— Будь благоразумен, Рено, — напомнил он. — Я все еще король Иерусалима, сколь мало бы это теперь ни значило.
Рено засмеялся.
— Не бойтесь, ваше величество, сегодня я сниму бремя ответственности за эту землю с ваших плеч, — заявил он. — Как только я убью язычника Саладина, я водружу рядом с его головой и вашу.
Одним молниеносным движением руки Рено негодующе смахнул шахматные фигуры со сверкающей доски. Трусливый советник, сжавшийся от страха, казалось, вот-вот обмочит штаны. Но король взглянул прямо в холодные глаза дворянина. Рено уловил в глазах монарха нечто такое, что ранило рыцаря сильнее любой колкости, которую мог отпустить король своему забывшемуся слуге. Он увидел там жалость.
— Если б ты всегда исполнял то, что хвалишься сделать, наши владения сейчас простирались бы до Мекки, — ответил король Ги.
Лицо Рено покраснело от гнева и замешательства. Ги, разумеется, намекал на самую бесславную затею Рено, поход против мусульманских святынь. Рено осквернил священную мечеть аль-Харам в Мекке, где находится Кааба, храм в форме куба, к которому обращают лицо безбожники, совершая ежедневные молитвы. Затем он со своими людьми нацелился на Медину, где похоронен лжепророк язычников.[14] Его намерение — выкопать кости Мухаммеда и выставить их на всеобщее обозрение как доказательство ложности религии безбожников — было дерзким даже по меркам крестоносцев. Язычники увидели бы, что от их Пророка остался лишь сгнивший труп, а воскресение Христа знаменует собой непреходящую и не имеющую себе равных славу.
В набеге на Мекку Рено сыграли на руку неожиданность и давно забытая в этих краях наглость. Запретная мечеть охранялась кое-как, ее стражи всецело уповали на защиту Аллаха. Рено со своими подручными набросился на безоружных паломников, облаченных в простые одежды из белого холста, когда те обходили вокруг Каабы в своем мерзком языческом ритуале. Он быстро предал безбожников адским мукам, которые, по его мнению, и без того их ожидали, а затем, когда его конь покрыл навозом центр внутреннего двора, поджег мечеть. После этого он обратил свое внимание на север.
Однако к тому времени когда его отряд достиг Медины, туда подтянулась армия Саладина. Язычники горели свирепой жаждой отмщения за свои поруганные святыни. Рено поразился тому, с какой яростью безбожники отбили атаку крестоносцев. Его конников, устремившихся к воротам Медины, встретил такой град стрел и копий, что небо потемнело и на миг не стало видно самого солнца. Десятки франков, захваченных в плен, позже прогнали вдоль всех стен Медины, дабы каждый мог их видеть, а затем публично обезглавили. Рено еле ноги унес из этого скорпионьего гнезда и вынужден был вернуться с горсткой уцелевших солдат, ошеломленных поражением. Они явно недооценили то, как дорожат безбожники этими языческими развалинами. Но, несмотря на неудачу в Медине, Рено возвратился в Иерусалим с ликованием в душе. Он доказал всему миру, что мусульманское учение — пшик, а неуязвимость священного сердца ислама — не больше чем миф, что-то сродни россказням о приключениях Али-Бабы. Ни один ангел не спустился с неба, чтобы спасти Каабу. Просто обычное, никому не нужное, бесполезное здание из кирпича. Он подрубил последние подпорки, на которых еще держался и без того неустойчивый боевой дух язычников. Так, по крайней мере, он сам считал.
Возвратившегося в Иерусалим Рено встретили очень холодно, причем даже самые верные его сторонники. Он шел по мрачным каменным коридорам иерусалимской крепости тамплиеров и чувствовал, что все взгляды обращены на него, но не было в них восхищения его инициативой и храбростью. Рено вскоре узнал причину неприязни со стороны своих товарищей. Бахвалясь собственной репутацией человека, для которого не существует моральных принципов, он в конечном счете переступил черту, которая оказалась поворотным моментом в истории войны, длившейся уже целый век. Набег Рено всколыхнул весь мусульманский мир. Он нанес удар в самое сердце ислама, и его «подвиги» сплотили в едином боевом порыве дотоле разобщенные силы язычников. Его враг Саладин стал для своего народа не просто очередным воином, ищущим славы на поле брани. Он был теперь карающим мечом Аллаха, которому предстояло загнать богохульствующих франков в море и отомстить за поругание святынь.
