— Это что же выходит, — задумчиво сказал Алексей, когда они отъехали на безопасное расстояние, — это я, значит, получаюсь братом твоей ЖЕНЫ?..
— Во улет!.. — восторженно взвыла обладательница коричневого пояса. Смеялась она так, что киллер слегка испугался за безопасность движения.
Они расстались у метро «Речной вокзал». Алексей попробовал снова заикнуться о деньгах («Ну хоть за бензин…») и был цветисто послан в болото.
Метро еще не работало. Снегирев сел на ступеньку и начал думать о том, где бы прокантоваться до вечера. Приличные люди ходят на деловые встречи свежими и отдохнувшими. По крайней мере, чисто выбритыми. И умытыми.
Москва была велика, но места, поочередно приходившие ему в голову, отпадали в том же порядке. К местному Доверенному Лицу идти не хотелось. По отношению к столичному криминалитету киллер с некоторых пор занимал позицию вызывающе презрительную, и было за что. Посему не стоило смущать умы зловредной мыслью о подстреленном волке, на которого может отныне тявкать каждая шавка.
К Саньке, то есть, пардон, Антону Андреевичу? К Дрозду в его холостяцкую однокомнатную?.. Слуга покорный. Наемные убийцы — личности, По определению, беспринципные. Но уж не настолько. Друзей, хотя бы и бывших, Снегирев не подставлял никогда.
Потом его посетила удивительно светлая мысль.
Один случайный знакомый, американец-стихоплет, некогда рассказывал ему, будто все лучшие свои стихи сочинил в невыспавшемся состоянии. Американец даже выстроил теорию: когда зверски хочется спать, открывается подсознание, а оттуда чего только не выскочит. Киллер тогда выслушал его, вежливо удивился и сразу забыл. Тем более что стихи были беспросветно психоделические. Американец читал их, картинно бросая на пол листки.
А вот теперь было похоже, что доля истины в его рассуждениях все же имелась.
Алексей дождался открытия метро, купил горсть жетонов и поехал по эскалатору вниз. Те из москвичей, которым не надо рано утром на службу, встанут еще не скоро. Однако погулять можно было и около «Фрунзенской».
8.30
Звонок в дверь прозвучал совершенно неожиданно. Ира, заправлявшая на кухне электрическую кофеварку, даже вздрогнула. Потом с некоторой опаской подошла к двери. Обычно она считала, что события прошлого года, когда ее чуть было не похитили от самого дома, прочно отошли в область воспоминаний. Однако такой вот звонок заставляет со всей остротой ощутить: ТЫ В ДОМЕ ОДНА. И дверь, кстати, хотя и с глазком, но до сих пор не железная. И совсем уже запредельное: хорошо, что, по крайней мере, дочка у бабушки…
— Кто там? — спросила она как можно решительнее. Саша успел ее научить, что прямо напротив двери становиться не следовало. Поэтому в глазок она не смотрела.
— Ирина Генриховна?.. — послышался с лестницы голос, сразу пробудивший смутные ассоциации. — Вы меня, наверное, не припоминаете?
Ира все-таки нарушила технику безопасности и прильнула к глазку. Господи!.. Это был он. Ее прошлогодний спаситель. Он стоял посередине площадки — с рюкзаком за спиной и какой-то коробкой из серого картона в руках. На коробке лежали три длинные розовато-желтые розы в кудрявой целлофановой упаковке.
Этого человека Ира видела всего один раз, месяцы назад и притом в течение каких-то пяти минут. Она даже не знала, как его звать. Саша вроде бы знал, но все ее расспросы пресек сразу и самым решительным образом. Наверное, не имел права рассказывать.
Ира еще додумывала эту мысль, а руки, вне зависимости от головы, торопливо стаскивали цепочку и крутили замок.
— Вы извините, что я без предупреждения, — сказал мужчина, когда дверь отворилась. — Я так, проездом… Ну, и набрался нахальства… Я вас, наверное, разбудил?
— Да что вы! Проходите, проходите! — обрадованно заторопилась Ира, извлекая из корзины гостевые шлепанцы. — Я как раз кофе варю. Вы кофе-то пьете? Или вам с дороги покушать что-нибудь приготовить?
— Я тут нечаянным образом торт прикупил, — смиренно проговорил гость. — Вот, держите. И цветочки… Вы уверены, что я вас от государственных дел не отрываю?
Он как будто извинялся перед ней за вторжение. Ире вдруг стало смешно.
