Она кивнула. Ее губы тоже шевельнулись, выговаривая: «Менедем?» Юноша низко поклонился, как мог бы поклониться одному из генералов Птолемея или Антигона.
Женщина улыбнулась. Ее зубы были очень белыми, как будто она особенно тщательно за ними следила. Она снова шевельнула губами, выговаривая еще что-то — Менедем не понял, что именно. Он постарался изобразить комическое удивление. Должно быть, это ему удалось, потому что Филлис подняла руку ко рту, чтобы удержаться от смеха. Потом повторила, более тщательно шевеля губами.
«Завтра ночью».
На этот раз Менедем понял, что она сказала.
Он послал женщине воздушный поцелуй, помахал рукой и поспешил прочь. Когда он оглянулся через плечо, заворачивая за угол, Филлис в окне уже не было.
«Ты сошел с ума!» Он услышал голос Соклея ясно, как наяву.
«Ты глупый, маленький, похотливый козел, и ты заслуживаешь того, что с тобой случится». Голос Соклея сменил полный злорадного предвкушения голос Филодема.
Но Менедему было плевать. Многие годы он делал все, чтобы не слушать Соклея, а его отец остался на Родосе.
«Если я смогу пробраться туда и получить, что мне надо, я это сделаю, клянусь грудями Афродиты!» Вот это уже был его собственный голос, и Менедем услышал его куда отчетливее, чем оба предыдущих.
* * *
Майбия смотрела на Соклея с расстояния в полторы ладони; кровать, которую они делили в доме Ламахия, была не слишком широка.
— Если уж ты богатый и все такое, — сказала она, — так почему бы ты не выкупить меня и не взять с собой?
Вообще-то резон в этом был. Соклей наслаждался обществом кельтской девушки даже больше, чем ожидал. А если сама Майбия не наслаждалась его обществом, то она искусно это скрывала.
Конечно, у шлюх в этом деле большой опыт. Какая из девушек в борделе не надеется однажды оттуда спастись, став игрушкой богатого человека? Соклей пробежал рукой по ее гладкому белому телу. Майбия замурлыкала и прижалась к нему.
— У меня для тебя кое-что есть, — сказал юноша.
— Есть? И теперь? — Майбия говорила на эллинском, не обращая внимания на все известные Соклею грамматические правила, но странным образом это лишь придавало ее речи изюминку. — И что это может быть такое?
— Это может быть все, что угодно, — ответил Соклей, дотошный, как всегда. — Это…
Он потянулся и поднял с утрамбованного земляного пола лежавший рядом с его туникой и сандалиями маленький сверток, завернутый в перевязанную шнурком шерстяную ткань.
— Вот, смотри. — Он протянул сверток Майбии.
Она завозилась, развязывая его; ее длинные пальцы с заостренными ногтями быстро справились с узлом.
— А-ах! — воскликнула девушка, увидев сережки. — Они золотые, теперь, или простые медь?
Прежде чем Соклей успел ответить, Майбия попробовала одну сережку на зуб и восхищенно взвизгнула.
— Конечно, золотые! Какой ты милый человек! Как я могу после благодарить тебя? Теперь?
— О, ты сумеешь что-нибудь придумать, — небрежно ответил Соклей, хотя его сердце заколотилось в предвкушении.
И Майбия действительно придумала. К тому времени как они закончили, юноша мечтал поскорей добраться до дома, рухнуть в постель и проспать очень, очень долго.
Когда Соклей натянул хитон, Майбия сказала:
— Ты мог бы делать это каждый день, если ты покупать мне теперь.
— Если я буду делать это каждый день, я вскоре свалюсь замертво, — ответил Соклей.
— Не такой большой, сильный мужчина, как твоя милость, — возразила кельтка, тряхнув головой так, что ее медные локоны разлетелись в разные стороны.
— Я сказал это, чтобы тебя похвалить, — объяснил Соклей.
В ответ Майбия оглядела кавалера из-под полуопущенных ресниц и принялась искушать его не уходить, каким бы пресыщенным он себя ни ощущал.
Теперь, удовлетворив зов плоти, родосец решил удовлетворить любопытство.
— Как ты стала рабыней? — спросил Соклей. — Почему ты не в Северной Италии, замужем за каким-нибудь кельтским воином?
