В тот же день Василий Петрович добился приема у Ковалевского и рассказал ему про случай со взяткой.
Правда, от беседы с ним он вынес двойственное впечатление. С одной стороны, было видно — Ковалевский не против помочь и симпатизирует ему. Даже сообщил, что горком рекомендует его кандидатуру в депутаты горсовета. И сделал это в прямой зависимости с жалобой Василия Петровича. Но в то же время создавалось впечатление, что Ковалевский воздерживается от открытой поддержки и склонен к тому, чтобы она оставалась косвенной. Безусловно, это тоже значило многое. Предупреждало: противников — особо не распоясываться, выжидающих в всегда готовых кинуться в бой — что особой нужды в этом нет, и т. д. Однако такая позиция оставляла в напряжении и самого Василия Петровича. Предостерегала: ты замахнулся на серьезное, у тебя сильные противники, да и прав-то ты не во всем. Давай повоюй, тогда станет яснее…
Это было в субботу, а в понедельник, как только схлынул первый прилив телефонных звонков, Василий Петрович пошел в сектор отвода земель: медлить было нельзя.
Шурупов сидел за столом и перебирал бумаги. Увидев главного архитектора, быстро отодвинул их от себя, смахнул со счетов отложенные косточки и встал.
— Я вас слушаю!
— Вы найдете для меня свободный часик?
— А как же! Пожалуйста, — услужливо сказал Шурупов и поднял на лоб очки.
— Вы, возможно, спросите сперва, зачем мне этот час понадобился?
— Если не секрет.
— Поедем исправлять ошибки.
— Какие? — сделал удивленное выражение Шурупов и, опустив очки на нос, взглянул на сотрудников, рассчитывая, что шеф воздержится от дальнейшего разговора.
Василий Петрович застегнул пальто на все пуговицы и стал надевать кожаные перчатки.
— Кажется, формальный подход к делу, — громко сказал он. — Однако посмотрим…
"Москвич" остановился в узенькой улочке, какой, сдавалось, и не могло быть в городе. Улочка тонула в снегу и выглядела заброшенной. На снежной целине не было следов ни от машин, ни от саней. Только вдоль заборов и редких домиков вилась извилистая тропинка. Снег шапками лежал на заборах, на воротах, свисал, как со сказочных избушек, с крыш домов.
— Здесь, — сказал Шурупов и, выйдя из машины, направился к большому заснеженному саду, отгороженному от улицы частоколом.
Сад, как и все вокруг, стоял завороженный. Покрытые инеем яблони, увязшие в снегу по колено, были словно в белом весеннем цвету.
— Десять соток, — приготовил карандаш и блокнот Шурупов, — принадлежат инвалиду. Но для города это много и вполне можно обрезать.
— Где у вас еще?..
— Тут, недалеко.
По тропинке они молча двинулись в другой конец улицы. Отсюда была видна железная дорога, за ней лента шоссе и новый поселок — желтые игрушечные домики. Еще дальше — поле и синий лес. Гордо пыхтя паром, промчался поезд. Из окон вагонов смотрели любопытные пассажиры.
— Видите? — взволнованно показал Василий Петрович. — Смотрят! На кого? Думаете, на нас с вами? Вряд ли. Вы мне вот сейчас скажите: неужели мы решили уничтожить эту прелесть?
— Будто вы не знаете, Василий Петрович!
Из ближайшего дома вышла старушка в валенках, полушубке и большом суконном платке. Вероятно, она догадалась, кто это, ибо сразу подошла и, вздыхая, стала объяснять: коль уж так, то согласна, пускай половину ее сада отрежут под усадьбу племянника.
— А яблони? — жалея ее, насупился Василий Петрович.
Старушка вытерла слезу, набежавшую на правый глаз, и вздохнула.
— Может быть, Василий Петрович, мы решим это камерально? — с несвойственной ему настойчивостью вмешался в разговор Шурупов.