— Прошлый раз, — сказала она, — вы были так заняты защитой моей попранной чести, что не удосужились даже представиться. Как вас зовут?
— Алексеем.
Он уже устроил под вешалкой ярко-красный рюкзак и повесил на крючок кожаную куртку, плохо вязавшуюся с погодой. И переобулся в домашние шлепанцы, но перчаток с рук почему-то не снял.
— Проходите, — повторила Ира. — Ничего, что на кухню?
— В нормальных домах, по моим наблюдениям, вся жизнь происходит на кухне, — идя за нею по крохотному коридорчику, сказал Алексей.
Он сел на указанную Ирой табуретку и с видимым наслаждением прислонился спиной к белому боку уютно ворчавшего холодильника. Ира поймала себя на том, что удивительно легко и просто разговаривает с этим едва знакомым ей человеком. И, еще удивительнее, он вовсе не кажется ей незнакомцем. Нет ощущения, что она одна в доме наедине с чужаком. Ничего подобного: свой человек. С которым она, наоборот, НЕ ОДНА. То есть внешне Алексей, конечно, в подметки Турецкому не годился. Но веяло от него абсолютной надежностью, по которой любая женщина инстинктивно тоскует всю свою жизнь. Может быть, весь секрет состоял в том, что осенью прошлого года Ира видела его, так сказать, в деле. И дело это было таково, что… хм-хм, как бы выразиться…
Отчего-то смутившись, она занялась стоявшей на хлебнице кофеваркой (опять забрались муравьи, постным маслом, что ли, помазать?), а когда минуту спустя обернулась к своему гостю, то обнаружила, что он мирно спал, уронив голову на грудь. Окажись рядом с Ирой Турецкий или Дроздов, они объяснили бы ей, что человек с его подготовкой отключается подобным образом, только когда чувствует себя в полной безопасности.
Алексей ощутил ее взгляд и мгновенно открыл глаза:
— Извините… Я прямо с поезда, а ночь, сами понимаете…
— Такая, что вы на ходу засыпаете, — сказала Ира. — Может, приляжете? У вас со временем как?
Он помолчал, потом на что-то решился:
— Если честно, Ирина Генриховна, я к вам шел с вымогательской мыслью… попроситься… так сказать… посидеть где-нибудь в уголке. Вечером у меня важная встреча, а податься до тех пор решительно некуда. Я понимаю, что с моей стороны это нагло до невозможности. Если мое присутствие вам не очень… или каким-то образом обременит… я ни в коем случае…
Тут Ира поняла, что следовало брать власть в свои руки. Мужчины!.. Какой гнусный лжец первым сказал, будто эти создания решительны и беспардонны?.. Советско-лихтенштейнская кофеварка выплюнула последнюю порцию кипятка и разразилась протяжными вздохами, но Ира оставила ее без внимания.
— Вот что, — сказала она. — Идите-ка в ванную, ополоснитесь. Сейчас полотенце дам. Я пока хоть яичницу приготовлю. Покушаете — и на диван. Поняли?
— Дайте кофейку, — попросил Алексей.
Ира налила, и он очень осторожно взял у нее высокую узкую кружку. Он почему-то упорно не желал избавиться от перчаток, дурацки выглядевших в сочетании с тенниской.
Ира сказала себе, что это не ее дело, и тут же обратила внимание, что пальцами он старался шевелить как можно меньше, а чуть повыше перчаток под бледной, незагорелой кожей… батюшки! — наливались багровые синяки. Любопытство составляет порок — или скорее достоинство? — всех женщин на свете. Ира присмотрелась и скоро заметила край бинта. Господи, спаси и помилуй! Сплошь пропитанный запекшейся кровью!
— Слушайте! — выпалила она. — Да что у вас с руками?!.. Он ответил равнодушно и безо всякой охоты:
— Немножко попортил.
— Я уж вижу, какое немножко. Снимайте перчатки! Он снял. Глаза у Иры полезли на лоб.
— Боже, — сказала она и побежала в комнату за перекисью водорода. Женщины в таких случаях соображают удивительно быстро.
Когда она во всеоружии вернулась на кухню, то увидела, что ее гость снова уснул, откинувшись к холодильнику. Руки в набухших от крови повязках неподвижно лежали на столе, на бежевой облупленной клеенке. Кушайте меня с маслом…
9.00. МУР
— Да ты успокойся, Сашок, у тебя такой вид, как будто ты привидение увидел, — говорила Романова, наливая Турецкому сто граммов коньяка «Белый аист» из своего НЗ.
