— Да опять эти ее игры с банками, фондами… Лопнул очередной мыльный пузырь, а она в него вложила пенсию. — Турецкому не хотелось говорить, что мама даже влезла в долги, чтобы обогатить каких-то бессовестных мерзавцев.
Ирина сокрушенно покачала головой.
— Слушай, ну почему им всем это просто так сходит с рук, а? Куда ваша прокуратура смотрит, МУР, ФСБ, наконец? Я, наверно, ничего не понимаю, но у нас преступники преспокойно по улицам ходят, да что ходят — на иномарках разъезжают! Почему? Что, они все за границу сбежали и их теперь найти невозможно?
— Найти-то их можно, — ответил Турецкий, который на протяжении последних нескольких дней только и делал, что обсуждал эту проблему с Меркуловым, — да только нет такого закона, по которому их можно было бы привлечь… Частная контора занималась некоторой деятельностью на свой страх и риск, так сказать, типичные гражданские правовые отношения. Не получилось, ребята, что поделаешь. С каждым может случиться…
— Будь моя воля, я бы их… — в сердцах сказала Ирина.
— Все мы умеем руками махать, — устало ответил Турецкий и уже в дверях ванной повернулся и сказал с напускной иронией: — А мы должны действовать в рамках законности. Мы же не мафиози какие-нибудь.
— Да, — покачала головой Ирина. — Но иногда думаешь: вот бы мне в руки ружье.
— Лучше гаубицу… — добавил Саша через дверь и включил воду.
11.00
Всю дорогу до Прокуратуры РФ Турецкий думал, где бы занять полмиллиона. Можно было, конечно, взять по сто тысяч у пяти разных людей, но тут Александр Борисович вспомнил про Моисеева. Да, благодаря поддержке сыновей, живущих в Израиле, старый прокурор-криминалист стал едва ли не самым состоятельным из людей, с которыми Турецкий ежедневно общался (если не считать, конечно, разного рода подозреваемых и подследственных, но у них он никогда бы не взял и копейки).
Семен Семенович с сочувствием выслушал историю Турецкого и, порывшись в бумажнике, извлек зеленую купюру с портретом президента Франклина в овальной рамочке.
— Вот, Саша, это как раз четыреста пятьдесят тысяч.
— А вы ничего, Семен Семенович… Вы можете… Ведь я раньше чем через месяц, возможно, и не отдам…
— Успокойтесь, раз даю, значит, могу, — грустно улыбнулся Моисеев. — Видите, я человек обеспеченный в отличие от большинства людей моего поколения. Людям вашего возраста легче. Вы вот на маму жалуетесь, а ведь это возрастное. К старости хочется иметь хоть какие-то гарантии, какую-то кроху на черный день. Мало ли что — болезнь, несчастье, беда… На это и расчет у всех этих молодых жуликов — понимают, что старики им последнее понесут. И понесли же! Вот это и называется деловая хватка. Знание человеческой психологии. Бизнес, одним словом.
— Неужели совести совсем нет?
— Какая совесть, Саша, когда речь идет о больших деньгах. Ну вы меня прямо удивляете — сколько лет работаете в правоохранительных органах, а от своей наивности все никак не можете избавиться.
— И все-таки должна быть на них управа! — стиснул кулаки Турецкий.
— Знаете, Саша, если бы передо мной сидел не «важняк» из прокуратуры, я бы еще понял. Но вы же не хуже меня понимаете, что наше законодательство не рассчитано на этих махинаторов. А что не запрещено — разрешено. Даже в Соединенных Штатах многих мафиози удавалось упечь за решетку исключительно за неуплату налогов. Даже там их очень трудно поймать, а ведь у них с финансовыми мошенничествами борются десятилетия, а не три года, как у нас. Найдите, за что их можно задержать. Они ведь не ангелы.
— Найду, — ответил Турецкий.
12.00
— Да что ты, Костя, кислый какой-то. Возьми себя в руки, — говорила Александра Ивановна Романова Меркулову.
Надо признаться, что ее оптимизм также был, мягко говоря, наигранным. Да и откуда бы взяться оптимизму у нее, начальника МУРа, в 1995 году?