— Почему камерально? Разве не ясно?.. А если понадобится, запроектируем здесь такое, что будет тешить не меньше, чем этот сад…
С чувством обиды на себя вошел Василий Петрович во двор Урбановичей. Проходя по ночным улицам и поглядывая на манящие светлые окна домов, он часто думал, что за каждым из них своя судьба, свои заботы, свой уют. Но мало где так проявлялся характер хозяев, как тут, во дворе Урбановичей. Старательно досмотренный дом, недавно покрашен в салатный колер. На окнах — цветы. У дома — палисадник — запорошенные снегом кусты крыжовника и две рябины, сиротливые и печальные. К крыльцу и маленькому сараю расчищены тропинки. У сарая сажень по-хозяйски уложенных дров, самодельный верстак и новая пристройка с железным баком наверху — душ. А дальше — молодой в инее сад. Уют здесь только рождался. Простой, нехитрый. Несчастливому в семейной жизни и потому часто одинокому, Василию Петровичу все это вдруг показалось таким нужным и привлекательным, что глаза его стали влажными. Неожиданно понравился и сам домик — аккуратный, с высокой острой крышей. Увитый диким виноградом, обсаженный деревьями, он мог бы украсить любую зеленую улицу. Возможно, только вместо сеней следовало бы построить веранду, немного расширить окна и иначе спланировать двор. Архитектура таких домиков, как ни странно, почти не разрабатывается. Памятники монументальной национальной архитектуры погибли. Но дате в строительстве деревянных домов есть богатые традиции. Почему бы не использовать их?
Стало ясно, зачем ехал сюда. Не осматривать сад, по успокаивать Алексея. Нет! Ему необходимо было побывать у Урбановичей. Он знал, что, невзирая ни на что, как когда-то у Прибытковых, обязательно нечто глубже осознает здесь и убедится в чем-то очень нужном. И, кажется, он не ошибся…
На крыльце их встретила Зося. Крикнув на Пальму, высунувшуюся из будки, она пригласила Юркевича и Шурупова зайти в дом, Василий Петрович давно не видел Зосю, но почти не заметил в ней особых перемен, Посолиднело лицо, фигура, более спокойным стал взгляд милых, чуть раскосых глаз. Время берегло ее, и она, оставаясь такой, какой была раньше, только ярче расцвела. Сунув руки под фартук, Зося обождала, пока гости входили в сени, и потом зашла вслед за ними.
Алексей в кухне, стоя на одном колене, глиной замазывал щели в плите.
— Ну что, резать пожаловали? — колко спросил он, расправил плечи и начал мыть руки, поливая над газом сам себе из кружки. Ссориться с чужими людьми в своем доме было не с руки, но других слов у него пока не находилось.
Помогла Зося.
— Проходите, — пригласила она и с независимым видом прошла в столовую. Там встала возле печи, прислонившись к ней спиной, и опять спрятала руки под фартук. И тогда сделалось заметно, что фартук завязай на ней немного выше, чем надо, и руки Зося держала под ним не так себе.
Это почему-то вызвало в памяти Валю.
Внимательный взгляд ее серых глаз уже как бы преследовал Василия Петровича. Он иногда даже оглядывался, ожидая, что увидит Валю, и часто принимал за нее других. Недавно, будучи в Москве, он оказался у Манежа и смотрел на голубей. Голуби доверчиво бегали по снегу и подбирали брошенные им кусочки хлеба, мирясь с наглостью воробьев, которые нет-нет да и выхватывали у них из-под самого клюва добычу. И вдруг Василий Петрович увидел на снегу рядом со своей тенью тень девушки. Увидел и долго стоял, прежде чем посмел взглянуть на соседку…
Ему и сейчас показалось, что где-то, о соседней комнате, непременно находится Валя. Спряталась и следит за тем, что происходит здесь. Он даже огляделся. "Нет, нет, — подумал он, — пора кончать и с этим…"
Чтобы смягчить грубость мужа, Зося сказала:
— Сегодня мы в школе, Василий Петрович, выдвинули вашу кандидатуру в горсовет. Будете нашим депутатом.
— Ежели не забаллотируют, — откликнулся из кухни Алексей.
— Благодарю, — склонил перед Зосей голову Василий Петрович и, хотя уже знал об этом, — поздравил по телефону Зимчук — заново пережил радость.
— Его тоже строители в райсовет выдвигают, — кивнула Зося в сторону кухни.
— Поздравляю.
— Тоже рано, — опять отозвался Алексей и вошел в столовую. — А ежели и выберут, то, может, не до поздравлений будет. Я, например, о садах обратно думаю. Их не только зничтожать, а загодя растить надобно. Чтобы сад уже цвел, пока дом строят.