— Знаешь, я бы предпочел увидеть привидение, — заметил Турецкий, отпивая из стакана. — Эти руки со снятой кожей… — Турецкий поежился. — Как он…
— Ну это, Сашок, ты брось, заливаешь, — сказала Романова, выслушав чудовищную по своему неправдоподобию историю, которую рассказал Турецкий. — Любочка, — позвала она секретаршу, — сделай, пожалуйста, два кофе, нет, пожалуй, три, тебе, Сашок, сейчас двойная доза понадобится.
— Я бы сам не поверил, — буркнул Турецкий, — если бы это случилось не со мной.
— Если бы не с тобой, ни за что бы не поверила, — кивнула Романова. — Может, ребята наручники слишком слабо надели, так и то… снять их невозможно…
— Иначе как с собственной кожей, — заметил Турецкий.
— Да хоть с кожей, хоть без кожи.
Вошла Любочка с подносом, на котором дымились три чашки кофе. К счастью, она успела поставить поднос на стол и только потом взглянула на Турецкого.
— Александр Борисович! — всплеснула руками Любочка. — Да кто же вас так!
Действительно, под глазом Турецкого всеми цветами радуги расцветал огромный фуфел.
— А что, очень заметно? — спросил Саша, дотрагиваясь до глаза, и только теперь заметил, что ему вообще-то очень больно.
— Я сейчас зеркальце принесу.
Любочка на секунду исчезла и вернулась с круглым карманным зеркальцем, которое всегда носила в сумочке.
Турецкий со вздохом взял зеркальце — оттуда на него смотрел незнакомый лилово-фиолетовый глаз. Остальные части лица оказались более знакомыми — Турецкий узнал его. Только теперь оно было необычно бледным — настолько, что этого не могли скрыть полосы грязи и кровоподтеки.
— Хорош, нечего сказать, — заметил Турецкий. — Шура, а ты что же молчишь? Я-то себя не вижу!
— Я же и говорю — на привидение похож.
— Да какое привидение! Как я в прокуратуре покажусь? Вот идет важняк Турецкий, видать, по пьянке подрался с кем-то. У тебя хоть пудра-то есть? — спросил он у Романовой.
— Да уж я лет двадцать как не мажусь, — ответила Александра Ивановна. — Сейчас спрошу у Любы.
— Александр Борисович, у меня есть крем-пудра и маск-карандаш, — радостно щебетала секретарша Романовой Любочка, которой вообще нравились симпатичные мужчины. — Вы сейчас умойтесь, я вам так все замажу, никто не заметит. Ну разве что самую малость.
Дверь кабинета открылась, и на пороге возник Константин Дмитриевич Меркулов, который, заметив на столе три чашки кофе, в изумлении уставился на Романову.
— Слушай, Шура, ты у нас прямо экстрасенс! Или тебе в прокуратуре сообщили, что я еду?
— Никто мне не сообщал, — с достоинством ответила Романова. — Просто я сказала Любочке, чтобы она принесла три чашки. Спроси у Любы, она не даст соврать. Да тут гадалкой быть не надо, — добавила она уже куда более мрачно. — Знала, что ты примчишься, когда такие дела закрутились.
Меркулов уже был в курсе того, что посланный в Кандалакшу Золотарев в Питере отстал от поезда, что в Твери на Турецкого напали, но детали были ему еще неизвестны. А это-то и было самое сверхъестественное.
— Короче, Константин Дмитриевич, — сказал Турецкий, — вот то, что удалось спасти. — И он вывалил на стол груду промокших, заляпанных грязью и кровью бумажек. Документы из Кандалакши. Тот самый компромат. Хотя, вы знаете, — добавил он, усмехнувшись, — по-моему, здесь практически все.
— Что у тебя с лицом, Саша? — внезапно спросил Меркулов. — А с руками?
— А, это… — Турецкий поспешил спрятать свежие синяки на запястье. — Да тут так вышло…
— Ты что, кого-то к себе наручниками приковывал? — удивился Меркулов. — Ну-ка выкладывай, что у вас там произошло.
Когда Турецкий закончил, Романова, которая слышала эту историю уже во второй раз, не смогла удержаться:
— Нет, ты подумай, Костя, что происходит! Я скоро до ручки дойду, честное слово!