— Я бы там быть, если бы не три римских торговца. Чтоб им сгореть, где они ни есть сейчас, — ответила она. — Я ухаживать в поле за коровами — это работа для молодого человека, но у моего отца не оставалось живых сыновей — когда римские воины пришли на дорогу. Они увидеть меня и решить — я стою больше того, что они собирались продавать. Они заманить меня ближе, спрашивая, где могут найти воды, потом схватили меня и унесли. Это было недалеко — увезти меня из страны кельтов, и они сделали так, прежде чем мужчины из моей деревни узнавали. Они изнасиловали меня, а потом продали и… — Она пожала плечами. — И вот я здесь.
Соклей кивнул.
Большинство рабов, не рожденных в неволе, могли бы рассказать подобные ужасные истории.
Майбия продолжала:
— Я теперь смотреть на этого Тития Манлия, который управляющий для Гилиппа, и смеяться, зная, что это может случиться и с римлянин… Хотя, скорее всего, те, кто его поймать, не задирать его хитон, он же такой уродливый и все такое.
— Значит, он римлянин? — спросил Соклей. — Признаться, я не могу как следует разобраться во всех этих италийских племенах. Непохоже, чтобы хоть одно из них стало когда-нибудь слишком многочисленным.
Когда Соклей поцеловал Майбию на прощание, она вцепилась в него и пробормотала:
— Тебе бы не понравилось взять меня себе теперь?
Приподняв бровь, он ответил:
— Моя дорогая, ты очень мила, и ты бесподобна в постели. А теперь я скажу кое-что, что поможет нам лучше поладить: не докучай мне просьбами. Чем больше ты вынуждаешь меня сделать то-то и то-то, тем больше шансов, что я так не поступлю. Ты поняла?
— Угу, — сказала она тихо.
Вспышка гнева мелькнула в ее зеленых глазах, но Майбия всеми силами постаралась ее скрыть и лишь добавила:
— Ты бесподобный, верно?
— Так все говорят, — ответил Соклей и ушел.
«Она хочет, чтобы я в нее влюбился, — подумал он, шагая к дому. — Влюбленные мужчины тратят много денег и совершают всевозможные глупости».
Менедем, похоже, влюблялся в каждом городе по меньшей мере в одну женщину. Но жизнь торговца, который никогда нигде не остается надолго, вероятно, удерживала его двоюродного брата от того, чтобы не наделать еще больших глупостей, чем он уже совершил.
* * *
Когда Соклей вернулся домой, Менедем весь сиял. А еще он исполнял одну из песен, которые накануне звучали на симпосии в доме Гилиппа. Соклей с обличающим видом указал на него пальцем.
— Ты снова ухлестываешь за женой торговца рыбой!
— Не имею ни малейшего понятия, о чем ты говоришь, мой дорогой друг. — Менедем сильнее всего действовал на нервы двоюродному брату, когда пытался принять самый невинный вид.
— Да уж конечно! — сказал Соклей.
— Слушай, успокойся, — отозвался Менедем, а потом перешел в наступление: — Пока ты покупал безделушки для своей любовницы и занимался тому подобными глупостями, я беспокоился о делах. Кратий наконец заплатил за паву назначенную нами цену.
— Это хорошо, — ответил Соклей. — Теперь у нас остались всего две проклятущие твари да еще птенцы.
Птенцы бегали по двору, пищали, клевали зерно, жучков и ящериц и время от времени — друг друга.
— Я купил гусыню, чтобы она помогала павам высиживать яйца, — сказал Менедем. — Судя по всему, самки павлина не очень хорошие матери.
— Это верно, — согласился Соклей. — Хорошо, что птенцы могут позаботиться о себе почти с момента рождения, а то бы пропали, бедняги.
Он посмотрел на гусыню, которая действительно выказывала куда больше интереса к высиживанию яиц, чем любая из оставшихся пав.
— Мне жаль, что одна из глупых птиц прыгнула в море, — со вздохом продолжил Соклей.
— Мне тоже жаль, — ответил Менедем. — Но тут уж ничего не поделаешь.
Он приподнял бровь.
— Ты собираешься купить эту рыжеволосую малышку кельтку?.. Хотя какую там малышку! Эту большую кельтку, хотел я сказать, — и увезти с собой?
— Во всяком случае, она меня на это подбивает, — признался Соклей.
