– Не в этом дело. Это ерунда. Я частный сыщик. Ваши проблемы мне распутывать не надо. Но они существуют. Можете считать, что у меня на них нюх. Хотите повежливее – считайте, что я разбираюсь в человеческих характерах. Возможно, эта женщина бросила вас в «Танцзале» не просто потому, что вы напились. Может, у нее было предчувствие.
Он слегка улыбнулся.
– Я раньше был на ней женат. Ее зовут Сильвия Леннокс. Женился из–за денег.
Я хмуро глянул на него и встал.
– Пожарю яичницу. Вам надо поесть.
– Погодите, Марлоу, Вы, наверное, удивитесь, почему же я не попросил у нее сотню–другую. Знаете, что такое гордость?
– Не смешите меня, Леннокс.
– Это так смешно? У меня гордость особая. Это гордость человека, у которого больше за душой ничего нет. Извините, если я вам неприятен.
Я пошел на кухню, пожарил яичницу с беконом, сделал кофе и тосты. Мы поели в столовой на веранде. Когда дом строился, такие веранды были в моде.
Я сказал, что иду к себе в контору и на обратном пути заберу его чемодан. Он дал мне квитанцию. Щеки у него слегка порозовели, и глаза уже не прятались так глубоко.
Перед уходом я поставил на стол возле дивана бутылку виски.
– Потренируйте на этом свою гордость, – предложил я. – И позвоните в Вегас, сделайте одолжение.
Он молча улыбнулся и пожал плечами. Спускаясь по лестнице, я все еще злился, непонятно почему. Также мне было непонятно, почему человек голодает и слоняется по улицам, но не закладывает свой гардероб. Он играл по каким–то своим правилам.
Такого роскошного чемодана я в жизни не видел. Сделан из высветленной свиной кожи, в свои лучшие времена был нежно–кремового цвета. Застежки золотые. Английское производство. Здесь – если здесь такие вообще продавались – он бы стоил скорее восемьсот, а не двести долларов.
Я предъявил его хозяину. Потом посмотрел на столик, где стояла бутылка.
Терри к ней не притрагивался. Был так же трезв, как и я. Курил, но без особого удовольствия.
– Я позвонил Рэнди, – сообщил он. – Он рассердился, что я не позвонил раньше.
– Вез подсказки не можете, – заметил я. – Подарок от Сильвии? – Я кивнул на чемодан. Он рассеянно смотрел в окно.
– Нет. Это мне подарили в Англии, задолго до нашего знакомства. Очень, очень давно. Я бы хотел оставить его здесь, а у вас взять на время какой–нибудь старый.
Я достал из бумажника пять двадцаток и бросил перед ним на стол.
– Вещи в залог не беру.
– При чем здесь залог? Вы не ростовщик. Просто не хочу брать его с собой в Вегас. И не нужно мне так много денег.
– Ладно. Деньги берите, чемодан остается здесь. Но учтите, сюда могут залезть воры.
– Это не важно, – равнодушно отозвался он. – Пусть залезают.
Он переоделся, и около шести часов мы съездили пообедать в ресторан Муссо. Без выпивки. На бульваре Кауэнга он сел в автобус, а я поехал домой, размышляя на разные темы. Пустой чемодан лежал у меня на кровати, где он перекладывал из него вещи в мой саквояж. В замке торчал золотой ключ. Я запер чемодан, привязал ключ к ручке и поставил его на верхнюю полку в платяной шкаф. Мне показалось, что в нем что–то есть, но это было не мое дело.
Вечер был тихий, дом казался опустевшим. Я расставил шахматы и разыграл французскую защиту против Стейница. Он, правда, побил меня на сорок пятом ходу, но и я заставил его попотеть.
В девять тридцать зазвонил телефон. Голос в трубке мне уже приходилось слышать.
– Это мистер Филип Марлоу?
– Да, это Марлоу.
– Это Сильвия Леннокс, мистер Марлоу. В прошлом месяце мы познакомились вечером возле «Танцзала». Потом, как я слышала, вы были очень любезны и доставили Терри домой.
– Доставил.
– Вы, наверное, знаете, что мы в разводе, но я все–таки беспокоюсь. Он съехал с квартиры в Вествуде, никто не знает, куда.
– Я в тот вечер заметил, как вы беспокоились.
