Занятия назначили во дворе. Возле коробки химкорпуса краснели клетки заготовленного кирпича. Несколько девушек лопатами уже расчищали "строительную площадку". В стороне стояла группа студентов, которые смеялись и толкали, друг друга локтями. Заметив Валю, они о чем-то посовещались и, как по команде, стали лукать в нее снежками.
Закрыв ладонями лицо, она присела.
— Хватит, это самое, — услышала недовольный голос Прибыткова, который должен был проводить занятия.
Снежки перестали сыпаться. Валя выпрямилась. На ресницах, на прядях волос, выбившихся из-под платка, на носу поблескивали снежинки и дрожали капли. На ресницах они сияли и даже слепили.
Валя взялась было за лопату, но подошел Прибытков и попросил разнести кирпич по рабочим местам.
— Хлопцы! — крикнула Валя. — Давайте сюда!..
Волнуясь, она взяла из кучи кирпич и положила его впритык к натянутому на колышки шнуру. Потом положила второй, третий и настороженно оглянулась — не смотрят ли на нее? Более уверенно взяла следующий и уже перестала обращать внимание на товарищей, на искристый снег. И только в аудитории, где потом оценивали работу, пришла в себя.
Когда студенты вперегонки бросились в раздевалку, Валя подошла к Прибыткову.
— Это правда, что у нас Алешка работать будет? — боясь, что Прибытков услышит удары ее сердца, спросила она.
— Точно, — ответил тот. — А что?
— Ничего… Я так… — заторопилась Валя, снова вспомнив скворцов на липе и острый запах липовой коры. — Ему ведь, оказывается, в награде отказали. Несерьезный он, неорганизованный… Хорошо, что вы хоть будете…
Когда Валя спустилась в раздевалку за пальтишком, оно одиноко висело на вешалке. Ей стало грустно. Она охватила пальтишко руками и припала к нему, как к верному другу. Потом осторожно сняла, надела и, ощущая щеками и шеей ласковое прикосновение мехового, воротника, побежала гулким коридором к выходу, догонять товарищей. До столовой было далеко, с крыши падала капель. Но Валя на крыльце подняла воротник и, не глядя под ноги, сбежала по ступенькам. И тут она лицом к лицу столкнулась с Алешкой. Он стоял у крыльца с велосипедом и, ковыряя носком сапога снег, улыбался. Валя огляделась по сторонам и немного успокоилась: студенты уже ушли и возле университета никого не было.
— Замучил, верно, безъязыкий старовер? — спросил Алешка.
— Кто? — переспросила Валя, хотя и догадывалась, кого Алешка имеет в виду.
— Старовер, говорю, ветковский, Змитрок. Он же из Ветковского района, идол. И теперь даже не курит, и меня недавно ругал, что курю и с курцами на короткой ноге. Неймется, говорит… А до войны у нас тут вообще каждый третий каменщик с Ветковщины был. У них там целые деревни печколепов, конокрадов и штукатуров.
— Неужели он старовер? Серьезно?
— Ей-ей, — поклялся он, — я у него фотографии видел — одни бородачи, все как один в волос пошли! — Он хотел захохотать и не смог. — Но ты не думай, я уважаю его, даже люблю. Мировой человек. В подполье не было надежней его. Верный был человек и остался верным.
И на пути к общежитию — до него было ближе и, значит, как надеялась Валя, можно было скорее отделаться от Алешки — они только и говорили о Прибыткове, о его честности и тяжелой молчаливости, словно теперь он интересовал их больше всего на свете.
4
Сначала эта древняя профессия сдалась Вале несложной. Основы ее были просты, инструменты первобытны.
И работать в одной причалке с Прибытковым Валя стала через каких-нибудь пять-шесть дней. Но вот здесь-то и раскрылась перед нею истина. Неразговорчивый, угрюмый каменщик, правда, больше жестами, чем словами, начал вводить ее в тайны своего мастерства, а она, понимая все, что он объяснял, никак не могла выполнить то, что понимала. То одно, то другое обязательно выпадало из поля зрения. Ее не слушались кельма, кирпич, раствор. Ремесло оказалось упрямым, неподатливым; не случайно проходили века, даже тысячелетия, а оно оставалось таким же, каким родилось.
Валя выбилась из сил. Даже разбирая руины, так не уставала. И хуже всего было то, что стены она муровала и во сне. Рядом все время мелькали руки Прибыткова, и, наблюдая за ними краешком глаза, она изо всей мочи старалась делать то же, что и Прибытков. Лекции усваивались туго. Над конспектами клонило ко сну. И все же настойчивость ее не ослабевала. Причиной тому был и Алешка.