— Да… — задумчиво отозвался Меркулов, отхлебывая кофе. — Все это выглядит не вдохновляюще. Значит, засекли они в Кандалакше Золотарева. Но, возможно, слишком поздно. И не успели взять прямо там, на месте.
— Действительно, — кивнула Романова, — организовали бы хулиганское нападение — это же азы.
— Да, азы… — мрачно усмехнулся Меркулов. — Они там люди, видно, более продвинутые. Сумели организовать так, чтобы Золотарев отстал от поезда. Рассчитали, что в Бологое мы не успеваем, разве что в Тверь. Времени предостаточно. В Питере в купе Золотарева садится Снегирев. Вот только почему он не вышел в Бологом? Этого я не понимаю.
— А ночное ограбление? — вставила Романова.
— С этим тоже не вполне ясно. Конкуренты? Но на черта им компромат из Кандалакши? Как-то тут все закрутилось…
Все замолчали. Тот факт, что во всей этой истории замешан был вражий сын Снегирев, представлял эпопею с приватизацией в Кандалакше в совершенно ином свете.
И как знать, не переступил ли явно полусумасшедший Снегирев последнюю грань порядочности и здравого смысла, за которой…
— А вдруг он случайно там оказался, — сказал Турецкий, сам не очень веря в свои слова.
— Случайно, говоришь? — Шура вынула пачку «Явы» и вытащила сигарету, но закуривать не стала. — Случайно сел в тот же поезд, в тот же вагон, в то же купе. И Золотарев отстал случайно? Просто совпадение. Просто он решил в Москву смотаться, мавзолей посмотреть.
— Ну, Шура, это в данном случае не так важно, — пробормотал Меркулов, который продолжал думать о трагических событиях, развернувшихся вокруг небольшого рыбоконсервного завода за Полярным кругом. — Если он к этому делу не причастен, так сказать…
— Конечно, если он к этому делу не причастен, вам в прокуратуре, может быть, и все равно, а мы тут в МУРе не соскучимся! — воскликнула Романова, которая слишком хорошо помнила события, происходившие в Москве, когда Снегирев посещал первопрестольную в прошлый раз, — чего стоит одна сброшенная в реку машина с четырьмя трупами внутри. А уж питерские коллеги могли бы повествовать о подвигах неуловимого киллера не один час. Однако их догадки в любом случае так и оставались догадками — Алексей Снегирев не имел обыкновения оставлять за собой улик.
— Ну об этом, сколько бы мы ни думали, пока ничего не придумаем, — заметил Меркулов. — Скорее всего, нас ждет еще одно заказное убийство.
— Или их ряд, — мрачно предрекла Романова.
— Или их ряд, — согласился с Романовой Меркулов. — Но вернемся к Кандалакше. Саша, ты успел просмотреть документы? Судя по тому, сколько усилий было потрачено на то, чтобы их у нас изъять, они должны представлять немалый, очень немалый интерес.
В этот момент в кабинет снова заглянула секретарша Романовой Любочка:
— Александра Иванна, извините, там Турецкого жена спрашивает. Что ей сказать?
— Сашок, ты что, домой так и не позвонил? — спросила Шура. — Ирина же волнуется. Давай успокой ее, только по-быстрому.
Турецкий выскочил в приемную и схватил дожидавшуюся его трубку.
— Ириша! — выпалил он. — Я жив, со мной все в порядке, но тут такие дела… это не по телефону.
— А я уж не знаю, что и думать, — сокрушенно сказала Ира.
— Не беспокойся, вечером я буду.
— Саша, а к нам тут… — начала было Ирина, но вдруг замолчала, как будто спохватившись. Турецкий же бросил трубку, даже не задумавшись о том, что именно происходит дома. Он вернулся в кабинет муровской начальницы, где Романова и Меркулов уже рассматривали какой-то документ.
— Так, смотри, Сашок, какая картина интересная, — оглянулся на Турецкого Константин Дмитриевич. — Контрольным пакетом акций завода владеют директор В. Л. Новиков, главбух Д. В. Мазуркевич, а также некий гражданин Голуб Лев Борисович, прописанный в Москве.
— Это не противоречит закону, — возразил Турецкий. — Узнал человек о приватизации этого заводика, приехал в Кандалакшу с ваучерами своих родственников и знакомых, накупил акций, и вот результат. Объявления о приватизации предприятий печатались в «Труде», так что это было известно по всей стране.