— Клянусь ятрами Тора! — промычал с набитым ртом Рыжий Ньяль. — Вот это еда! Недаром моя бабка говаривала, что боги даруют каждому свое испытание: мужчинам — море, женщинам — кухню. Небось сам ярл Бранд такого не едал.
— Очень даже едал, — немедленно откликнулась Торгунна. — Мне рассказывали, будто он еще добавляет в бульон корицу. И, между прочим, следи за своим языком.
— Корицу? — удивился Гизур. — Что за ерунда… Как может корица улучшить такую еду? И без нее вкусно.
— А нам как-то раз попалось в руки целое ведро этого добра, — ударился в воспоминания Хаук Торопыга.
Я пихнул его локтем под ребра, освобождая себе местечко возле очага. Высокое резное кресло — это, конечно, хорошо. Привилегия ярла и все такое… Но куда уютнее чувствуешь себя у доброго огня в компании побратимов.
— Помнишь, Орм? — он пихнул меня в ответ (да так, что я расплескал суп из миски). — Ну, на том острове, где мы схватились с серкландскими пиратами… Мы еще тогда использовали тело мертвого дана в качестве тарана.
— Это было не в тот раз, а позже, — поправил Квасир, смахивая пивную пену с усов. — Корицу мы добыли на том острове, где столкнулись с людьми Старкада. Ну, с теми, которые попали в плен к арабам. Проклятые верблюжатники начисто отрезали им ятра вместе со всеми причиндалами. Несчастные парни от стыда лишили себя жизни. Помните, последний из них был вынужден биться головой о стенку до тех пор, пока та не треснула, как орех.
— Ого, похоже, я что-то пропустил в ваших приключениях, — голос Торкеля прозвучал неестественно громко в наступившей тишине.
Я старательно не обращал на него внимания. Сидел и молча хлебал из своей миски, игнорируя требовательные взгляды. Дрова постепенно прогорали, и комната очищалась от дыма — всю сизую муть вытягивало наружу сквозь дыры под карнизом. Люди насытились, и вновь потянулись бесконечные разговоры. Я слушал, как спорят Рыжий Ньяль и Заячья Губа, пытаясь припомнить, где и при каких обстоятельствах погиб тот или иной побратим. Череда бледных призраков проплывала перед моими глазами, подобно темным теням на фоне серо-стального моря.
Сзади неслышно подошла Торгунна и поправила мне волосы: закинула их за плечи и попыталась собрать в хвост.
— Вовсе не обязательно окунать волосы в миску, — вполголоса сказала она. — И кроме того… те истории, что вы рассказываете, не предназначены для детских ушей.
Финн в сердцах грохнул миской о пол и резко поднялся на ноги. Пригревшиеся собаки порскнули в разные стороны; малолетний Кормак, заливаясь счастливым смехом, пополз за ними.
— Пожалуй, пора брать этого мальца на охоту, — усмехнулся Ботольв, подхватывая ребенка на руки. — Бьюсь об заклад, он еще до зимы загонит для нас парочку оленей.
Ива благодарно ему улыбнулась, а Ингрид тут же обожгла ее ревнивым взглядом.
Финн, наблюдавший за этой мимолетной сценкой, неодобрительно покачал головой и вышел из дома, громко хлопнув дверью.
— Что это с Финном? — поинтересовался Ботольв. — Вид у него, точно у козы, проглотившей осу.
Ингрид успела уже повиснуть у него на локте, хоть и поглядывала подозрительно в сторону Ивы.
— Просто он считает, что мы неправильно живем, — пояснил Квасир, собирая куском хлеба остатки соуса (покончив с этим делом, он подставил миску одной из собак, и та принялась жадно вылизывать посудину). — Говорит, будто мы витаем в облаках и совершенно изнежились… — Он бросил в сторону жены нерешительный взгляд, но все-таки закончил свою речь: — Финну не нравится, что нас, как мальчишек, распекают за нестриженые волосы и за неосторожно сказанные слова. Он постоянно твердит, что пора бы нам отправиться на охоту за серебром.
Ботольв, понимавший, о чем идет речь, неопределенно хмыкнул. Торгунна же, очевидно, посчитала, что это обычная мужская блажь. Она лишь бровью повела и насмешливо фыркнула:
— Ну, так и отправляйтесь на здоровье… Хотя, если вы меня спросите, я скажу: неподходящее это занятие для порядочных мужчин. Но лучше так, чем маяться бездельем. По крайней мере хоть что-то в дом принесете. А то ярл Бранд вас совсем распустил — целыми днями баклуши бьете.
