В то утро он гулял в парке, наблюдая за дикой природой и снимая пейзажи, которыми на газетной полосе восполняется отсутствие горячих новостей. Так Гомес и попал на место преступления раньше остальных репортеров и фотографов. Кстати, полицейские специально вызвали коронера и криминалистов при помощи обычного телефона: они знали, что за радиопереговорами всегда следят «Роки» и «Пост».
Гомес заснял на пленку двое носилок и два мешка для транспортировки тел. Позвонив в отдел городских новостей, он сообщил, что полицейские везут два трупа. Судя по размерам мешков, сообщил он, жертвами могли оказаться дети.
Позже репортер криминальной хроники из «Роки» Ван Джексон нашел источник в полиции, подтвердивший страшный факт — тело поступило в морг в виде двух отдельных частей. На следующее утро «Роки» завыла словно сирена, привлекая к Денверу внимание всей страны.
Мой брат и весь его КОП работали так, словно совсем не чувствовали себя обязанными что-либо рассказывать общественности. Пресс-бюро департамента полиции Денвера ежедневно подавало в газеты скупые строки, возвещая, что расследование продолжается, однако никто не арестован. Припертое к стенке начальство заявляло, что дело не может расследоваться публично, — утверждение, смехотворное само по себе.
Оставленная с минимальной информацией, исходившей из официальных источников, пресса нашла занятие, обычное в подобных ситуациях. Она принялась за самостоятельное расследование, ошеломляя читающую и смотрящую телевидение публику потоком бессмысленных деталей из жизни жертвы.
Наконец, так и не дождавшись от КОПа почти ничего существенного и узнав еще меньше в штаб-квартире на Делавэр-стрит, двухнедельный медиа-штурм, страдая от недостаточности жизненных соков, закончился ничем.
* * *
Я ничего не писал о Терезе Лофтон. Но хотел бы написать. Ее история не походила ни на одну из тех, что случались в наших местах; ни один репортер не мог остаться в стороне от этой темы.
Правда, первым жилу стал разрабатывать Ван Джексон вместе с Лорой Фитцгиббонс, специалистом по сенсациям из университета Денвера. Мне пришлось дожидаться шанса.
Оно и понятно: я берегу свой выстрел до тех пор, когда полиция хоть что-то прояснит. Поэтому, когда в первые дни после трагедии Джексон спросил меня, не смогу ли я вытянуть информацию у брата, пусть неофициально, я обещал попробовать.
И конечно, ничего не предпринял. Мне самому требовался сюжет, и никакого желания помочь Джексону, сводя его с источником информации, я не испытывал.
В конце января, когда с начала расследования прошло уже больше месяца, а дело исчезло с газетных полос, я сделал свой ход.
И совершил ошибку.
Итак, однажды утром я встретился с Грегом Гленном, редактором отдела городской хроники, и рассказал ему, что собираюсь вытащить на свет дело Лофтон. В газете мой опыт мог пойти вдогонку прошлым новостям и принести реальную статью. Это дело расследовал брат, напомнил я Гленну, так что о нем захотят говорить только со мной. Гленн не колебался, не рассуждал о времени и силах, потраченных Джексоном. Все, что заботило Гленна, — получить информацию, которую не смогла напечатать «Пост». Из его кабинета я вышел, имея все полномочия.
Ошибка состояла в том, что я проговорился Гленну заранее, еще до беседы с братом. На следующий день я встретил Шона в двух кварталах от редакции «Роки» — мы оба заскочили на ленч в заведение для полицейских. Здесь я рассказал ему о редакционном задании. Шон посоветовал дать задний ход.
— Джек, откажись. Я не могу тебе помочь.
— О чем ты говоришь? Это твое дело!
— Это мое дело, но я не буду сотрудничать с тобой или кем бы то ни было, кто хочет о нем написать. Мне известно немногое. И все останется так, как есть.
Он глядел в сторону, куда-то сквозь пространство. Имелась у Шона такая досадная привычка — не смотреть в глаза при разговоре в том случае, если ты с ним не согласен. Иногда я в такой ситуации прыгал на него и валил на спину. В детстве. Теперь все иначе. Жаль.