– Слушайте, мистер Марлоу, я была за ним замужем. Я не очень люблю пьяниц. Возможно, я не проявила к нему внимания, но, может быть, у меня были важные дела. Вы частный детектив, и, если хотите, это можно поставить на деловую основу.
– Ни на какую основу ничего не надо ставить, миссис Леннокс. Он сейчас едет в автобусе в Лас–Вегас. У него там друг, который обещал ему работу.
Внезапно она очень оживилась.
– Неужели в Лас–Вегас! Как это трогательно с его стороны. Мы там поженились.
– Наверное, он забыл, – сказал я, – иначе поехал бы в другое место.
Вместо того, чтобы бросить трубку, она рассмеялась мелодичным тихим смехом.
– Вы всегда так грубите своим клиентам?
– Вы не клиент, миссис Леннокс.
– Пока нет, но кто знает? А своим приятельницам тоже грубите?
– Тот же ответ. Этот парень был на пределе, голодал, жил в грязи, без гроша. Вам стоило шевельнуть пальцем, чтобы его найти. Ему от вас тогда ничего не было нужно, да и теперь, наверное, тоже.
– А вот об этом, – холодно заметила она, – вы знать не можете. Спокойной ночи.
И трубка была повешена.
Конечно, она была кругом права, а я не прав. Но я этого не чувствовал.
Чувствовал только злость. Если бы она позвонила на полчаса раньше, я бы от этой злости расколотил Стейница в пух и прах – только он уже пятьдесят лет как умер, а шахматная партия была из задачника.
Глава 3
За три дня до Рождества я получил чек на сто долларов из банка в Лас–Вегасе. Вместе с ним пришла записка на листке с названием гостиницы. Он благодарил меня, желал мне счастливого Рождества, всяческих удач и надеялся на скорую встречу. Постскриптум свалил меня с ног. «Мы с Сильвией начинаем здесь наш второй медовый месяц. Она просит вас не сердиться на нее за то, что она решилась на вторую попытку».
Остальное я узнал из газеты, из раздела, который ведут эти дешевые снобы, светские хроникеры. Обычно я этого не читаю, разве только когда не на что позлиться.
«Ваша корреспондентка вся трепещет от известия из Лас–Вегаса, что эти милые Терри и Сильвия Леннокс снова впряглись в одну упряжку. Она – младшая дочь мультимиллионера Харлана Поттера, хорошо известного в Сан–Франциско и, конечно, на курорте Пеббл–бич. Сильвия пригласила Марселя и Жанну Дюо заново отделать весь особняк в Энсино, от подвала до крыши, по самому умопомрачительному последнему крику. Может быть, вы помните, дорогие мои, что Курт Вестерхайм, предыдущий муженек, преподнес Сильвии к свадьбе эту скромную хижину в восемнадцать комнатушек. Как, вы спрашиваете, а куда же девался Курт? Отвечаю – он в Сент–Тропесе, и как будто надолго. Там же живет некая французская герцогиня с очень–очень голубой кровью и двумя просто обворожительными детьми. Вы хотите знать, что думает об этом повторном браке Харлан Поттер? Тут можно только гадать. Мистер Поттер ведь никогда и ни за что не дает интервью. Всему есть пределы, мои милые».
Я отшвырнул газету в угол и включил телевизор. После этой собачьей блевотины даже борцы смотрелись прилично. Но факты, вероятно, были изложены точно. В светской хронике рисковать опасно.
Я представил себе эту восемнадцатикомнатную хижину, пошедшую в придачу к нескольким поттеровским миллионам, не говоря уж о том, как ее разделали эти Дюо в новейшем символико–фаллическом духе. Но никак не удавалось представить себе Терри Леннокса – как он в шортах слоняется вокруг одного из своих бассейнов и по переносному радио приказывает дворецкому заморозить шампанское и поджарить куропаток. Почему не удавалось, я не понимал. Если этому парню приятно играть роль комнатной собачки, мне–то что? Я только не хотел его больше видеть. Но знал, что придется – хотя бы из–за этого проклятого чемодана с золотыми застежками…
Это случилось в сырой мартовский вечер. В пять часов он вошел в мою убогую обитель для размышления. Выглядел старше, был очень трезв, строг и блистательно спокоен. Был похож на боксера, который научился стойко держаться под ударом. Он был без шляпы, в перламутрово–белом дождевике, в перчатках, седые волосы были приглажены, как перья на птичьей грудке.