Рено с растущей тревогой наблюдал, как Саладин на волне ненависти к крестоносцам объединил враждовавшие между собой Египет и Сирию, хотя эта задача казалась политически невыполнимой. Франки более ста лет натравливали два враждующих народа друг на друга, обеспечивая тем самым неприкосновенность Иерусалимского королевства. Теперь же воинство Христово оказалось окружено со всех сторон врагами, которым само их присутствие ежедневно напоминало об осквернении Мекки. Рено в глубине души понимал, что допустил стратегическую ошибку, но гордость не позволяла ему вслух признать свою вину.
Король Ги, конечно, заметил, как его собеседник окаменел при этих словах, но вовсе не обрадовался. Их партия с мусульманами перешла в эндшпиль, и подобные мелочи ничего уже не решали.
— Ступай, Рено. Посмотрим, сможешь ли ты вернуть себе уважение. Когда ты возвратишься, моя голова никуда не денется, — сказал король. Он отвернулся, давая понять, что аудиенция окончена, и принялся собирать рассыпанные золотые шахматные фигуры и снова расставлять их на доске из дерева, инкрустированного слоновой костью.
Рука Рено метнулась к ножнам и застыла. Он поборол искушение проткнуть короля мечом, раз и навсегда положив конец этой комедии. Но сейчас не время и не место, у него есть дела поважнее, добыча покрупнее. Не стоит марать свой меч кровью этого притворщика. Он отвернулся от короля и его дрожащего советника и, гремя доспехами, вышел из шатра.
Оказавшись под открытым небом, рыцарь поднял глаза на неумолимое солнце. Он смотрел, не отворачиваясь от его слепящих лучей, — жест гордыни и вызова силам природы, которые восстали против них в этой последней битве. Священники с детства учили его, что этот мир принадлежит дьяволу, и долгие годы Рено свято в это верил. Мир действительно принадлежал Сатане, и даже стихии постоянно воевали со слугами Божьими на этой забытой Богом земле, которую кто-то когда-то объявил святой. Ветер и солнце часто становились злейшими врагами, куда более безжалостными, чем эти темнокожие собаки, которые отрицают божественность Христа. В волнистых, соломенного цвета волосах Рено играл сухой ветер пустыни, и он знал, что силы природы сегодня определенно были на стороне дьявола. На стороне Саладина.
Но Рено воспрянул духом, когда увидел боевых коней. Закованные в броню жеребцы, выведенные на конюшнях Византии, были взращены с одной-единственной целью — нести воинов креста вглубь сарацинских орд. Как и их хозяева, рыцари-тамплиеры, эти могучие животные не ведали страха. Гордо задрав морды, кони несли на своих спинах воинов Христовых, которые сейчас замерли стройными рядами в ожидании приказов полководца.
Как он любил этих людей! В мире, где правило безумие, они одни символизировали порядок и дисциплину. Рено знал, что рыцари без единого слова последуют за ним, хотя бы и в адскую бездну. Если таковая существует. После стольких лет, проведенных на войне в обнимку со смертью, Рено больше не верил ни в какой ад, помимо того, который создал сам человек.
Рено вскочил на своего скакуна, чья масть напоминала неочищенные слоновые бивни. Рванувшийся к нему паж поднес копье с кинжальным наконечником. Рено надел шлем, поднял забрало и повернулся к своему войску.
— Король и клирики храма Гроба Господня благословили нас на битву, милость Господня с нами! — возвестил он. — Сегодня мы поразим зверя в самое сердце, и падет царствие Сатаны!
Рено поднял свое копье для пущего драматического эффекта, но жест был лишним. И тамплиеры в белых одеждах, и закутанные в черные плащи госпитальеры в ответ на его слова разразились криками искреннего воодушевления. Они всю жизнь готовились к этому мгновению. Они искренне считали себя храбрыми защитниками Святой земли от язвы магометанства. Они знали, что им предстоит принять участие в последней битве во имя Господне. Саладин — это и есть Антихрист, которому удалось в конце концов окружить Иерусалим воинством Сатаны. И вот им, рыцарям, выпала честь стать избранными и защитить этот город. И они точно попадут в рай, независимо от того, погибнут в этом сражении или переживут его.
Ни один из этих молодых людей не боялся умереть на поле боя, но многие надеялись прожить достаточно долго, чтобы стать свидетелями пришествия Христа, спускающегося с небес в миг победы. Рено сомневался, что их ожидает подобное чудо, но не видел смысла разбивать надежды рыцарей.