— Шон, тема слишком интересная. Ты должен...
— Я никому ничего не должен. Джек, это дело — дерьмо. Понял? Я не в состоянии о нем забыть. И не стану увеличивать ваши тиражи за счет этой грязи.
— Ладно тебе, я как-никак журналист. Послушай, мне нет дела, продается газета лучше или хуже. Такая история — это же тема! Мне по фигу «Роки», ты сам знаешь, что я об этом думаю.
Наконец Шон посмотрел на меня.
— Теперь ты тоже знаешь, что я думаю об этом деле, — проговорил он.
Я молча потянулся за сигаретой. Вполне мог и потерпеть — я бросал курить и дошел уже до полупачки в день. Но так как брата дым раздражал, я закурил специально, чтобы как-то подействовать на Шона.
— Это помещение для некурящих, Джек.
— Так посади меня за решетку. Наконец хоть кого-то арестуешь.
— Почему ты ведешь себя как засранец, когда не получаешь свое?
— А почему ты сам такой же засранец? Не хочешь ничего объяснять, да? Ты просто не желаешь позволить мне копаться в деле, которое говорит о твоем провале!
— Не пытайся бить ниже пояса. Сам знаешь, бесполезно. Он был прав. Это никогда не помогало.
— И что? Хочешь сохранить этот маленький «ужастик» лично для себя?
— Да, что-то вроде этого. Можешь так и сказать.
* * *
В машине с Векслером и Сент-Луисом я сидел, скрестив на груди руки. Словно удерживал себя от раздвоения личности.
Чем дальше шли размышления о брате, тем меньше смысла Я находил во всей истории. Даже зная, что дело Лофтон сильно действовало ему на психику, трудно представить что-то, способное довести Шона до самоубийства.
— Стрелял из личного оружия?
Векслер взглянул в зеркало заднего вида. Изучает, подумал я. Любопытно, известно ли ему о том, что произошло между мной и братом?
— Да, — подтвердил Векслер.
Я ощутил острую боль. Нет, представить невозможно. Это совершенно не вязалось со всем, что я о нем знал. Дело Лофтон не могло иметь значения. Вообще такого не могло произойти. Никогда.
— Только не Шон.
Сент-Луис снова обернулся и взглянул на меня.
— Что еще?
— Он не мог этого сделать.
— Видишь ли, Джек...
— Он вовсе не устал от дерьма, плывущего в трубе. Дерьмо ему нравилось. Можете спросить Райли. Можете спросить любого из... Векс, ты ведь знал его лучше всех, — это просто чушь! Он любил «охоту», так прямо и говорил. Он ни за что не стал бы менять свою работу. Запросто мог бы стать замом какого-нибудь долбаного начальника, но сам не хотел такой судьбы. Он всегда мечтал заниматься убийствами, потому и остался в КОПе.
Векслер ничего не ответил. Мы уже въехали в Боулдер, направляясь по Мэйн-стрит к Каскаду. Я отрешенно вслушивался в тишину, наступившую в машине. Впечатление от услышанного, о том, что якобы сделал Шон, захватило целиком, окуная в холод и грязь, в снег, лежавший по обочинам шоссе.
— Какая-нибудь записка осталась? — спросил я наконец. — Что...
— Записку мы нашли. Предполагаем, что это записка.
Я отметил, как Сент-Луис посмотрел на Векслера, как бы предостерегая: «Векс, не говори слишком много».
— И что? Что там сказано?
Последовала долгая пауза, затем Векслер, не обращая внимания на напарника, процитировал:
— "Где ни мрак, ни свет и где времени нет".
— "Где ни мрак, ни свет и где времени нет". Так просто?
— Так просто. И это все.
* * *
Улыбка застыла на лице Райли секунды на три. Затем ее сменило выражение ужаса, подобие изображенного на картине Мунка. Мозг — превосходный компьютер. Достаточно трехсекундного взгляда на три физиономии в дверях, и ты понимаешь, что муж не придет домой никогда. «Ай-би-эм» подобное и не снилось.
Рот женщины открылся, превратившись в черную дыру, из которой вырвался животный стон, перешедший в неотвратимо бессмысленное слово:
— Нет!