— Ладно, — отмахнулся Меркулов, курировавший как замгенерального Следственное управление, то есть расследование всех дел по стране. — Какая разница, кислый я, маринованный или соленый, преступников-то все равно ловить не могу. Права не имею, Шурочка. Да что я, они и не преступники вовсе, а предприниматели. Работают в рамках закона.
— Константин Дмитриевич, а может, их как-нибудь по другой статье, по другому составу преступления оформить? — вмешался Турецкий. — Знаете, как в Штатах…
— Да что ты все «Штаты», «Штаты», — махнул рукой Меркулов и добавил: — Ты не в Чикаго, моя дорогая, — припомнив строчку из «Мистера-Твистера», которого когда-то читал на ночь дочке. — У нас нет никаких оснований, чтобы привлечь финансовых преступников к ответственности, ни-ка-ких! Законодательство на этот счет подготовлено, но не принято. Кое-кто в Думе все эти начинания блокирует. И, возможно, не случайно. А ведь это преступники похуже бандитов с большой дороги! — Меркулов начал волноваться, на щеке проступило красное пятно, которое всегда появлялось, стоило Константину Дмитриевичу потерять душевное равновесие. — Понимаете, идет разбой средь бела дня, а мы — законники даже не имеем возможности вмешаться.
— Костя, да не кипятись ты, — сказала Романова. — Если ты сейчас сляжешь с инфарктом, от этого никому не будет легче, кроме этих самых преступников.
Романова вздохнула. Она была начальником МУРа, и ей не приходилось непосредственно иметь дело с экономическими преступлениями, с расследованием деятельности всех этих пирамид, фальшивых банков и инвестиционных фондов, однако на собственном муровском опыте она знала, как трудно стало доказать вину обвиняемого в финансовых махинациях даже тогда, когда эта вина очевидна всем, в том числе и непосвященным в юриспруденцию гражданам. И даже тогда, когда преступники попадали-таки за решетку, их почему-то очень быстро освобождали на поруки или за денежный выкуп.
— Константин Дмитриевич, — продолжал Турецкий, — все-таки послушайте. Вы подходите, так сказать, глобально — раз законов нет, значит, не получится. Но в каждом конкретном случае можно найти зацепку и все-таки засадить хотя бы одного-двух из этих мерзавцев. Нет; вы вспомните, как они народ облапошивали!
— Вот, кстати, Костя, — поддержала Турецкого Романова, — вспомни про Кандалакшу. Тебе все нужно изменить глобально. А мы будем действовать по фактам. Вот вернется из Кандалакши ваш молодой следователь Золотарев, может быть, разберемся с одной шайкой-лейкой. А там, глядишь, со второй, с третьей…
— Какая ты все-таки наивная, Шура, а еще милиционер… — безнадежно махнул рукой Меркулов.
Люди, знавшие Константина Дмитриевича Меркулова давно, еще до того, как он стал заместителем Генерального прокурора Российской Федерации по следствию, в один голос утверждали, что характер его за последние годы сильно испортился. Тут сказывалось, конечно, и здоровье — то сердце, то давление; давали о себе знать и старые ранения. Да и жизнь была теперь не та — неукротимый оптимизм опытнейшего следователя Меркулова, верившего в высшую справедливость, в то, что в конце концов жизнь все расставит по местам, испарился, уступив место мрачным взглядам на жизнь как на тяжелую и несправедливую штуку, где хорошо устраиваются лишь те, кто умеет.
Если раньше, еще в доперестроечную эпоху, Меркулову казалось, что достаточно сменить правительство и идеологию, и бал в обществе будут править совершенно другие люди, то события последнего десятилетия окончательно убедили его, что есть такой особый сорт людей, которые хорошо живут при любой власти и любой идеологии.
Не добавили оптимизма и последние месяцы, когда Меркулов по поручению Президента возглавлял следственную группу, проводившую расследование деятельности чековых инвестиционных фондов, или, как их сокращенно называли, ЧИФов, очень многие из которых занимались просто-напросто неприкрытым грабежом простых россиян. С началом эпохи ваучеризации их появилось по всей стране сотни, и обещали они чуть ли не золотые горы. Сам Меркулов, получивший, как и все другие российские граждане, свой законный ваучер, так никуда его и не вложил, и три розовые бумажки — собственность его семьи — продолжали лежать в ящике его письменного стола.