Квалифицированных рабочих не хватало. Студенты работали посменно и все делали сами, даже возглавляли бригады. Алешка носился по корпусу, объяснял, показывал, и его шутки, ругань, хохот слышались везде. Он и сюда, втайне страдая и скрывая это, принес что-то от игры. Его бесшабашность нравилась студентам, и работа спорилась.
Вале некогда было прислушиваться, над чем он смеется, издевается или что объясняет, но все это придавало ей силы. И когда Алешка подходил, она сразу ощущала его присутствие.
Работали внутри коробки. Наружные стены уцелели, и только чтобы придать им большую прочность, сузили огромные окна и наложили на щели швы. Из мартовской благодати сюда заглядывало одно небо, начавшее уже набирать краски. Что-то весеннее было разлито в воздухе. И даже тут, в коробке, как на лесной поляне, пахло полевым ветром и талым снегом. Хотелось дышать глубже, быть на солнце — никогда так не жаждешь солнца, как в первые дни весны!
Валя выпрямилась, подняла вверх лицо и счастливо сощурилась:
— У-ух!
Депушки-студентки, подносившие раствор и кирпич, тоже остановились, приложили козырьками ко лбам руки и стали смотреть в небо.
— Что? Может, самолет? Наш, это самое, или немецкий? — понуро покосился на девушек Прибытков.
— Наш, товарищ мастер, — беззаботно откликнулась, как обычно, первой Алла Понтус, одетая в ватник, короткую юбку и спортивные штаны. — Голубой такой!
— Тогда, может, и бомбить не будет, и идти, это самое, по кирпич можно, — намекнул уже открыто Прибытков.
— Можно, — великодушно разрешила Алла, по-мальчишески сунув руки в карманы ватника, и вдруг подскочила. — Валька, смотри! Мираж!..
Невысоко с шорохом-свистом пролетела стайка стремительных птиц.
"Скворцы! — замирая, подумала Валя. — Как нынче рана…" Она невольно оглянулась и поискала глазами Алешку. Но не найдя, прислушалась и сразу узнала его голос. "Не будь, дороженькая, красива, а будь счастлива", — балагурил он с кем-то.
— Я их раньше только в садах видела, — наблюдая, как будет реагировать Прибытков, сказала Алла. — Не было — и вдруг сидят нахохленные. По два… Они тоже не дураки…
Прибытков рассердился.
— Я сам тогда пойду… — положил он кельму.
Студентки прыснули смехом, подхватили носилки и, как нашкодившие школьницы, бросились по настилу. А через несколько секунд Валя уже слышала, как Алла кричала: "Товарищи спортсмены, скворцы прилетели! Вам это о чем-нибудь говорит?"
Неожиданно Валины мысли оборвались. Она почувствовала, что где-то недалеко Алешка, может, даже тут, за ее спиной. Это ощущение было до того необоримым, что она, продолжая работать, спросила:
— Ты, Костусь?
— Я, — ответил тот, как и ожидала она.
— Ты что-нибудь хочешь сказать?
— Ничего особенного. Девчата скворцов видели… Ты не видела?
Он переступил с ноги на ногу, ожидая ответа, и, не дождавшись, отошел. А у нее каждый его шаг отдавался в груди.
Окончив работу, Валя все же решилась, Она злила, где должен находиться Алешка, и сразу направилась к сарайчику, в котором он принимал от студентов носилки, лопаты и тачки. Опершись плечом о косяк, Алешка стоял возле дверей и паясничал со студентками, встречая и провожая каждую шуткой.
— Аллочка! — кричал он раскрасневшейся Алле Понтус, которая в одежде строительницы чувствовала себя очень вольно. — Беда! Аллочка!
— Какая? — смеялась та, подбоченясь и широко расставляя ноги.
— Недавно за тобой приходили.
— Кто?
— Двое с носилками, а один с лопатою, ха-ха!
Вале стало обидно. "Вечно со своим смехом и вечно с такими, как Алла. Вчера, кажется, даже домой провожал. Будто нарочно выбирает… А у самого же кошки на сердце скребут…"
Студенты ныряли в двери сарая и сразу возвращались. Отряхивая одежду, расходились: парни — жестикулируя, по двое, по трое, девушки — группками, взявшись под руки или обнявшись. И грустно было, стоя одной, наблюдать за ними со стороны. Это даже как-то отчуждало от Алешки.