— Райли, — сказал Векслер, — присядь на минуту.
— Нет... о Боже, нет!
— Райли...
Она отшатнулась от двери, двигаясь, как затравленное животное, дернувшись сначала в одном направлении, затем в другом. Наверное, ей казалось, что все еще можно изменить, достаточно лишь избавиться от нашего присутствия. По коридору она прошла в жилую комнату.
Войдя следом, мы обнаружили ее в почти полном оцепенении, немного напоминавшем мое собственное состояние. На глазах Райли выступили слезы. Векслер присел рядом с ней на диван. Большой Пес и я продолжали стоять рядом в трусливом молчании.
— Он умер? — спросила она, уже зная ответ и понимая, что не в состоянии принять его.
Векслер кивнул.
— Как?
Векслер глянул под ноги и замялся. Он посмотрел на меня, затем перевел глаза на Райли.
— Шон застрелился. Мне очень жаль.
* * *
Она не поверила — так же как я. Но у Векслера имелся свой подход, и спустя некоторое время женщина прекратила протесты. Именно тогда она в первый раз взглянула на меня сквозь льющиеся слезы. Лицо ее приняло умоляющее выражение, словно Райли спрашивала, разделяю ли я привидевшийся ей кошмар и не могу ли вмешаться в сон, чтобы помочь.
Мог ли я разбудить Райли? Мог ли объяснить двум персонажам черно-белой реальности, до какой степени они не правы?
Подойдя к дивану, я сел по другую сторону от Райли, крепко ее обняв. Слишком часто я наблюдал подобные сцены раньше и точно знал, что следует делать.
— Хочешь, я останусь, — прошептал я, — буду с тобой столько, сколько пожелаешь?
Она не ответила и, освобождаясь от моих рук, повернулась к Векслеру.
— Где это произошло?
— В Эстес-парке. Около озера.
— Нет, он не мог туда пойти... Что ему там делать?
— Был звонок. Неизвестный сообщил, что располагает сведениями по одному из расследований. Вроде бы договорились встретиться за кофе в заведении Стенли. А потом... потом Шон направился к озеру. Никто не знает, почему он туда поехал. Тело нашел охранник, в машине. Выстрел услышал случайно.
— А что еще за расследование?
— Видишь ли, Джек, я бы не хотел вторгаться...
— Что за расследование? — рявкнул я, теперь уже не беспокоясь о своем тоне. — Дело Лофтон?
Последовал короткий кивок Векслера. Сент-Луис отошел в сторону, понурив голову.
— С кем он должен был встретиться?
— Джек, это такое... Мы не хотели бы тебя вмешивать.
— Я его брат. А она — его жена.
— Расследование еще продолжается, но если ты ищешь зацепки — их нет. Мы оба там были. Он убил себя сам. При этом использовал собственное оружие и оставил предсмертную записку. А на руках мы нашли следы пороховых газов.
Глава 2
Зимой в Колорадо могилы копают экскаватором. Ковш с трудом загребает мерзлый грунт, выбрасывая наверх земляные глыбы. Брата похоронили в мемориальном парке «Зеленая гора» в Боулдере — всего в миле от дома, где мы с ним выросли.
Детьми мы частенько заглядывали на кладбище, лежавшее как раз на пути к местам летних прогулок в Шатокуа-парке. Не помню случая, чтобы мы смотрели на эти камни или думали о самом кладбище как о месте своего последнего приюта. А теперь...
Зеленая гора возвышалась над кладбищем словно гигантский алтарь, что делало кучку собравшихся у могилы людей еще меньше. Конечно, Райли и я находились здесь вместе с ее и моими родителями. Также присутствовали Векслер, Сент-Луис, еще десятка два полицейских и несколько школьных друзей, с которыми ни Шон, ни Райли, ни я не поддерживали близких контактов.
Эти похороны полицейского не стали церемонией с фанфарами и яркими ритуалами, которые полагалось соблюдать в случае, если погибший находился при исполнении служебных обязанностей.
Можно доказывать, что так и было, однако департамент полиции придерживался иного мнения. Поэтому Шон не удостоился «большого шоу» и основной контингент полицейских сил на похоронах не присутствовал. Многие служаки всегда считали самоубийство заразной болезнью.