Больше всего Меркулова раздражал тот факт, что никаких форм воздействия на ЧИФы, даже на те, которые были основаны явными мошенниками, не было: не существовало еще в стране законов, по которым можно было бы привлечь этих преступников (Меркулов ни минуты не сомневался, что многие из основателей всех этих ЧИФов — «Великодержавный», «Народный», «Экономический прогресс» и т. п. — являются самыми натуральными преступниками-коррупционерами). Никаких видимых преступлений с точки зрения существующих законов они не совершали — частные компании привлекали вклады (в данном случае ваучеры) населения на свой страх и риск, затем разорялись, и концов найти было попросту невозможно. И все же Меркулов не терял надежды поймать хоть кого-нибудь из этих «приватизаторов» за руку.
В глубине души он был совершенно согласен с Турецким и при этом глубоко убежден в том, что все эти легальные грабители, будучи людьми нечистоплотными и лишенными моральных устоев, наверняка совершают и другие деяния, которые уже подпадают под действие существующего уголовного кодекса.
И вот такой повод, похоже, представился. В далекой Кандалакше, небольшом городе за Полярным кругом, выстрелом в спину был убит Степан Иванович Прокофьев, пожилой работник рыбоконсервного завода. Стало известно, что этот правдоискатель «копал» под местную администрацию, которая что-то там мухлевала с приватизацией.
Степана Прокофьева застрелили, когда он возвращался поздно вечером от друзей, где он, кстати, в который уже раз поносил директора завода, а заодно с ним и главбуха, которые, по словам Прокофьева, «обвели простого рабочего вокруг пальца».
Действительно, как удалось выяснить Меркулову через местную прокуратуру, хотя предприятий в городе было не так много, жители Кандалакши непостижимым образом «пролетели» мимо приватизации. Только некоторые стали держателями одной-двух акций, на которые не получали ровно никакой прибыли. Как это водится в нашем государстве, большинство лишь почесали в затылках, побухтели на кухнях и махнули рукой. Въедливый Степан Прокофьев, однако, все никак не успокаивался, а напротив, даже начал своего рода частное расследование того, как и почему контрольный пакет акций захватили директор рыбоконсервного завода Новиков, главбух Дарья Мазуркевич и еще никому не известный гражданин Голуб, проживающий аж в самой Москве. Этот-то гражданин особенно и заинтересовал Степана Прокофьева, который стал ходить по Кандалакше и во всеуслышание заявлять, что этот тип не иначе как функционер Госкомимущества. Степан Прокофьев не остановился на пустых разговорах и выведении жуликов на чистую воду за бутылкой дешевой водки местного розлива, а написал несколько писем — в Госкомимущество, Президенту России, в ФСБ и в Прокуратуру РФ.
Были люди, видевшие эти письма, но вот что интересно — ни одно из них, насколько Константину Дмитриевичу удалось установить, не дошло до адресата.
Это означало очень многое — во-первых, за Прокофьевым следили, во-вторых, его угрозы, казавшиеся смехотворными соседям и друзьям Степана, кому-то вовсе не показались такими уж смешными, а в-третьих, раз не дошло ни одно письмо, значит, чья-то ловкая рука изъяла их из почтового потока.
Выход оставался один — ехать и расследовать все на месте. Но с другой стороны, появление в Кандалакше опытного московского прокурора сразу же насторожит всех тех, кого настораживать как раз не следовало. На совете в кабинете Романовой было решено отправить в Кандалакшу молодого следователя Олега Золотарева, недавно окончившего юрфак. Предполагалось, что он на месте разберется в том, что произошло, и накопает кое-какие улики.
В тот же день Золотарев фирменным поездом «Белый медведь» выехал в Кандалакшу. О том, что задание исходит от самого Меркулова, он не знал, а был спешно включен в группу следователя по особо важным делам Александра Борисовича Турецкого. Через три дня он позвонил в Прокуратуру РФ и сообщил, что ему удалось достать кое-что очень и очень любопытное, что именно — он уточнять не стал, да это было бы и опасно, учитывая, какой проницаемой оказалась в Кандалакше почта. Наверняка телефон, тем более междугородный, там также прослушивается.