То, что сказала Зося, а потом и Алексей, запало в душу. И хотя их слова были разные, они приближали Зосю и Алексея к Василию Петровичу, связывали общими делами и заботами.
— Мы, Урбанович, вырубать сады, наверно, и не будем, — примирительно сказал он. — Только и вам теперь придется думать не об одном себе…
Шурупов, все время стоявший за спиной, откашлялся в кулак, сделал шаг вперед и приглушенным голосом сказал:
— Это невозможно, Василий Петрович. Во многих случаях новые участки уже оформлены.
Василий Петрович удивленно взглянул на него, будто только сейчас вспомнил, что тот здесь.
— И все-таки ничего не попишешь. Решать градостроительные проблемы за счет кого-то — не лучший выход. Кстати, вот вам и определение того, о чем вы спрашивали. Чувствуете, Федор Иванович, что за криминал?
— Недовольные будут всегда…
— Да снимите вы пальто, пожалуйста, — попросила Зося, глазами говоря мужу, что и ему неприлично молчать.
— А может, и самом деле разденетесь, — предложил Алексей, помедлив.
Надо было ехать — ожидали дела, но уходить не хотелось.
— А что если, действительно, посидеть немного? — расстегивая пальто, спросил Василий Петрович у Шурупова.
Но тот замялся, держа под мышкой тапку, и Василий Петрович так и не понял, что это значило, — протест, неуважение к хозяевам или покорность перед начальством.
3
Они встретились по время перерыва на предвыборном собрании. Василий Петрович всего третий раз в жизни вот так рассказывал о себе — когда принимали в комсомол, потом в партию и вот теперь, — и поэтому сошел со сцены взволнованным.
Агитпункт находился в школе, и собрание проводили в небольшом актовом зале. Сцена была украшена лозунгами и разноцветными флажками. На стенах висели портреты писателей, ученых. От углов к люстре тоже тянулись гирлянды флажков. Все это настраивало на определенный лад и сказывалось на отношениях между присутствующими.
Вытирая платком шею, Василий Петрович пошел по проходу, улыбкой отвечая тем, кто обращался к нему. Только что некоторые из них упрекали его за недосмотры, но Василий Петрович никогда не чувствовал такого желания служить людям, как теперь. Он увидел Валю, сидевшую в предпоследнем ряду, свободное место обок и, хотя внутренний голос предупредил: "Не надо. Что ты делаешь?!" — пошел к ней.
— Вот как прочистили, — сказал он, усаживаясь рядом. — Вы, надеюсь, в отчете не шибко будете меня избивать?
На них смотрели, к ним прислушивались, и это смущало еще больше.
Валя сидела непривычно строгая и редко поднимала глаза, хотя румянец выдавал ее: она была обрадована встречей. Записывая речь доверенного, выступления избирателей, часто возвращалась к мысли: заметит ее Василии Петрович или нет, и если заметит, подойдет ли? Она хотела, чтоб он подошел, и боялась этого, хорошо зная, что сама подойти к нему не сможет и уйдет отсюда одна, унося обиду и на себя и на него.
С той прогулки на озеро прошло много времени, но после этого они встречались всего несколько раз. И каждый раз сердце томилось в бессилии что-либо изменить: не переступать же через чужое страдание.
Свет погас, и началась художественная часть. Под звуки марша на сцену в спортивных костюмах вышли девочки. Их встретили аплодисментами, шумом. И в зале сразу воцарилось приподнятое настроение. Девочки с самой серьезной верой в успех промаршировали по сцене, потом рассыпались по ней и дружно, как по команде, остановились. Только одна, остроносенькая, с радостным худеньким лицом и большим бантом на голове, не переставала шагать на месте, восторженными глазами разыскивая кого-то в зале.
— Оля, стой! — донеслось, из-за сцены.
Девочка удивленно огляделась, поняла, чего от нее требуют, и важно стала. Зал снова откликнулся веселыми хлопками…
Это тронуло Василия Петровича. Он посмотрел на Валю и тоже зааплодировал.
— Делай — раз! — послышалось из-за кулис.