– Пойдемте выпьем в какой–нибудь тихий бар, – сказал он, как будто мы не виделись всего минут десять. – Если, конечно, у вас есть время.
Мы не стали пожимать рук. Мы ни разу еще этого не делали. Англичане, в отличие от американцев, не обмениваются постоянными рукопожатиями, и Терри Леннокс, хотя и не был англичанином, соблюдал их правила.
Я сказал:
– Заедем ко мне, заберите ваш роскошный чемодан. Он мне надоел.
Он покачал головой.
– Будьте любезны, подержите его у себя.
– Зачем?
– Просто так. Вы не против? Это память о временах, когда я еще не был полным ничтожеством.
– Да ну вас к чертям, – ответил я. – Впрочем, дело ваше.
– Если вы беспокоитесь из–за того, что его могут украсть…
– И это дело ваше. Так как насчет выпивки?..
Мы отправились в бар Виктора. Он отвез меня туда на машине марки "
Юпитер–Джоуэтт», ржавого цвета, с легким парусиновым верхом, всего на два места. Обивка была из светлой кожи, а отделка, кажется, из серебра. Я не слишком увлекаюсь машинами, но от этой проклятой штуки у меня все–таки потекли слюнки. Он сказал, что на второй передаче она выжимает шестьдесят пять миль в час. Коротенький рычаг скоростей едва доходил ему до колен.
– Четыре скорости, – сказал он. – Автоматическое переключение для такой модели еще не придумали. Да оно и ни к чему. Она сразу включает на третью, даже в гору, а при нашем уличном движении больше и не нужно.
– Свадебный подарок?
– Просто подарок. Знаете — «я случайно увидела эту штучку в витрине».
Балуют меня.
– Это приятно, – заметил я. – Если взамен ничего не требуют.
Быстро взглянув на меня, он снова перевел глаза на мокрую мостовую.
Дворники нежно шелестели по стеклу.
– Взамен? Обязательно требуют, приятель. Может, вы думаете, что я несчастлив?
– Прошу прощения, забылся.
– Я богат. На кой черт нужно еще и счастье? – В голосе у него слышалась какая–то незнакомая грусть.
– Как у вас со спиртным?
– Шик–блеск, старина. По непонятной причине держусь. Пока что, во всяком случае.
– Может быть, вы и не были настоящим алкоголиком. В баре Виктора мы сели в уголок и стали пить «лимонную корочку».
– Не умеют здесь смешивать этот коктейль, – сказал он. – Просто берут джин, лимонный сок, добавляют сахара и горькой. А настоящая «лимонная корочка» – это джин пополам с соком зеленого лимона, и больше ничего. Дает мартини сто очков вперед.
– Я по выпивке не большой специалист. Как вас принял Рэнди Старр? У нас он тут слывет крутым парнишкой.
Он откинулся на спинку и задумался.
– Наверное, так и есть. Наверное, все они такие. Но по нему этого не видно. Я знаю парочку таких же ребят в Голливуде, которые нарочно выпендриваются, Рэнди не дает себе этого труда. У себя в Лас–Вегасе он респектабельный бизнесмен. Будете там, зайдите к нему. Вы подружитесь.
– Вряд ли. Не люблю бандитов.
– Не придирайтесь к словам, Марлоу. Мы живем в таком мире. Таким он стал после двух войн, таким и останется. Мы с Рэнди и еще одним парнем однажды вместе попали в переделку. Это нас и связывает.
– Тогда почему вы не попросили его помочь, когда вам было плохо?
Он допил и помахал официанту.
– Потому что он не смог бы мне отказать. Официант принес по второй порции, и я сказал:
– Это все пустые разговоры. Если парень у вас в долгу, вы о нем подумайте. Надо же дать ему шанс расквитаться. Он медленно покачал головой.
– Вы, конечно, правы. Я же попросил у него работу. Но это была работа.
А просить одолжение или подачек – нет.
– Но вы же приняли их от чужого человека. Он посмотрел мне прямо в глаза.
– Чужой человек может притвориться, что не слышит, и пройти мимо.
Мы выпили по три «лимонные корочки», и он был ни в одном глазу.
Настоящего пьяницу уже развезло бы. Так что он, видно, вылечился.
Петом он отвез меня обратно в контору.