— Костусь! — все же окликнула Валя, когда тот повесил замок на дверь и стал увязывать обрезки досок, которые, видимо, собрался нести домой.
— Ты звала? — не поверил он, подходя.
— Проводи меня…
Он посерьезнел и, принимая это как испытание, пошел рядом. И по тому, что никак не попадал в ногу и, меняя шаг, все толкал ее то локтем, то плечом, было видно, как он взволнован.
Сумерки сгущались. Холодало. Лужицы на тротуарах с краев затянулись ледком. Но все равно повевало весною: от земли — готовой забродить силою, от неба — особенно ядреной свежестью. Валя вдыхала эту предвечернюю свежесть, и ноздри ее вздрагивали, а на щеках проступал румянец.
Их обогнал трамвай. В вагонах уже горело электричество, и люди, сидевшие вдоль окон и стоявшие в проходе, держась за висячие ручки, были видны, как на экране. Там шла своя и, как казалось, необычная жизнь.
Этот маленький, иной мир, с грохотом куда-то стремившийся по рельсам, потянул Валю за собой. Появилось желание быть там, среди света, ехать вместе с людьми, с Костусем. Куда?.. Разве не все равно?
Она сказала об этом Алешке. Тот охотно, обрадовавшись ее словам, как открытию, тоже признался: в канун весны его вообще, словно кочевника, тянет катануть куда-нибудь — в полевые просторы, побродяжничать.
— Хорошо цыганам: столько видят…
Исколесив ближайшие улицы, они попали в Театральный сквер.
Черные голые деревья вздымали сучья в звёздное небо. Ветви четко вырисовывались на его фоне, и на них можно было видеть сидящих грачей и галок. Где-то тут же, невидимые, гомозились и скворцы. Между деревьями поблескивал синеватый снег. Пролегали и перекрещивались, как ручейки, тропинки. Там-сям темнела земля. И хотя сверху снег прихватил морозик, под ним что-то шуршало, крошилось — это трудилась весна.
В чаше фонтана тоже лежал снег. Но вокруг его притоптали, он подтаял и обледенел. Валя с Алешкой обошли фонтан и остановились против каменного мальчика с лебедем. В синих ночных сумерках лебедь в радостном порыве, взмахнув крыльями, готовился взлететь, а мальчик, нежно обняв своего неразлучного друга, прощался с ним, а возможно, и просил, чтобы тот взял с собой его, бескрылого.
— Тут в сорок втором повесили Славика, — надтреснутым голосом сказал Алешка. — Какой человек был!..
Валя не отозвалась. Да и вообще говорить не хотелось. Они стояли рядом, касались плечами друг друга, и это прикосновение делало слова ненужными. Когда же молчать стало мучительно, Валя подхватила Алешку под руку и потянула из сквера. Он прижал ее руку к себе, обжег очарованным взглядом, и они пошли быстро-быстро. И чем дальше шли, тем быстрее.
5
Минуло недели две. На угол Советской и Ленинской улиц пришел экскаватор и сразу стал Валиной страстью. Старенький, запыленный, он весело развернулся, заворчал и почти с ходу бросил стрелу с ковшом вниз, Потом сделал несколько наступательных движении и, поворачиваясь, взметнул её вверх — из ковша посыпалась первая пригоршня поднятой земли и кирпича.
Его тут же окружили — дети, взрослые, старики. Посмотреть приходили даже с окраин. Что их тянуло сюда? Конечно, не только любопытство — не такие чудеса техники видели советские люди. Привлекало их, наверное, начало и, как они ожидали и угадывали, большое начало. Экскаватор ворчал то ровно, то натужно, ковш с грохотом падал вниз, черпал неподатливый грунт, взлетал вверх, поворачивался и, послушно раскрывшись, высылал землю и битый кирпич. А люди стояли как зачарованные, провожая глазами каждое его движение. Карьер проходил вдоль старого фундамента. Зубцы ковша, упираясь в стену, взламывали кирпич и со скрежетом отрывали большие куски. Тогда люди, спохватившись, начинали оживленно разговаривать между собою, с одобрением что-то кричали испачканному экскаваторщику, ловко орудовавшему рычагами. Всех удивляло и тешило, что где-то там, далеко на западе, еще полыхает война, а уже здесь, на углу любимых улиц, озабоченно урчит эта умная машина, уничтожая следы войны. Во всем этом был огромный смысл жизни каждого и всей страны.