Торгунна сгребла в кучу грязные миски и ушла с ними, по дороге одарив меня своим характерным взглядом. Я благоразумно не стал ей возражать, ибо с детства усвоил народное присловье: существует всего лишь два способа спорить с женщиной, и ни один из них не годится.
В комнате повисло тягостное молчание.
— Сыграй-ка лучше что-нибудь веселое, — сказал я Ботольву, и тот с готовностью достал свой барабан.
Поглядев на него, Хаук выудил из мешка набор дудок, и скоро они уже вовсю гудели и гремели. Обрадованные дети пустились в пляс и принялись распевать веселые песенки. Немного погодя к ним присоединились и женщины-рабыни, облаченные в серо-коричневые вадмалевые балахоны, с льняными платочками на лбах. Понадобилось совсем немного времени, чтобы мы как-то позабыли, что перед нами презренные рабыни, облаченные в заношенные одежды. Мы видели просто молодых хорошеньких женщин, разрумянившихся от быстрой пляски. Вот она, магия музыки, никогда не перестававшая меня удивлять.
В наши дни Белый Христос забирает все больше власти. Усилиями его жрецов подобное веселье объявлено языческим предрассудком. По той же причине наши любимые барабаны попали в разряд запрещенных инструментов, а ни в чем не повинные детишки вынуждены носить позорное клеймо бастардов. А ведь в прежние времена все было иначе… Где они, эти старые добрые времена, когда Один с отеческой улыбкой взирал на нас, и каждый новый ребенок считался благословением рода!
Тем холодным осенним вечером — когда ветер ломился в двери, а со стороны фьорда сплошной стеной шел дождь — любо-дорого было посмотреть на моих домочадцев. Наверное, именно такая картинка согревает сердце любого моряка, когда он стоит на залитой водой палубе и вспоминает далекий дом. Однако радоваться нам оставалось недолго. Уверен, что уже в тот момент шутник-Один подбивал Норн вплести кроваво-красные нити в полотно нашей жизни.
Мысль эта посетила меня да так и осталась висеть, подобно охотничьему псу на горле лисицы. На душе стало неспокойно, чужое веселье больше не радовало. Я тихо вышел в ночное ненастье и отправился на конюшню. Лошади, отвыкшие за лето от тесного загона, не спали. Они волновались, тяжело переступая с ноги на ногу и пофыркивая. И пока я стоял в темноте, вдыхая запах сена и конского навоза, мне вдруг показалось, будто ночной воздух сгустился — словно меня окружила толпа невидимых призраков.
Желудок мой болезненно сжался, по коже пробежал мороз. Я явственно ощущал присутствие моих мертвых побратимов. Они смотрели на меня, в их взглядах читался безмолвный вопрос: «За что мы отдали свои жизни?»
Небо тоже поменяло цвет: от него теперь исходило какое-то призрачное свечение с красно-зелеными сполохами. Ложный огонь… Я уже видел такое прежде и потому не боялся… ну, или почти не боялся. Правильнее сказать, что таинственное это зрелище выбивало меня из колеи и вселяло в душу непонятное раздражение.
Я обернулся, услышав приближающиеся шаги. Торкель вышел из густой тени и стал рядом.
— Ведьмины огни, — сказал он, завороженно глядя на небо. — Я слыхал, будто красные сполохи отмечают то место, где умершие воины сражаются в Вальхалле.
— А мне говорили, будто они указывают на место битвы драконов. Сказывают, это плохой знак — предвещает болезнь. Или еще того хуже — войну и мор…
— Ерунда все это, парни, — громкий голос говорившего едва не заставил нас подскочить. — Ежели они что и предвещают, так только суровую зиму. Помяните мое слово, в этом году морозы будут такие, что пламя в костре замерзнет.
Обернувшись, мы увидели Финна. Он кутался в толстый зеленый плащ, дыхание легким облачком вырывалось изо рта.
— Так что нам предстоит плыть по холодному морю, — подытожил Финн, и слова его повисли в воздухе, подобно тревожным красным огням в ночном небе.
2
Ждать пришлось недолго. Один и впрямь весьма скоро принялся перекраивать нашу жизнь по своему усмотрению. Тот день начинался как обычно. Я проснулся на заре, разбуженный возней Ивы: рабыня покинула мою постель, чтобы взглянуть на своего сынишку. Я тоже поднялся и вышел из своего отгороженного закутка, которым владел на правах ярла. В доме было холодно, и люди спали прямо на полу, поближе к очажной яме, в которой еще дотлевали уголья.