Василий Петрович перевел туда взгляд и увидел Зосю. Она стояла, держась рукой за полотнище, и пристально, вроде ее ученицам угрожала опасность, как бы гипнотизировала их. Причесанная на прямой пробор, в простом темном платье с буфами и высоким воротничком, Зося чем-то напоминала учительницу-народоволку.
Девочки построили пирамиду и звонко выкрикнули лозунг.
Занавеса не было, и все видели, как они под аплодисменты в ногу шли со сцены и горящими глазенками смотрели на учительницу, ожидая похвалы, как Зося обняла последнюю, Олечку, и вышла в боковые двери, что-то говоря ей, словно подруге, на ухо.
"Ей, небось, все легко и просто", — с завистью подумал Василий Петрович о Зосе, остро ощущая и страдая от того, что при прикосновении к Валиному плечу оно обжигает его, хотя теплоты он и не чувствует. "Какая злая ирония судьбы! Вот бесконечно желанный человек, а ему нельзя даже сказать, что он тебе нравится, Вот он, рядом, а его можно обожать только издалека. В пом все тебе дорого, а ты должен притворяться и делать вид, что он для тебя не лучше всех…"
Как человек, очутившийся перед препятствием, Василии Петрович стал мысленно искать выхода. В таких случаях говорят: "Нет худа без добра". У Василия же Петровича мысль сработала несколько в ином направлении. Ему неожиданно показалось, что худо тоже добро. Разве он не счастлив уже тем, что обожает Валю, что имеет возможность видеть ее, сидеть вот так, рядом, чувствовать ее дыхание? Пусть только она не догадывается ни о чем, ему довольно и того, что она есть, что ее можно видеть.
Наивный человек! Он думал, что Валя ребенок и что страдает и ищет выхода он один.
Досмотреть программу не удалось: отчет о собрании был нужен для завтрашнего номера газеты. Неловко поднявшись, Василий Петрович пошел следом за Валей и услышал, как в последнем ряду кто-то насмешливо бросил: "А он, видно, не только город строит… Ничего себе отхватил…"
На улице кружила поземка. Ветер гнал по тротуарам снег, свистел в проводах и покачивал на столбах электрические фонари. Они мигали, и свет от них бросался то в одну, то в другую сторону. Но небо было чистое, усыпанное холодными звездами, с несметным Млечным Путем, похожим на снежную россыпь.
Ветер дул в лицо, снегом порошило глаза. Идти было тяжело. Валя куталась в пальто и придерживала поднятый воротник рукой. Василий Петрович хотел было взять ее под руку, но, вспомнив, как летом, после дождя, Валю уводил Алешка, раздумал… Валя и Алешка? Он, конечно, держал ее за плечи, обнимал и, наверное, целовал. Он говорил ей нежные слова, называл своей. И как ты будешь обожать ее, если знаешь, что кто-то обнимает и целует ее! Возможно ли это? Под силу ли человеку? Даже дружба — это прежде всего чистота и взаимная верность.
Захлебываясь от ветра, Валя крикнула, повернувшись к Василию Петровичу:
— Какие вы созвездия знаете? Перечислите, пожалуйста!
Он уныло махнул рукой.
— Медведицы, Стожары… Кажется, все.
— Этого мало.
— Почему?
— Люди ведь полетят когда-нибудь к ним.
— Когда-нибудь — возможно. А пока пусть разберутся с делами на земле… Вот, например, один подлец недавно мне взятку предлагал. Но самым удивительным в этом было то, что вся затея с ней была кем-то предпринята для проверки. Не клюну ли? Честно ли работаю?
— Не верю! — почти крикнула Валя.
— Ну и хорошо, что не верите.
— Хотя… У нас в редакции тоже есть один хороший человек. В нем тоже некоторые не прочь бог весть что увидеть… Обмолвился как-то, что в войне погибло людей больше, чем нужно, и — все. Если раньше сторонились, сейчас прислушиваются.
— Это не Лочмель ли?
— А вы откуда его знаете?
— На совещании познакомились. Да и статьи его читал. Правда, больше обтекаемые все.
— Он поклонник ваш.
— Ну? Значит, тайный.
— А вчера наконец свое стихотворение мне прочел. О шапке. Что носит ее и набекрень, и на затылке, и ссунутой на лоб. В общем, как хочу ношу я шапку.