По крайней мере так воспринимала виденное Валя, Она наблюдала за работой экскаватора и от души радовалась.
Неожиданно ее окликнули. Валя обернулась и увидела Урбановича. Алексей с палкой, в шинели, пилотке, худой и тщательно выбритый, стоял на краю котлована и улыбался. Валя подбежала к нему и чуть ли не бросилась целоваться — такой он был слабый и худой.
— Вот оно, Валя, как, — сказал Алексей, незнакомо шевеля губами. — Наше вам!..
— Ты из больницы? Один? Выписали или убежал? Учудил что-нибудь, наверное? — с трудом привыкая к такому Алексею, засыпала его вопросами Валя.
— Выписали… Отремонтирован с большего… Доехал сюда без билета. Кондукторша в трамвае даже орденской книжки не спросила. Значит, видик хозяйский… Но ничего, отсюда пешком доберусь. Как снег на голову.
— Вот Зосе радость!
— Кто вас знает…
— Она недавно у меня была — только и разговору что о тебе. — И, проверив, не подслушивает ли кто их, добавила: — Она недавно в консультацию ходила. Врачи говорят, скоро в декрет идти.
— Ну и разговоры же у вас!.. Всегда такие?..
Алексей осклабился и что-то приглушил в себе.
— Плохо мне, Валя, — признался он тоном человека, который ничего не хочет скрывать. — Эта болезнь многому научила, но и скривила многое. Иду домой и не ведаю, как переступлю порог. Что скажу Зосе? А она, знаю, чего-то ждет.
— Тебя она ждет, а не чего-то.
— Я понимаю…
— Слушаться надо ее, Алексей.
— Дитя ты горькое! Как же ты будешь слушаться, если она сама не больно знает, что ей надобно. Ее самое нужно за руку водить. Особенно когда улицу на перекрестке переходит.
Ковш экскаватора ринулся вниз, несколько раз напрягся и, набрав земли, битого кирпича, понес их к нарытому холму. Из ковша свешивались покореженные железные прутья.
— Этот не надорвется, — похвалил Алексей. — Вот человеку хоть бы немного его силы…
Он заметил подводу, которая переезжала Советскую улицу, и, забыв пригласить Валю, чтобы та заходила к ним, заковылял наперерез. Переговорив с возницей, сел на телегу и, только тогда снова вспомнив о Вале, отсалютовал ей поднятой палкой.
"Что сталось бы с ним, не будь Зоси?" — наивно подумала Валя, невольно вспоминая Алешку.
Сердце забилось сильней. Костусю тоже необходима помощь. Его от многого нужно устеречь, многому научить… Ей, как и Зосе, надо выбирать дорогу… Ну что ж, она вольная в своих чувствах!.. В воображении промелькнула неясная картина: Алешка в чем-то каялся и за что-то благодарил, припав лбом к ее ладоням. Лоб у него был горячий, обжигал, знобил.
В таком немного химерическом настроении через несколько часов она и встретилась с Алешкой. Тут же, на углу Советской и Ленинской.
Он взял ее под руку, и они подошли к неподвижному экскаватору, стоящему в котловане, будто в засаде. Стрела у него была опущена и казалась ненужной. Алешка нащупал ногою камешек, поднял и бросил в ковш. Послышался удар о железо, и почему-то сразу же запахло керосином и неостывшим маслом.
— Уральский, — без особого уважения сказал Ллешка, — берет кубометр.
Луна, которая была видна и днем, набирала силу. Руины под ее светом засеребрились. По небу плыли высокие перистые облака. И когда луна попадала в их прозрачную мережу, вокруг нее появлялся многоцветный радужный круг. Тогда становилось, пожалуй, светлее, потому что тени от развалин редели, теряли свои очертания, а сами руины по-прежнему были залиты рассеянным светом. И эта радуга, и удивительная игра лунного света, и руины, что вдруг становились, как в сказке, — все это воспринималось Валей остро, казалось необычным, совершающимся специально для нее. Она предчувствовала, что в эту полную изменчивых теней и света ночь к ней обязательно придет внезапная радость. Но, ожидая ее, она не спешила ей навстречу и чуть-чуть побаивалась. Вале было жалко уходить отсюда, от неподвижного, уставшего за день экскаватора, жалко и страшно. Он словно от чего-то ее оберегал. Чтобы побыть еще хоть немного здесь, она сказала: