невозможно, но Люси прервала поток моих излияний.
— Думаю, пора ложиться, — сказала она. — Мы с тобой будем спать в одной комнате. Здорово, правда? Последняя возможность поболтать друг с другом в постели, перед тем как мы станем почтенными замужними дамами.
Всякий раз, когда мне доводилось гостить в огромном доме Вестенра в Хэмпстеде, мне предоставляли отдельную комнату, где стояла невероятных размеров кровать с пуховой периной. Тем не менее почти каждую ночь Люси, украдкой выскользнув из собственной спальни, забиралась в мою постель, и мы болтали чуть ли не до рассвета. Я была немного разочарована тем, что первый наш вечер после долгой разлуки закончился так быстро, однако ничем не выразила своего разочарования. Мы с Люси направились в спальню, умылись и переоделись в ночные рубашки.
Из окон комнаты был виден церковный двор, где возвышались могильные памятники такой причудливой формы, словно то были не создания рук человеческих, а случайные нагромождения камней, возникшие под воздействием природных стихий. Вдалеке, на фоне ночного неба, темнели развалины аббатства Уитби. Прежде чем пробило десять, мы уже улеглись и погасили свет. Мерный шум моря, доносившийся из открытого окна, действовал убаюкивающе. До меня долетали голоса людей, идущих по Генриетта-стрит в сторону гавани. Как видно, за этот долгий день я устала куда сильнее, чем сознавала сама, потому что через несколько мгновений веки мои смежились и мною овладел крепкий сон без сновидений. Однако вскоре я проснулась, разбуженная каким-то шумом. Открыв глаза, я увидела, что Люси на цыпочках крадется к дверям.
— Люси? Что случилось? — спросила я.
— Ничего, дорогая, — покачала головой Люси. — Просто я хочу заглянуть к маме, проверить, приняла ли она предписанные доктором лекарства. Если мама захочет, я останусь с ней всю ночь. А ты спи.
Она послала мне воздушный поцелуй и выскользнула из комнаты. Сразу после этого я вновь погрузилась в сон.
На следующее утро, за завтраком, Люси получила записку от Морриса Квинса, американского друга Артура Холмвуда. В записке сообщалось, что Квинс намерен уехать на несколько дней. Миссис Вестенра во всеуслышание заявила, что не будет слишком расстроена, если мистер Квинс никогда больше не переступит порога ее гостиной.
— Семья Квинс пользуется чрезвычайно дурной репутацией, Мина, — изрекла она. — И этот их отпрыск доказывает, что подобная репутация заслуженна.
Люси в ответ лишь округлила глаза.
Мы знакомы с миссис Вестенра уже довольно длительное время, и я успела понять, что сплетни являются излюбленным занятием этой почтенной дамы. На этот раз она не изменила своему пристрастию и поведала мне множество шокирующих подробностей относительно печально знаменитого семейства Квинс.
— Спору нет, отец Морриса богат, — сообщила она, намазывая ломтик поджаренного хлеба сначала маслом, а потом черничным джемом. — Только всем известно, что свою карьеру он начинал в качестве циркового акробата. Когда в Америке разразилась гражданская война, он занялся контрабандой, а может быть, и шпионажем. По крайней мере, мне доводилось слышать, что он похищал военные планы обеих сторон и доставлял их противнику. Не знаю, так ли это, но одно несомненно — этот тип способен на любой бесчестный поступок. Поговаривают также, что он еврей. Думаю, это правда — иначе чем объяснить, что он так преуспел в банковском деле. Занявшись финансами, этот пройдоха, моя милая Мина, сумел нажить еще одно состояние.
В начале завтрака миссис Вестенра выглядела больной и бледной, но разговор о неблаговидном прошлом отца Морриса Квинса так взбодрил ее, что на щеках ее заиграл румянец. Люси, напротив, этот разговор явно тяготил. Я заметила, что вид у нее усталый, уголки глаз покраснели и под ними залегли легкие тени.
— То, что Квинс-старший содержит любовницу, какую-то танцовщицу из варьете, это общеизвестный факт, — продолжала свои обличения миссис Вестенра. — Но его супруга не возражает против подобного положения вещей, потому что…
Тут миссис Вестенра осеклась и выразительно посмотрела на меня.
— Мина, дорогая, прости, если мои слова оскорбят твою скромность. Но я чувствую себя обязанной открыть тебе глаза на происхождение этого человека. Он может попытаться тебя очаровать, и, зная, из какой ужасной семьи он происходит, ты будешь вооружена против всех его ухищрений. Так вот, миссис Квинс мирится с неверностью супруга, потому что относится к числу последовательниц Сафо.
Произнеся последнюю фразу, миссис Вестенра скорбно поджала губы. Затем взяла еще один тост и принялась намазывать его маслом, полностью сосредоточившись на этом занятии.
— Простите, миссис Вестенра, но я не совсем поняла, — заметила я. — Насколько я помню, Сафо — это древнегреческая поэтесса. Миссис Квинс тоже пишет стихи?
— Милая, милая Мина, до чего ты наивна и неиспорченна. Однако тебе следует познакомиться с некоторыми современными понятиями. Доктор Сивард большой специалист по научной части и мог бы прочесть тебе настоящую лекцию. Ты ведь еще не знакома с доктором Сивардом, моя девочка? Он буквально с ума сходил по Люси, но у бедняжки не было ни малейшего шанса. Кто в здравом уме поменяет лорда Годалминга на какого-то доктора, который с трудом сводит концы с концами?
Люси никогда не упоминала об этом докторе, который, как выяснилось, входил в число ее отвергнутых поклонников. Я вопросительно посмотрела на нее, но она лишь равнодушно пожала плечами и налила себе еще чаю.
— Так вот, когда я передала эту историю доктору Сиварду, он сказал мне, что в современной психиатрии есть даже такой термин — «сафизм». Его применяют к женщинам, которые… как бы это выразиться деликатнее… В общем, они питают к другим женщинам чувства, которые нормальные женщины испытывают к мужчинам.
— Мама, сделай одолжение, прекрати пугать нас страшными сказками, — подала голос Люси. — Стоит ли повторять досужие сплетни? После всех твоих рассказов Мина, встретившись с мистером Квинсом, будет смотреть на него, как на чудовище!
— Ну, это вряд ли, — покачала головой миссис Вестенра. — Надо отдать ему должное, он очень хорош собой. Поэтому я и хотела предостеречь нашу дорогую Мину. Не удивлюсь, если этот красавчик попытается поймать ее в свои сети и отбить у мистера Харкера.
— Мама!
Люси в досаде бросила на тарелку тост, от которого ни разу не откусила.
— Мина помолвлена и любит своего жениха. Она не из тех, кого можно поймать в какие-то там сети. Думаю, ее чувства выдержат любое испытание.
— Мои милые девочки, вы обе слишком наивны, — со снисходительной улыбкой протянула миссис Вестенра. — И мой долг открыть вам глаза на бессовестные методы, при помощи которых некоторые молодые люди завоевывают доверчивых девиц. Иначе вы, не дай бог, станете жертвами ловких проходимцев. Признаю, мистер Квинс, подобно большинству американцев, не лишен обаяния. Но девушке, которая окажется во власти этого обаяния, придется горько об этом пожалеть. Кстати, его увлечение живописью тоже свидетельствует о порочных наклонностях! Не сомневаюсь, живописью мужчины занимаются исключительно для того, чтобы иметь повод глазеть на обнаженных натурщиц!
Миссис Вестенра так разгорячилась, что над верхней губой у нее выступили бисеринки пота. Она промокнула губы салфеткой, потом схватила веер и принялась яростно обмахиваться.
— Уверена, Мина отнюдь не считает мои предостережения излишними, — заявила она. — У нее нет матери, а значит, ей приходится полагаться на советы взрослых опытных женщин, которые находятся рядом. Верно, Мина?
Мне оставалось лишь кивнуть в знак согласия, тем более что подобную фразу я частенько слышала из уст директрисы. О том, что все предостережения миссис Вестенра разожгли во мне желание как можно скорее увидеть порочного и обольстительного американца, я сочла за благо умолчать.