— Еще бы, — кивнул Менедем. — И ее можно понять. Если бы ты сам застрял в борделе, разве ты не мечтал бы оттуда выбраться?
— Только самый отчаявшийся хозяин борделя стал бы держать меня вместе со своими хорошенькими мальчиками, — заметил Соклей, чем вызвал у своего двоюродного брата приступ смеха. — Знаешь, а она очень красивая… — серьезно заявил он.
— Тебе виднее, — перебил Менедем.
— Мне она кажется красивой, значит, она и впрямь красива, — сказал Соклей. — Она красива, и у нее есть много причин быть со мной милой, и…
— Так чего тебе еще желать? — снова перебил брата Менедем.
— Я желаю, чтобы со мной были милыми, даже если на то нет веских причин, — ответил Соклей. — Но речь сейчас не обо мне. Речь идет о тебе… По крайней мере, шла, пока ты ловко не сменил тему разговора. Ты и эта Филлис…
— Да? — подбодрил его Менедем, когда Соклей запнулся.
— Ладно, не важно, — пробормотал тот.
Менедем снова поднял бровь, на этот раз удивленно.
Соклей вдруг взглянул на дело по-другому. Он понял, что у жены Гилиппа как раз и не имелось никаких корыстных причин одаривать своим вниманием Менедема. Он привлекал ее сам по себе. Неудивительно, что Менедем готов был к ней вернуться.
Еще раз вздохнув, Соклей произнес:
— Ради всех богов, будь осторожней. Я не моряк, ты же знаешь, и не хочу, чтобы мне пришлось самому вести «Афродиту» обратно на Родос.
— Я так рад, что ты заботишься обо мне, — засмеялся Менедем. — А разве я когда-то бывал неосторожным?
— Мне вспоминается одна весна на Галикарнасе, — сухо проговорил Соклей.
— Я же тогда выкрутился!
— Да, выкрутился, но уже больше не можешь туда вернуться, — заметил Соклей. — И мы не готовы так же спешно оставить Тарент, как оставили Галикарнас. Пойми, ты можешь подвергнуть риску не только себя, но все судно.
Соклей надеялся, что хоть этот довод проймет Менедема, если уж остальные аргументы до него не доходят.
Но Менедем только похлопал его по спине со словами:
— Все будет в порядке. Вот увидишь.
Соклей воздел руки к небу. Таких людей отговаривать бесполезно.
— Будь осторожен, — повторил Соклей.
Хотел бы он, чтобы ему не приходила в голову мысль о разнице между женщиной, которая отдается по желанию, и женщиной, которая отдается за деньги. Теперь он чувствовал себя не вправе убеждать Менедема не ходить по чужим женам, а утолять свои желания в борделе, каким бы разумным ни казался этот совет.
Менедем ухмыльнулся.
— Я расскажу тебе обо всем завтра утром.
— Не думаю, что мне захочется это услышать, — ответил Соклей, и Менедем улыбнулся еще шире.
«Надеюсь, у тебя будет шанс рассказать обо всем завтра утром», — подумал Соклей и сплюнул в подол туники, чтобы отвратить беду, хотя и не сказал ни слова.
Менедем озадаченно посмотрел на него, но Соклей не стал ничего объяснять.
* * *
Солнце, казалось, решило никогда не заходить. Менедем был уверен, что вчера оно село куда быстрей. Как только вечерний свет наконец померк на западном небосклоне, он подошел к двери дома и сказал стоявшему на страже Аристиду:
— Я ненадолго выйду.
— Тогда увидимся позже, шкипер, — ответил моряк. — Ты не собираешься нанять факелоносца или двух?
— Нет. Я хорошо знаю дорогу, — ответил Менедем.
Аристид засмеялся, уверенный, что это шутка.
Менедем, однако, не шутил. Он провел сегодня днем немало времени, расхаживая по улицам и аллеям, лежавшим между его домом и домом Гилиппа.
Если что-то пойдет не так — сохрани от этого Афродита — и придется бежать, он не будет мчаться в темноте наугад.
«Надеюсь, что мне все-таки не придется убегать», — это была первая мысль, промелькнувшая в голове Менедема, когда он шагнул на улицу. Все выглядело не так, как при свете дня. Ему пришлось оглядеться, чтобы найти путеводную звезду Зевса — теперь она стояла на юго-востоке куда ниже, чем тем ранним утром, когда «Афродита» впервые отчалила от Родоса. Так, теперь надо сориентироваться и вспомнить, в какую сторону идти.