Торгунна с Ингрид уже были на ногах. Одна из них дула на угли, пытаясь оживить огонь, другая бесцеремонно расталкивала рабов, посылая их за водой и дровами. Я со стоном потянулся. Нет, общаться с Торгунной, да еще в такую рань — это выше моих сил.
Завидев меня, она ненадолго оставила в покое бедных траллов и уставилась на меня. Вся ее поза — руки в боки, бровь иронично изогнута — не сулила ничего хорошего. И точно.
— Выглядишь, словно мешок с дерьмом, — сообщила мне Торгунна.
— Господин!
— Что?!
— Ты должна была сказать: «Выглядишь, словно мешок с дерьмом, господин». В конце концов, я здесь ярл.
— Понятно, — презрительно фыркнула Торгунна. — Так вот, к твоему сведению, господин… Если судить по солнцу — которое давно уже встало? — то ты проспал свой рисмал. Все приличные люди уж час как на ногах. И именно потому, что ты здесь у нас ярл, мне приходится вставать пораньше — готовить тебе чистую одежду и следить за твоей прической. Вот так-то, господин. И еще… Там тебя дожидаются какие-то люди. Они пришли с торговцем Хоскундом, искали вас с Торкелем. Говорят, его знакомые…
Я застонал еще громче, поскольку догадывался, кто такие эти люди и чего им от меня надо. Слишком длинный язык у Торкеля! Наверняка это очередные желающие сесть на весла на нашем «Сохатом».
Я сделал слабую попытку улизнуть от предстоящего разговора.
— Пусть Финн с ними потолкует. — Зевнул и добавил: — А насчет солнца я тебе не верю… Не может быть, чтобы оно взошло.
— Финна нет, — язвительным тоном сообщила Торгунна. — Они с Хегом ушли еще затемно: отправились за бревнами — как ты вчера распорядился… господин!
Говоря это, она издали швырнула мне чистую рубаху. Я поймал, принюхался — та пахла свежестью и полевыми цветами.
— Что же касается солнца, то должна тебя огорчить, Орм… Оно действительно давно уже встало, хоть, может, за облаками этого и не заметно.
Что тут скажешь? Надо одеваться и выходить к посетителям. Однако Торгунна не дала мне просто натянуть рубаху и теплые штаны. Она потребовала, чтобы сначала я ополоснулся ледяной водой.
— От тебя бы так не воняло по утрам, — выговаривала она, — если б ты всю ночь не кувыркался со своей Ивой.
— Мы что, не давали тебе спать, Торгунна? — поинтересовался я, натягивая сапоги. — Помнится, вы с Квасиром тоже поначалу сильно шумели. Настолько, что я даже решил было выстроить вам отдельный дом. Дабы все остальные могли спокойно высыпаться.
На ее щеках проступил легкий румянец, однако Торгунна не относилась к числу тех женщин, кого легко смутить. Уверенным движением она развернула меня спиной и принялась расчесывать мои волосы. Как будто я был несмышленым мальцом, а она приходилась мне мамашей. И это при том, что она всего на полгода старше меня! Я сердито оглянулся и замер — Торгунна улыбалась. И, клянусь, это была не та улыбка, которой можно долго противиться…
Однако мне сразу же расхотелось улыбаться, едва я выглянул во двор. Там, под стеной дровяного сарая, сидел Торкель, а с ним четверо незнакомцев. В руках они держали деревянные кубки с элем, на тарелке перед ними покоился рисмал — первая утренняя еда (сегодня это были хлеб и соленая рыба). Да уж, Торгунна понимала толк в гостеприимстве. Не желая будить домочадцев, она не впустила мужчин в дом, но отказать им в угощении не могла.
День выдался холодный. Последние желтые листья облетали с деревьев и, кружась, ложились на мерзлую землю. Торкель поприветствовал меня дружеским кивком и стал представлять своих приятелей, попеременно тыча в них своей мятой, перепачканной шляпой.
— Познакомься, Финнлейт из Дюффлина, — рассказывал он, — а это Оспак, Торвир и Трост Сильфра. Все они пришли узнать, не нужны ли тебе люди на новый драккар. Они хотели бы отправиться с тобой в поход, ярл. Так же, как и я.
