Торгунна молча соскользнула со своей кобылы. Мокрое платье плотно облепило ее ноги и пузырилось на коленях — казалось, будто она одета в толстые мужские штаны. Осторожно ступая, она прошла туда, где некогда располагалось ее родное жилище, и остановилась над искореженным телом. Слегка подавшись вперед, она долго всматривалась в жуткие останки, затем выпрямилась и сказала:
— Тор.
Я согласно кивнул. Действительно, это выглядело осмысленным. Именно так и должен был поступить Клеркон: забрал жену и рабов Тора, а также все ценности, какие обнаружились в доме. Самого же Тора с перебитыми ногами бросил, как ненужный балласт.
Торгунна наклонилась и что-то подняла с земли. Затем развернулась и зашагала обратно, к тому месту, где я сидел на коне.
Женщина коснулась моего колена, и я почувствовал, как дрожит ее рука — словно птичка бьется в кулаке. Когда Торгунна разжала пальцы, я увидел вещь, которая привлекла ее внимание. На черной, перепачканной сажей ладони лежал обрывок кожаного ремешка с костяной пластинкой. Корявыми рунами на ней было нацарапано: «Я принадлежу Тору». Я вспомнил: подобные пластины Тор навешивал на шею своим рабам — на тот случай, если кому-то из них вздумается сбежать. Теперь все они перешли в собственность Клеркона. Он погрузил рабов на свой драккар «Крылья дракона», очевидно, намереваясь продать на ближайшем рынке. Всех… и не только рабов.
Итак, Клеркон повел себя обычным образом — захватил добычу и удалился восвояси. Небось сидит сейчас в укрытии, грызет ногти и размышляет, как бы выведать у меня тайну клада. По крайней мере ясно, что он так ничего и не узнал про Тордис. Ибо если б узнал…
— Мы отправимся вслед за моей сестрой, — заявила Торгунна.
Я посмотрел на Квасира. Тот ответил мне долгим взглядом и кивнул. На Торгунну и смотреть не требовалось… И без того ясно: она не спрашивала, а утверждала. Так что мне ничего другого не оставалось, как тоже кивнуть.
— Хейя! — воскликнул Финн, и я мог бы поклясться, что в голосе его послышалось ликование.
4
Море напоминало цветом мокрый сланец. В воздухе висела непреходящая морось, дождевые капли оседали на гребешках волн и обвисали на них мокрыми лошадиными гривами. Где-то далеко впереди — там, где серо-стальное небо сходилось с серо-свинцовой морской гладью — лежали земли, населенные племенами эстов и води.
Сколько туда добираться? Два дня… Три… Никто толком не знал. Говоря о дневном переходе, мореходы обычно имеют в виду расстояние в тридцать морских миль. Но это для приличного корабля, к тому же в хорошую погоду. А на практике запросто может вылиться в два дня пути. Гизур утверждал, что водские берега находятся в трех днях пути от нас, и все высматривал на горизонте зубчатые горные вершины («торчат, точно собачьи зубы», пояснил он). Однако там ничего не менялось — все та же безнадежно-серая муть. Постепенно начинало казаться, будто наш корабль вообще стоит на месте.
Как часто бывает в плохую погоду, все замкнулись в себе. Когда вокруг холодно и мокро, хочется поглубже залезть в какую-нибудь берлогу — хоть и выстроенную внутри тебя самого, — сжаться в комок и терпеливо ждать окончания невзгод.
Хорошо, хоть ветер дул попутный. Почти всю дорогу парус оставался приспущенным до середины мачты, весла были втянуты внутрь драккара, и, тем не менее мы бодро двигались в юго-восточном направлении. В таких условиях людям ничего другого не оставалось, как лежать на палубе, завернувшись в непромокаемые спальные мешки.
Торгунна со своими рабынями, а также свора охотничьих собак — все они сгрудились вокруг меня под легким навесом, который достался мне в качестве привилегии ярла. И хотя он давал лишь иллюзию убежища, все равно мы предпочитали сидеть вместе. Мне приятно было ощущать тепло человеческих тел рядом. К этому добавлялось странное удовольствие от того, что тела эти принадлежали женщинам.