– Мы ужинаем в восемь пятнадцать, – сообщил он. – Только миллионеры могут себе это позволить. Только у миллионеров слуги сегодня такое терпят. Будет масса очаровательных гостей.
С тех пор он вроде как привык заглядывать ко мне около пяти. Мы ходили в разные бары, но чаще всего к Виктору. Может быть, для него это место было с чем–то связано, не знаю. Пил он немного, и сам этому удивлялся.
– Должно быть, это, как малярия, – заметил он. – Когда накатывает, кошмарное дело. Когда проходит, словно ничего и не было.
– Не понимаю одного – зачем человеку вашего положения пить с простым сыщиком.
– Скромничаете?
– Просто удивляюсь. Я парень довольно приятный в общении, но вы–то живете в другом мире. Я даже не знаю точно – где, слышал только, что в Энсино. Семейная жизнь у вас должна быть вполне приличная.
– У меня нет семейной жизни.
Мы снова пили «лимонные корочки». В баре было почти пусто. Только у стойки на табуретках поодаль друг от друга сидело несколько пьяниц – из тех, что очень медленно тянутся за первой рюмкой, следя за руками, чтобы чего–нибудь не опрокинуть.
– Не понял. Объяснять будете?
– Большая постановка, сюжет не имеет значения, как говорят в кино.
Наверно, Сильвия вполне счастлива, хотя и не обязательно со мной. В нашем кругу это не столь важно. Если не надо работать или думать о ценах, всегда найдешь чем заниматься. Веселого в этом мало, но богатые этого не знают. Им удовольствия неизвестны. У них нет никаких сильных желаний – разве, может быть, захочется переспать с чужой женой, но разве это можно сравнить с тем, как жене водопроводчика хочется новые занавески для гостиной?
Я ничего не ответил. Решил послушать дальше.
– В основном, я убиваю время, – продолжал он, – а умирает оно долго.
Немножко тенниса, немножко гольфа, немножко плаванья и верховой езды, а также редкое удовольствие созерцать, как друзья Сильвии стараются продержаться до обеда, когда можно снова начать борьбу с похмельем.
– В тот вечер, когда вы уехали в Вегас, она сказала, что не любит пьяниц.
Он криво усмехнулся. Я уже так привык к его шрамам, что замечал их только, если у него вдруг менялось выражение, и становилось заметно, что с одной стороны лицо неподвижно.
– Это она про пьяниц, у которых нет денег. Когда деньги есть, то это просто люди, которые не прочь выпить. Если их рвет на веранде, это забота дворецкого.
– Вам не обязательно все это выносить. Он допил коктейль одним глотком и встал.
– Мне пора бежать, Марлоу. Кроме того, я надоел и вам, и, видит бог, сам себе тоже.
– Мне вы не надоели. Я привык слушать. Может, когда–нибудь до меня дойдет, почему вам нравится быть комнатной собачкой.
Он осторожно потрогал свои шрамы кончиками пальцев и слегка улыбнулся.
– Интересно не то, почему я сижу на шелковой подушке и терпеливо жду, когда меня погладят, – интересно, зачем я ей нужен, вот что.
– Вам нравится шелковая подушка, – сказал я, вставая. – И шелковые простыни, и звонок, по которому входит дворецкий со своей холуйской улыбочкой.
– Возможно. Я вырос в сиротском приюте в Солт Лейк Сити.
Мы вышли на утомленную вечернюю улицу, и он заявил, что хочет пройтись.
Приехали мы в моей машине, и на этот раз мне удалось первым схватить счет и заплатить. Я смотрел, как он уходит. Седые волосы на мгновение блеснули в полосе света от витрин, а потом он растворился в легком тумане.
Он больше нравился мне пьяным, нищим, побитым жизнью, голодным и гордым. А может, мне просто нравилось смотреть на него сверху вниз? Понять его было трудно. В моей профессии иногда надо задать вопросы, а иногда ? дать человеку постепенно закипеть, чтобы он потом сразу выплеснулся. Любой хороший сыщик это знает, Похоже на шахматы или бокс. Некоторые нужно загнать в угол и не давать им обрести равновесие. А с другими побоксируешь, и, глядишь, они принимаются бить сами себя.
Если бы я попросил, он рассказал бы мне всю свою жизнь. Но я ни разу даже не спросил, что случилось у него с лицом. Если бы я попросил, а он бы рассказал, то, возможно, это сберегло бы парочку жизней. Но не обязательно.