Развернув коня, он указал копьем прямо на мусульманский лагерь, видневшийся вдали, на другом краю равнины. Повинуясь его знаку, герольд затрубил в рог что есть мочи. Рев трубы пронесся по полю битвы подобно вспышке солнечного света, пробивающегося сквозь грозовые тучи. Издав гортанный вопль, Рено де Шатильон, сеньор Керака, магистр ордена тамплиеров, пустил коня вскачь по пыльной равнине. Грохот копыт эхом отозвался в горах, будто рев трубы архангела. Сражение у Хаттина началось.
Глава 3
БИТВА ПРИ ХАТТИНЕ
Над равниной, словно кровожадные осы, роем взвились стрелы. Рыцарей-крестоносцев завертело в вихре смерти, с ясного послеполуденного неба дождем хлынула смертоносная сталь. Тяжелая стальная броня, которую часто проклинали из-за того, что она снижала маневренность, сейчас оправдывала свое основное предназначение — защищала всадников от острых стрел и копий, которые летели в них, будто подгоняемые ураганом. Однако их кони были не настолько хорошо защищены, и многие отважные скакуны пали на полпути, подминая под себя всадников. Те же из упавших рыцарей, кто не сломал себе шею сразу, тут же пополнили число своих погибших товарищей, угодив под копыта конницы Рено, и не подумавшей замедлить свой неудержимый бег. Но ни у кого из тех, кому суждено было погибнуть, не возникло даже мысли о протесте. Тамплиеров старательно приучали к тому, что жизнь каждого из них — ничто в сравнении с торжеством святого дела.
Саладин наблюдал в подзорную трубу за атакой рыцарей на заградительную линию его лучников и качал головой.
— Они храбры. Достойно сожаления, что столь доблестные воины служат варварам, — сказал он.
Маймонид напряг свои старческие глаза, но не смог разглядеть подробностей сражения, разворачивающегося всего шагах в пятистах от него. Ну и ладно! Достаточно того, что он слышал пронзительные стоны умирающих, которые эхом прокатывались по равнине: а какой же врач не знаком с воплями мук и страданий! Предсмертные крики, как всегда, ранили его душу, а потом снова и снова мучили кошмарами по ночам.
Саладин, с улыбкой посмотрев на хмурого придворного лекаря, сложил подзорную трубу и отвернулся.
— Мне не доставляет ни малейшего удовольствия смотреть на ужасы войны, — признался султан.
— Мне тоже, сеид, — ответил старый раввин. — После сегодняшнего сражения у моих лекарей будет много работы.
— В таком случае ты видишь все в более радужном свете, чем я. Я вот боюсь, что ангел смерти призовет к себе больше воинов, чем могут спасти твои зелья.
По ту сторону равнины Рено с группой рыцарей прорвал строй лучников и помчался прямо на отряд сирийцев, телохранителей султана, которые до этого укрывались в траншее, завернувшись в красные плащи, помогавшие им сливаться с выжженной землей пустыни. Арабские пехотинцы дружно выпрыгнули из укрытия и стали вонзать во всадников-крестоносцев зазубренные копья. Некоторые боевые кони попадали, но всадникам удалось выбраться из стремян. Сражение быстро распалось на отдельные рукопашные схватки. Мощь меча сошлась с беспощадным проворством ятагана.
Маймонид понимал, что в этом и состоял замысел Саладина. Султан хотел подпустить крестоносцев поближе, чтобы те были вынуждены отложить свои смертоносные арбалеты, чьи стрелы легко пробивали пластинчатые доспехи мусульман. В рукопашной схватке рыцари могли полагаться лишь на меч. Тяжелые прямые мечи франков прекрасно справлялись со своей задачей, неся смерть врагу, но кривые мусульманские ятаганы, выкованные из гибкой дамасской стали, ничем не уступали им в ближнем бою.
Заметив, что рыцари поднимаются по холму к его лагерю, Саладин поднял руку, подавая своим войскам сигнал: настала пора преподнести крестоносцам «сюрприз». Воины в темно-красных хламидах, с факелами и бронзовыми чайниками, наполненными маслом, выбежали вперед и подожгли все деревья и кусты, еще отделявшие крестоносцев от основных сил армии мусульман. Ветер понес дым и пламя в сторону летевших во весь опор рыцарей, кони которых стали испуганно шарахаться. Лучники обстреливали испуганных животных, и те сбрасывали всадников наземь, издавая леденящее душу предсмертное ржание. Маймонид пробовал было заткнуть уши, чтобы не слышать ужасающего ржания погибающих лошадей, но шум и звуки боя окутывали его, словно неистовая песчаная буря, вызванная богинями гнева из первобытного хаоса.