На время своего отсутствия я назначил Ботольва присматривать за усадьбой. Этот знак моего благоволения не произвел на него особого впечатления. Зато Ингрид буквально просияла, принимая от Торгунны ключи от хозяйства. Ее торжествующий вид сильно не понравился Квасировой жене. Она и так переживала, что вынуждена расстаться со своим приданым — массивным дубовым сундуком, в котором хранились льняные простыни, вытканные еще ее бабкой… А уж мысль, что приходится передавать управление домом посторонней женщине — ведь Ингрид даже не являлась моей женой, — и вовсе казалась ей непереносимой. А посему мне пришлось пообещать Торгунне, что, по возвращении, она непременно получит свои драгоценные ключи обратно.
— Сиди тихо и ничего не предпринимай, — наставлял я Ботольва, который слушал меня с кислой миной.
Он был обижен решением не брать его с собой (наверняка объяснял это своим увечьем — мол, конечно, кому нужны калеки в походе?). На самом же деле я стремился обеспечить себе крепкие тылы в Гестеринге. Я не хотел, находясь на чужбине, беспокоиться за оставленный дом. А основания беспокоиться у меня были, и весьма веские. Ведь у погибшего Тора имелось немало друзей в нашей округе, и неизвестно еще, на кого они возложат ответственность за случившееся. И, самое главное, что захотят предпринять. В таких неопределенных обстоятельствах лучше перестраховаться. А для этого мне были необходимы одновременно трезвый ум и храброе сердце. Предполагалось, что Ингрид обеспечит первое, а Ботольв — второе.
— Прежде всего, я хочу разобраться с Клерконом и вернуть сестру Торгунны, — втолковывал я ему, — а затем отправиться в Гардарики — на поиски Коротышки Элдгрима и Обжоры Торстейна.
Ботольв кивнул в знак согласия — как если бы все понял, однако я не обольщался на счет своего побратима. У него много достоинств, но вот особой сообразительностью он не отличался. По правде говоря, ума в голове Ботольва не больше, чем в лошадиной заднице. Однако время от времени он меня удивляет. Вот и сейчас Ботольв ненадолго задумался, а затем изрек:
— У ярла Бранда найдется много чего сказать по поводу этой истории… И боюсь, ничего из того, что он скажет, нам не понравится. Знаешь, Орм, тебе бы лучше придумать, как ему все изложить помягче. И сделать это до того, как он объявит тебя вне закона.
Видя мое изумление, Ботольв усмехнулся и добавил:
— Может, стоит продать свою усадьбу мне? Ну, скажем, за один желудь… или за одного цыпленка. А когда вернешься, выкупишь ее обратно. Таким образом…
— Единственное, чего я добьюсь таким образом, — прервал я побратима, — так это верной смерти. Да ярл Бранд голову с меня снимет за то, что я посмел торговать его дарами!
С минуту он обдумывал мои слова, а затем удивил меня еще больше.
— Если ты хочешь сохранить за собой Гестеринг — и при этом не потерять любовь ярла, — тогда тебе надо подумать вдвойне. Потому что придется изобрести нечто особенное — такое, что поможет преодолеть его недовольство. А, думаю, ярл Бранд будет очень недоволен, узнав, что ты столько лет водил его за нос и скрывал сокровища Атли. Не говоря уж о том, что мы болтаемся по округе и пугаем честной народ…
Его взгляд был спокойным и кротким — точно море во время полного штиля.
— И вот что я надумал, Орм… По всему выходит, что надобно тебе вернуться в гробницу Аттилы и вывезти как можно больше серебра.
Голос его дрогнул, ибо Ботольв понимал, что самому ему не суждено участвовать в этом грандиозном предприятии. Выдавив из себя вымученную улыбку, он протянул вперед руку и пошутил:
— Я, кстати, надеюсь получить свою долю.
Мы, как и полагается, посмеялись вместе и обменялись дружеским рукопожатием — запястье к запястью. У меня немного отлегло от сердца: похоже, Гестеринг остается в надежных руках.
Я сообщил Ботольву, что беру с собой Друмбу и Хега, а также трех рабынь для Торгунны. Это, конечно, его не обрадовало: двое наших рабов умерли прошлой зимой, а потому лишиться еще пятерых траллов означало поставить под удар все труды по хозяйству. Не говоря уже о том, что отъезд Торгунны станет серьезным испытанием для Гестеринга. Ведь на этой женщине, как на столпе, держалась вся усадьба. Честно говоря, я не хотел брать Торгунну в поход. Однако она уперлась: мол, что бы ей ни говорили, а она поедет за сестрой. И точка. Квасир ее поддержал, так что мне пришлось смириться. Обо всем этом я напомнил разворчавшемуся Ботольву, и тот примолк.