Я рассматривал вновь прибывших. Все они выглядели бывалыми викингами. Финнлейт наверняка наполовину ирландец, остальные чистых кровей свеи. Я заметил, что у всех костяшки пальцев на левой руке отмечены старыми загрубевшими мозолями, которые образуются от постоянного трения о внутреннюю поверхность щита. Уверен, если посмотреть на их правые руки, там обнаружится множество боевых шрамов. Не говоря уж о ладонях, которые выдавали близкое знакомство с мечами и боевыми топорами. Скорее всего, в недавнем прошлом эти люди сражались против нас. Но те времена прошли, а сегодня все мы служим одному конунгу: совсем недавно он короновался в Уппсале, объявив себя повелителем свеев и гетов.
— Значит, тебя кличут Сильфрой? — обратился я к парню по имени Трост. — Для чего же ты тогда пришел ко мне?
Прозвище его переводилось как «Человек, владеющий серебром», но, как выяснилось, было не более чем шуткой. Ибо, как объяснил мне Трост, никогда у него не получалось владеть серебром — по крайней мере, надолго. Слишком уж он любил играть в кости. А пришел он ко мне, потому что слышал от Торкеля (да и от других тоже), будто этого серебра у меня видимо-невидимо. Я метнул быстрый взгляд на Торкеля, но тот лишь пожал плечами (хотя вид у него был пристыженный).
— Ступайте пока в дом, — распорядился я, — и отыщите там Квасира. Торкель вам покажет. Делайте то, что Квасир скажет… ну, и чувствуйте себя как дома. Мы действительно достраиваем корабль, и вполне возможно, что нам понадобятся люди в команду. Хотя, возможно, и нет…
Я произнес эти слова и тут же почувствовал, как ухнуло в пятки мое сердце. Впрочем, сказанного не воротишь. Да и поздно уже отмалчиваться. По всей округе шла молва, будто Орм Убийца Медведя — любимчик Одина, ведающий, где спрятана целая куча серебра — готовит корабль к походу. Уж не знаю, кто первый пустил такие слухи, но только распространялись они с той же неотвратимостью, с какой обычно вши переползают с головы на голову.
Вот с этого самого дня все и началось. Со всех сторон — даже из самых глухих углов — ко мне потянулись люди. Как, собственно, и предсказывал Квасир. Крепкие мужчины, бывалые воины, они приходили поодиночке и небольшими группами, и все хотели только одного — получить место на палубе «Сохатого». В нашем доме поселилась целая толпа малознакомых людей, и все они шумели, требовали еды и распространяли запах несвежей одежды. Немудрено, что Торгунна постоянно пребывала в дурном расположении духа. Она все реже улыбалась и все чаще устраивала выволочки рабам.
А затем настал день, которого я заранее боялся. Как-то поутру заявились Ботольв с Гизуром — оба сияли, точно начищенные горшки — и объявили, что всё: сегодня они установили ростру на носу «Сохатого». Строительство завершено!
На память мне пришел первый драккар с таким именем. Тот самый, на палубу которого меня, пятнадцатилетнего подростка, когда-то бесцеремонно втащили вместе с моими скудными пожитками. В тот миг закончилась моя жизнь среди скал и лугов Бьорнсхавена и началась новая — на фоне звона мечей и стонов умирающих. Я честно пытался воссоздать прежнюю жизнь — тихую и размеренную — в дарованном мне Гестеринге. Нарочно почти не появлялся на верфи, не желая видеть, как растет и обрастает плотью драккар. Я боялся раньше времени услышать его властный зов, который (уж я-то знал наверняка!) сорвет с места и погонит в морскую даль. И вот теперь, ощущая, как сладко заныло в груди, я четко осознал: к былому возврата нет! Все мои мечты об оседлой жизни оказались вмиг похороненными, едва только я бросил взгляд на готовое детище Хоскунда и Гизура. Зрелище это ударило меня в сердце не хуже молота Тора.
Он действительно выглядел великолепно — наш новый «Сохатый фьордов». Как и полагается настоящему драккару, он был длинным и узким, с изящными обтекаемыми линиями. От него исходил пьянящий аромат, в котором смешивались запахи горячей смолы, свежеструганой древесины и морской соли. Я стоял на деревянной пристани, специально построенной по такому случаю, и смотрел, как горделиво покачивается на волнах наш корабль. На палубе суетились люди; они натягивали на рангоутное дерево парус — огромное красно-белое полотнище, ради которого безостановочно трудились наши ткацкие станки на протяжении последних двух лет. Драккар этот съел последние остатки моего состояния, ведь за его постройку мне пришлось заплатить Хоскунду чистым серебром.