— Вы хорошо спали этой ночью? — осведомилась я, надеясь переменить тему разговора.
— Увы, детка, про крепкий сон я давно забыла, — вздохнула миссис Вестенра. — Эту ночь, как и все предыдущие, я до рассвета ворочалась в постели.
— Очень вам сочувствую, — сказала я. — Теперь я понимаю, почему Люси сегодня такая бледная. Наверное, ты тоже провела ночь без сна? — повернулась я к Люси, лицо которой точно окаменело.
— В полночь я заглянула в твою спальню, мама, — произнесла она, коснувшись руки миссис Вестенра. — Ты дремала, хотя очень беспокойно. Я долго сидела у твоей постели, но, полагаю, ты этого не помнишь.
— О, дорогая, ты не должна лишать себя сна! — воскликнула миссис Вестенра. — Если я больна, это не повод для того, чтобы ты повредила собственному здоровью. Надо поговорить с доктором Сивардом, возможно, он пропишет тебе какие-нибудь снотворные средства.
— Я не буду их принимать, — не терпящим возражений тоном заявила Люси. — Кто-то должен бодрствовать на случай, если тебе вдруг понадобится помощь!
— Бодрствовать по ночам? Но для этого есть слуги! Девочка моя, ты меня огорчаешь! Если бы твой отец был жив, он подтвердил бы, что следить за своим здоровьем чрезвычайно важно!
Миссис Вестенра так сильно затрясла головой, что дряблая кожа у нее на подбородке отвисла еще сильнее.
— Господи Боже, надеюсь, что Мина не станет свидетельницей одного из моих ужасающих приступов. Они всегда начинаются так внезапно! На обычное учащенное сердцебиение это совершенно не похоже. Доктора говорят, у меня грудная жаба, это очень опасный недуг. Бывает, я чувствую себя более или менее сносно, и вдруг грудь пронзает острой болью.
Миссис Вестенра указала рукой на область сердца и принялась поглаживать это место, стараясь дышать как можно глубже и медленнее.
— Ужасно сознавать, что твое сердце вот-вот разорвется, Мина, — пожаловалась она. — Во время приступов меня охватывает невыразимый страх, кожа становится холодной, как лед, а кровь словно замирает в венах. Мое бедное сердце судорожно колотится, пытаясь привести кровь в движение, но все его усилия напрасны. В такие минуты я чувствую, смерть совсем близко. О, как это печально, оставить этот мир! Правда, за его пределами меня ждет встреча с моим бедным обожаемым супругом!
Воспоминание о покойном мистере Вестенра заставило ее разразиться слезами.
Все то время, пока ее мать описывала свою болезнь, Люси сидела с отсутствующим выражением и попивала чай. Позднее, когда мы с ней остались вдвоем, я заметила:
— Если бы ты, подобно мне, выросла без матери, возможно, ты больше бы ценила материнские заботы.
Она взглянула на меня так, словно слова мои показались ей предательскими.
— Я всего лишь хотела сказать, что сейчас, когда детство осталось позади и я вступаю во взрослый мир, я особенно жалею, что у меня нет матери, наставления которой удержали бы меня от промахов и неверных шагов, — пояснила я.
— Не думаю, что твоя участь достойна сожаления, — покачала головой Люси. — Отправляясь в плавание по морю жизни, ты вольна сама выбирать курс. Не многие девушки имеют подобную возможность.
После завтрака Люси захотела вздремнуть, предоставив меня самой себе. Я ничего не имела против. День обещал быть нежарким, лучи солнца, пробивавшиеся сквозь кружевную завесу облаков, приятно согревали, но не палили. Я решила осмотреть окрестности и отыскать укромное местечко, где я смогу без помех писать свой дневник.
Мне доводилось слышать, что самый эффектный вид в Уитби открывается со старого кладбища — и город, и море, и гавань видны там как на ладони. Преодолев сто девяносто девять ступеней — считать их заставило меня местное суеверие, согласно которому всякий, преодолевший ступеньки без счета, может накликать на себя беду, — я оказалась у церкви Святой Марии. Прежде чем войти в церковный двор, я остановилась, любуясь древним кельтским крестом, который возвышался над входом.