— Я бы на твоем месте радовался, — добавил я, — что на время избавишься от этих здоровенных оглоедов с их необъятными желудками. По крайней мере тебе не придется их кормить.
— А вот мы будем испытывать недостаток в гребцах на «Сохатом», — прибавил я, и это была чистая правда.
У меня было двадцать мужчин, способных сражаться и сидеть на веслах. Этого решительно не хватало для такого судна, как «Сохатый». По-хорошему, требовалось две смены гребцов из тридцати человек. Фактически мы едва могли управляться с драккаром, и Гизур не упустил случая на это попенять.
Случилось это на церемонии принятия присяги, на которой мы оба присутствовали. Красавец Хравн обеспечил нам жертвенную кровь, потребную для ритуала. Вот уж воистину самое дорогостоящее и печальное жертвоприношение из всех, какие когда-либо получал Один! Мы нашли жеребца на том же лугу, где он обычно пасся со своими кобылами. Хравн лежал на боку, тяжело дыша и распространяя вокруг запах крови и пота. Как и предполагал Ботольв, бедняга оказался весь утыкан стрелами. Теперь великолепная голова Хравна красовалась на деревянном шесте с рунами — позор и отмщение Клеркону! Мы везли этот шест с собой, чтобы воткнуть его в землю Сварти, Черного Острова. По моим сведениям, именно там находился лагерь Клеркона. И мы посчитали, что будет справедливым, если мертвая голова нашего любимца вечным укором станет торчать перед глазами этого подлеца. В отличие от нас, Клеркон не завел себе постоянного жилища. Вместо того, он зимовал, каждый год проводил на маленьком, уединенном островке. Мы очень надеялись, что и на сей раз он отправился на Сварти.
— Мы наймем людей по дороге, — пообещал я Гизуру и новым побратимам.
В словах моих прозвучала уверенность, которой я, честно говоря, не ощущал. Да, вполне вероятно, что у нас появятся новые люди, но очень нескоро. Ибо в ближайших землях, где обитают в основном ливы, эсты и водь, рассчитывать на опытных моряков не приходилось. Боюсь, что пополнение мы получим не ранее, чем мы доберемся до Альдейгьюборга, того самого, который славяне зовут Старой Ладогой. А это означало, что с Клерконом нам придется сражаться в меньшинстве. Ведь, по самым скромным подсчетам, людей у него чуть ли не вдвое больше, чем у нас.
И, уж конечно, Финн тоже не преминул мне об этом напомнить. Хорошо, хоть дождался, когда все остальные соберутся в доме и приступят к ритуальному пиршеству. И пока наши новые побратимы вылавливали из котла кусочки Хравна, дули себе на пальцы и старались выкинуть из головы суровую клятву, которую только что принесли, мы с Финном обсуждали сложившееся положение. Итак, следовало признать: мы оказались не готовы к походу. Нам отчаянно не хватало людей — тут и Гизур, и Финн были правы. Я осознавал их правоту и от этого злился еще больше.
— Кто бы говорил! — огрызнулся я. — Ведь именно ты рвался в поход! Не твоими ли усилиями слухи о серебре Аттилы расползлись по всей округе? И что в результате? Со всех сторон сбежалась куча народу, которая буквально вынудила меня отправиться в поход. А тебе не приходило в голову, что такие подонки, как Клеркон, тоже услышат эти разговоры и захотят примазаться? Очень жаль, что ты в свое время не догадался попридержать язык…
Все это я высказал Финну и тут же сам пожалел. Мне не следовало бы так говорить, ведь он спас мне жизнь — там, в хижине Тора, когда я остался один на один с Клерконовыми головорезами. Но, с другой стороны, меня тоже можно понять! Ведь в результате все мои мечты об оседлой жизни в Гестеринге разбились в прах. И мысль о том, что Финн к этому причастен, не давала мне покоя. Правда, у меня не было оснований подозревать побратима в злом умысле — это предполагало наличие хитрости, которой вообще-то в Финне не наблюдалось, — но мне в тот момент не хотелось быть справедливым и рассудительным. Я смотрел на ораву чужих людей, пожиравших моего Хравна, и чувствовал лютую ненависть ко всему белому свету. В том числе и к Финну. Он это почувствовал и благоразумно решил удалиться.
Зато появился Квасир. Он отделился от веселой компании, которая под воздействием пивных паров уже вовсю дурачилась и горланила, и присел на корточки возле моего кресла. Квасир долго молчал, прежде чем начать разговор — словно чувствуя, что за каждое сказанное слово придется платить полновесным серебром, и прикидывая: а хватит ли средств?