Я был среди тех, кто нес гроб. Мы с отцом шли впереди, в середине — двое полицейских, тоже из подчиненных Шона, прежде мне незнакомых. За ними шагали Векслер и Сент-Луис. Сент-Луис казался слишком высоким, а Векслер — чересчур малорослым. Матт и Джеф. На их плечах деревянный ящик неловко заваливался на бок. Со стороны это, наверное, выглядело странно. Пока все боролись с ношей, мысли убежали в сторону, и я подумал, что тело Шона, должно быть, перекатывается внутри гроба.
* * *
В тот день я не сказал родителям ни слова, хотя все время находился рядом с ними в лимузине, который вез Райли и ее родителей. Мы давно уже толком не разговаривали, многие годы, и этот барьер не помогла преодолеть даже смерть Шона.
С того момента как двадцать лет назад умерла наша сестра, в отношении родителей ко мне произошла перемена. В той катастрофе я выжил, но остался под подозрением, будто сам совершил то, что произошло с нами. Ведь я спасся. Еще я знал, что продолжал разочаровывать их любым решением, мной принятым.
Думаю, эти мелкие огорчения со временем накапливались, снижая интерес ко мне, как к банковскому счету, приносящему ничтожные проценты. Мы стали чужими и встречались только по праздникам. Поэтому не нашлось ничего, что я мог бы высказать, как и того, что они сами пожелали бы мне сказать.
За исключением безутешных всхлипываний, что издавала Райли, внутри лимузина было тихо, как под крышкой гроба.
* * *
Взяв после похорон две недели отпуска и еще неделю — по случаю тяжелой утраты, я сдал дела и уехал в Скалистые горы, в район Рокиз. Наверное, для меня эти места еще не потеряли своего очарования. Именно здесь я прихожу в норму.
Продвигаясь на запад со скоростью семьдесят миль в час, я миновал сначала Ловленд-Пасс, а затем, пройдя через перевал, добрался до предгорий Гранд-Джанкшена. Дорога заняла три дня, но я никуда и не торопился. Останавливаясь, чтобы походить на лыжах, я забывал про всех и думал только о своем. После Гранд-Джанкшена я повернул на юг и на следующий день добрался до Теллурида.
Всю дорогу «чероки» шел с включенным полным приводом.
Остановившись в «Сильвертоне», где комнаты несколько дешевле, я целую неделю предавался дневным лыжным прогулкам. Ночи проходили за «Ягермайстером» в номере, иногда в холле возле камина или в приюте для лыжников — где бы я ни оказался после прогулки.
Стараясь измотать тело, я надеялся, что это отразится и на сознании. Напрасно. Во мне был только Шон. Вне пространства. Вне времени. Его записка оказалась загадкой, от которой я уже не мог отойти.
По какой-то причине благородный порыв брата сделался западней. И убил его. Горечь этого простого умозаключения не отступала даже в моменты, когда я зигзагами спускался по склону и резкий ветер, пробивавшийся за оправу очков, заставлял глаза слезиться.
Я больше не оспаривал официальное заключение, и вовсе не потому, что доверял мнению Векслера или Сент-Луиса. Время и факты подточили мою позицию. День ото дня ужас выбора, сделанного Шоном, становился некоторым образом понятным и даже морально оправданным.
Добавила новостей и Райли. После того вечера она рассказала кое-что, чего не знали ни Векслер, ни Сент-Луис: раз в неделю Шон посещал психотерапевта. Разумеется, такую помощь оказывали и в департаменте полиции, однако брат избрал свой, тайный путь, не желая, чтобы слухи подпортили его репутацию.
Я сообразил, что Шон записался к врачу как раз после моего предложения написать о деле Лофтон. А может, он просто хотел оградить меня от мучительного ощущения, с которым столкнулся сам? Идея понравилась, и я с радостью цеплялся за нее все оставшиеся дни горного путешествия.
Как-то, выпив лишнего, я стоял перед зеркалом в гостиничном номере, намереваясь сбрить бороду и коротко остричь волосы на манер Шона. Мы идентичные близнецы — одно выражение глаз, не слишком темные волосы, стройное тело.