Менедем считал углы улиц, шагая к дому Гилиппа.
«Интересно, смогу ли я сделать то же самое, если буду бежать изо всех сил, спасая свою жизнь?» — гадал он.
Потом сердито тряхнул головой.
«Я становлюсь таким же пугливым, как Соклей».
Он попытался вообразить своего двоюродного брата, отправляющегося заниматься любовью с чужой женой, и спустя мгновение снова тряхнул головой. Такая картина отказывалась вставать перед его мысленным взором.
Менедем продолжал считать углы. Сейчас он не бежал, спасая свою жизнь, но шел тихо, осторожно, стараясь не привлекать ничьего внимания. Немногие бродят по городу ночью с благими намерениями. Еще меньше людей ходят без сопровождения факельщика, а иногда и целой группы факельщиков, освещающих дорогу.
Услышав приближающиеся шаги, Менедем нырнул в самую густую тень, какую только смог найти, и затаился. Мимо прошли двое, негромко разговаривая — похоже, не по-эллински. Но Менедем не имел никакого желания завести с ними знакомство и выяснить наверняка, на каком языке они беседуют.
Нашел ли он дом Гилиппа? Менедем склонил голову к плечу и некоторое время рассматривал здание, поглаживая подбородок. Кожа была очень гладкой: в полдень юноша побрился, пустив в ход душистое масло, чтобы смягчить волоски.
Вскоре Менедем решил, что дом не тот — очертания крыши выглядели незнакомыми. Остается надеяться, что он все-таки не сильно просчитался и уже где-то близко от цели. В противном случае Филлис взбесится, а Соклей будет только рад.
— Вот здесь! — наконец прошептал Менедем.
Он даже вышел на улицу, на которую смотрели окна женских комнат. Сквозь ставни пробивался свет ламп.
«Если я сумею так же хорошо находить путь в море, меня можно будет считать везунчиком».
Он засвистел мотив, которым в прошлый раз привлек внимание Филлис.
Некоторое время ничего не происходило. Менедем продолжал свистеть. Потом за углом дома распахнулась передняя дверь, скрипнув по хорошо утоптанному земляному полу большой прихожей. Менедем поспешил войти, и дверь за ним закрылась.
Какая-то женщина — должно быть, рабыня, потому что она говорила на эллинском языке с акцентом, — сказала ему:
— Иди наверх. Она будет ждать.
Менедем уже спешил через двор к лестнице: он хорошо помнил, где та находится. Только поднявшись почти до самого верха, он приостановился в темноте. То, что наверняка пришло бы в голову его двоюродному брату еще на улице, только что осенило Менедема. Вдруг это ловушка? Вдруг вместо Филлис — или вместес Филлис — наверху ждет Гилипп, а с ним — его друзья, вооруженные ножами, мечами и копьями? Тогда они славно бы поимели Менедема, и никакой шарм бы не помог.
Конечно, если они сейчас ждут наверху, потихоньку хихикая, то все равно уже ничего не исправить. Что ему теперь делать — развернуться, ринуться вниз по лестнице и выбежать за дверь? Менедем помотал головой. А разве божественный Ахиллес на его месте поступил бы так? Или хитроумный Одиссей?
«Хитроумный Одиссей проявил бы достаточно здравого смысла, чтобы вообще сюда не явиться, — подумал Менедем. — И хитроумный Одиссей, в отличие от Гилиппа, был к тому же достаточно везучим, чтобы жениться на верной женщине».
Менедем колебался на лестнице не больше пары биений сердца. Потом, словно рассердившись на себя за то, что попусту тратит время, побежал в женские комнаты. Одна из дверей была слегка приоткрыта. Лампа внутри — если он правильно сообразил, то была комната, из окна которой смотрела на него Филлис, — озаряла переднюю уютным, мерцающим светом. Менедем подошел к двери и позвал хозяйку дома по имени.
Его собственное имя прозвучало в ответ так же тихо;
— Менедем?
Он открыл дверь, скользнул внутрь и закрыл ее за собой.
Филлис, укрытая большим гиматием, лежала на кровати, ожидая любовника. Глаза Менедема метнулись туда-сюда. Гилиппа в комнате не было. Не оказалось тут и его вооруженных друзей. Все было так, как и должно было быть.