В маленькой церкви царил полумрак, который рассеивали лишь разноцветные солнечные лучи, проникавшие сквозь витражные окна над алтарем. Стоявшее перед алтарем распятие находилось в самом центре пересечения этих лучей, в ярком световом круге, со всех сторон окруженном сумраком. Несколько женщин в темной одежде жарко молились перед распятием. Я поставила свечу в знак поминовения умерших, опустила монету в кружку для пожертвований и вышла из церкви.
Все скамьи во дворе были заняты, однако я не собиралась уходить, так и не записав ни строчки в свой дневник. Внимание мое привлек некий пожилой господин, в одиночестве сидевший на скамье, расположенной довольно далеко от выступа, с которого открывался наиболее живописный вид. Возможно, некогда он отличался высоким ростом и крепким сложением, однако с годами усох, превратившись в подобие сморщенного стручка. Одежда, которая была ему впору лет двадцать назад, теперь мешком висела на костлявом теле. Кожа старика, коричневая и сморщенная, точно дубовая кора, была густо усеяна темными пятнами и родинками.
— Вы не будете возражать, если я присяду рядом? — спросила я, подойдя к его скамье.
Старик, как и следовало ожидать, пригласил меня сесть. Говорил он с сильным йоркширским акцентом, который, несомненно, привел бы в ужас мисс Хэдли, окажись она рядом.
— Я не потревожу вашего уединения, — заверила я, открывая дневник и снимая с пера колпачок.
— Скоро моего уединения никто не сможет потревожить, — сказал на это старик, по принятому в данной местности обыкновению проглатывая гласные.
Я не поняла, что он имеет в виду, но старик развеял мое недоумение, кивнув в сторону могильных камней. В ответ я вежливо улыбнулась и устремила взгляд на море, пытаясь собраться с мыслями. Наконец перо мое вывело на бумаге первые строки. Однако старик, вероятно соскучившийся по обществу, принялся рассказывать мне истории о своей жизни. Поначалу я досадовала на помеху, мешавшую мне сосредоточиться, но потом рассказ старика заинтересовал меня.
Выяснилось, что собеседник мой был одним из немногих оставшихся в живых моряков, некогда занимавшихся китобойным промыслом.
— Корабли из Уитби не имели себе равных ни по мощи, ни по быстроходности, — заявил старый моряк.
По его словам, все великие мореплаватели прошлого, включая капитана Кука, предпочитали суда, построенные в доках Уитби.
— Вы представляете себе, какой яростный напор ветра приходится выдерживать кораблю, пустившемуся в морское плавание? — вопросил мой собеседник и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Такой корабль должен быть крепким, очень крепким. И его команда тоже. Во время каждого плавания моряки должны выдержать схватку с морем, с китом, а порой и друг с другом. Я был совсем зеленым юнцом, когда вступил на борт судна под названием «Эск». Поверьте мне, то был один из лучших кораблей, когда-либо выходивших на морские просторы.
Я поняла, что мне предстоит выслушать длинную историю, и, смирившись с неизбежностью, отложила перо.
— Мы возвращались домой с хорошей добычей, — испустив долгий вздох, приступил к повествованию старик. — Гавань была уже близко, милях в тридцати, не больше. Весь день дул встречный южный ветер, как вдруг, откуда ни возьмись, с востока налетел бешеный шквал. Паруса наши были свернуты, так что буря застигла нас врасплох. Мы не смогли противостоять ее натиску, и «Эск» оказался выброшенным на подветренный берег.
По мере того как картины прошлого оживали в памяти старого китобоя, он молодел на глазах. Дребезжащий его голос обрел силу и звучность, даже морщины, казалось, разгладились.
— Я почувствовал, что корабль налетел на рифы и сел на мель, — продолжал он. — Удар был таким сильным, что все мы полетели за борт, словно зерна из лопнувшего арбуза. В ту пору росту во мне, поверите ли, было шесть футов два дюйма, и силен я был, как вол. Благодаря своей молодости и силе я сумел долго продержаться на воде. Кроме меня, это удалось еще только двум морякам. Все остальные пошли ко дну.