— Слыхал, ты круто обошелся с Финном, — сказал он наконец, не глядя на меня.
— Он что, сильно обижен? — мрачно поинтересовался я.
— Да нет, — усмехнулся Квасир. — Он ведь понимает, что у тебя голова пухнет от мыслей. Мы оба — и Финн, и я — надеемся, что свежий морской воздух прочистит тебе мозги.
Ну, пусть надеются… Уж на это, по крайней мере, Финн имел право. Хотя в тот миг я этого не понимал. Ни тогда, ни позже, когда и вправду ощутил прилив радости.
Однако когда это все же случилось, Финн подошел и встал рядом со мной на носу драккара. Морской ветер дул в лицо, холодил щеки и трепал наши косы.
«Сохатый» легко взлетал на встречные валы, а затем бесстрашно устремлялся вниз — так, что дух захватывало. Их было много, этих могучих, злобных валов, которые непрерывной чередой устремлялись нам навстречу, а затем — вынужденные бесславно расступаться — пенились и завывали под килем. Здесь была их стихия, и злились они по праву, ибо обычно никто не осмеливался бросать им вызов. Никто, кроме нас и китов… И лишь киты не ведали страха в этом единоборстве.
Соленые брызги летели мне в лицо и хрупкой коркой застывали на коже. Чистый восторг переполнял душу, и, будучи не в силах справиться с собой, я откинул голову и заревел, как тюлень на лежке. Обернувшись, я обнаружил, что Финн точно так же орет и улыбается счастливой улыбкой. Выглядели мы, наверное, глупо, потому что Торгунна и остальные женщины смотрели на нас с неодобрением. Сами они сидели, тесно скучившись под мокрым трепещущим навесом, и выглядели совсем несчастными.
— Ну и видок у тебя! — ухмыльнулся Финн, пытаясь смахнуть очередную дождевую каплю с кончика носа.
Вот уж не ему бы говорить! Финн и сам-то был хорош — в старой шляпе с широкими обвислыми полями, которые при помощи кожаных ремешков крепились под подбородком.
Я так и сказал Финну. Он стащил с головы свое насквозь промокшее чудо и критически его оглядел.
— Штормовая Шляпа Ивара, — зачем-то пояснил он (а то я сам не знал!). — Ума не приложу, в чем тут хитрость. Никак не получается заставить ее работать.
— Ты, главное, не оставляй попыток, — встрепенулся Клепп Спаки, который до того сидел, съежившись под плащом. — Я очень надеюсь, что, рано или поздно, тебе удастся столковаться с морской стихией, и та перестанет перетряхивать мои бедные внутренности.
Окружающие начали подтрунивать над Клеппом, и я в который уж раз подумал, правильно ли поступил, втянув Спаки в эту авантюру. Он появился в Гестеринге вместе с толпой незнакомцев — тех, что пришли наниматься на корабль. И поначалу я решил, что он один из них. Выглядел он, правда, жидковато для морского разбойника… но чего не бывает на свете. Очень скоро недоразумение разрешилось. Клепп Спаки представился, и я мысленно застонал. Ятра Одина! Я успел уже позабыть, что в свое время бросил клич по всей округе: мол, так и так, молодой ярл ищет рунного мастера. И на тебе! Заявился Спаки — когда у меня не осталось ни времени, ни серебра, чтобы нанимать его на службу. Клеппа, однако, не смутила новость о нашем скором отплытии. Напротив, он чрезвычайно воодушевился и пообещал бесплатно изготовить для нас рунный камень, если я возьму его с собой. Спаки объяснил, что давно уже мечтает побывать в настоящем походе. Потому что без этого не чувствует себя настоящим мужчиной — «викингом», как он сказал.
И вот теперь несчастный Клепп сидел, скорчившись под мокрым плащом, и пытался утихомирить свои взбунтовавшиеся внутренности. Ну, что ж, полагаю, он в полной мере прочувствовал, что значит быть викингом, и теперь мечтал только об одном: как бы вновь очутиться дома, в уютном кресле возле очага. А в том, что подобное место уготовано ему в любом доме, сомневаться не приходилось. Как-никак, Спаки был прославленным мастером рун, а такие люди очень ценятся у нас, на Севере. Вся эта затея с морским путешествием выглядела неудачной шуткой, тем более забавной, что само его имя «Спаки» означало «Исполненный мудрости». Смех, да и только…