* * *
Многие крестоносцы задыхались и ничего не видели в дыму, но их ударный отряд во главе с самим Рено все же прорвался сквозь ряды атакующих сарацин. Магистр тамплиеров бросился, словно разъяренный бык, в самую гущу мусульманского войска. Его копье вонзилось в нагрудник курдского воина, который даже не успел заслониться щитом. Рено с удовлетворением ощутил, как копье с тяжелым всхлипом вошло в сердце врага. Наконечник копья, покрытый запекшейся кровью и обрывками плоти, вышел из спины курда. Пронзенный насквозь человек хотел было закричать, но захлебнулся кровью, хлынувшей изо рта и ноздрей. В следующий миг он лишь слабо захрипел и пал в раскрывшиеся объятия смерти.
Рено попытался вытащить копье из тела своей жертвы, но оно слишком глубоко застряло в грудной клетке убитого. Проклиная все на свете, рыцарь бросил копье и обнажил меч, уловив при этом краем глаза какое-то движение рядом с собой. Рено успел вовремя подставить щит, который и принял на себя всю силу удара дротика, нацеленного рыцарю в горло. Встретив на пути добрую сталь щита, дротик разлетелся на куски, но боль от этого удара пронзила левую руку рыцаря. Рено взвыл, почувствовав, как хрустнула сломанная кость предплечья. Каждый нерв его тела стенал, умоляя бросить тяжелый щит, пока покалеченная рука не разорвалась надвое. Но бросить Рено не мог, поскольку понимал: в этом случае он станет легкой мишенью для всякого лучника во вражеском лагере.
Стараясь не обращать внимания на острую боль, что огненными вспышками жгла каждый мускул покалеченной руки, Рено стиснул зубы и поднял щит. Подгоняемый гневом и жаждой крови, он яростно пришпорил коня. Жеребец затоптал насмерть какого-то упавшего всадника и понесся дальше. Рено не заметил, был ли бедняга своим или врагом, — да это его и не волновало. Сквозь облака дыма Рено видел, как перед ним вырисовывается лагерь Саладина. Он намерен был прорваться хотя бы к крайним палаткам — сквозь заслон из пятнадцати шеренг вражеских воинов. Если ему суждено сегодня погибнуть, пусть это случится в бою, в самом сердце армии безбожников.
Бородатый нубиец бросился на Рено, размахивая ятаганом, обагренным кровью убитых христиан. Темнокожий воин уже лишился шлема, кожа изрубленной левой половины лица свисала лоскутами, а глаз едва не вываливался из изувеченной глазницы. Судя по всему, этот человек уже давно должен был умереть, но его здоровый глаз горел дьявольским огнем. Рено и прежде доводилось видеть такой взгляд — с отблеском огня, сжигавшего сердце язычника, который радостно мчался навстречу смерти, ибо в раю его ожидали обещанные семьдесят девственниц. Что ж, коль человеку так не терпится попасть в сады Аллаха, Рено охотно ему в этом поможет. И вот, когда африканец обрушился на него, Рено изо всей силы взмахнул мечом. Будь у противника оба глаза, он, вероятно, легко уклонился бы от удара. Но он наполовину ослеп, и это сыграло на руку Рено. Меч опустился на толстую шею врага, разрубая ткани и отделяя голову от туловища. Когда обезглавленный язычник свалился с коня, Рено мельком заметил летящую по воздуху голову. Она упала на пропитанную кровью землю Хаттина и раскололась, словно арбуз, а умирающий жеребец опустил свои копыта на то, что осталось ото лба воина.
Рено вновь устремился вперед, не сводя глаз с вражеского стана, который был уже близко — рукой подать. Но и в этой скачке, разрубая на своем пути кости и сталь, он не мог избавиться от видения: когда покатилась с плеч голова его безымянного противника, на изувеченном лице африканца застыла улыбка, а уцелевший глаз смотрел куда-то в бесконечность, словно погибший ждал встречи со своим Богом. Рено вздрогнул: нубиец, ушедший в долину смерти с улыбкой блаженства на устах, насмехался над ним.