Единственное, что сказал Олег, — выезжает в Москву поездом «Белый медведь». Просил встретить.
5 ИЮНЯ
День. Агентство «Глория».
Уходя из милиции, Вячеслав Иванович Грязнов был уверен в том, что делает. Одни восприняли его поступок как бегство, другие как предательство, и только меньшая часть его бывших сослуживцев отнеслась к этому нормально. Но он ушел. И дело было даже не в нищенском жалованье милиционеров и не в желании обеспечить своей семье хотя бы сколько-то сносное существование (хотя и в этом, разумеется, тоже). Слава видел, что милиция трещит по швам и разваливается. Не говоря уже о том, что техническое оснащение этого ведомства находится на уровне пещерного века, само ведомство на глазах гнило изнутри. Никогда за всю историю советской милиции не было зарегистрировано такого количества преступлений, совершенных самими блюстителями порядка.
Потому-то он и решил начать собственное дело и организовал частное сыскное агентство «Глория», что по-русски значит «Слава».
Правда, его будущую деятельность Слава поначалу представлял себе несколько иначе. Открывая «Глорию», он предполагал, что будет заниматься поиском пропавших людей, возможно, даже раскрытием преступлений, убийств, с которыми по каким-то причинам не справилась официальная милиция. Оказалось, однако, что большая часть клиентов приходили к нему с одной-единственной целью — шпионить за ближним своим, или, как принято говорить, заказывать внешнее наблюдение. Мужья следили за женами, жены за мужьями, бизнесмены за компаньонами и конкурентами. Очень часто требовалась помощь просто в качестве охраны — при передаче больших сумм денег, даже просто при деловых переговорах. Бывало, просили помочь в розыске, но не пропавших людей, а пропавших животных.
Постепенно штат «Глории» разрастался, и теперь уже не все дела проходили лично через Грязнова, некоторые задания попроще он отдавал своему заместителю Василию Васильевичу Сивычу. Так, например, сам Вячеслав Иванович старался не вести дел, касающихся слежки. Слишком дурно пахло иногда это самое чужое белье, которое хочешь не хочешь, а приходилось перетрясать. Другое дело розыск пропавших, это и есть та самая реальная помощь людям, о которой мечтал когда-то подполковник Грязнов, разочаровавшись в милицейской службе.
Слава специально оборудовал приемную в своем агентстве не стандартной черной офисной мебелью, а старым деловым гарнитуром карельской березы, который ему удалось заполучить в редакции одного из толстых литературных журналов. В журнал он тоже попал не случайно — ему пришлось распутывать там затянувшуюся склоку между главным редактором и его заместителем, причем вся редакция также разделилась на две враждующие партии. Когда благодаря вмешательству «Глории» конфликт был разрешен и выяснилось, что большинство страшных обвинений, которые предъявляли друг к другу «супостаты», основаны на сущих мелочах или вовсе ни на чем, оказалось, что давно прогоревшему журналу, который жив только тем, что сдает часть своего помещения какой-то коммерческой структуре, платить нечем. Страсти едва не начали разгораться вновь, но тут взгляд Вячеслава Ивановича упал на мебель — кабинет карельской березы в очень хорошем состоянии: большой стол, покрытый зеленым сукном, два глубоких кресла и диван, бюро, массивный шкаф, небольшой столик с выдвижными ящиками. Взамен редакция получила новую финскую мебель из приемной «Глории».
Вообще, после начала работы сыскного агентства Слава в значительной степени пересмотрел свои взгляды на мир, которые, как ему казалось раньше, уже не должны были существенно измениться. Работая в милиции, он, разумеется, сталкивался со многими людьми самых разных профессий, но все же в большинстве своем это были люди, замешанные в преступлениях — убийствах, хищениях в особо крупных размерах, мошенничестве, подкупах. Теперь же Слава встретился со всеми остальными — с теми, кто почти никогда не попадает в руки правоохранительных органов.