Как бы мужественно ни защищались гладиаторы, их отступление не могло совершиться без большого расстройства и тяжелых потерь. Чтобы под напором неприятеля укрыться в лагере, они были вынуждены оставить позади две когорты, которые должны пожертвовать собой ради общего спасения.
Эта тысяча гладиаторов сражалась с необычайной храбростью, умирая не только без страха, но почти с радостью. В короткое время свыше четырехсот из них погибли, раненные в грудь. Чтобы спасти остальных от неизбежной гибели, вернувшиеся в лагерь гладиаторы устремились на вал и оттуда обрушили на римлян такой град камней и дротиков, что те вынуждены были отступить и прекратить сражение.
Тогда Ореот велел немедленно трубить отбой и, поспешно наведя порядок в своих легионах, сильно расстроенных жестоким боем, приказал форсированным маршем двигаться к Привернуму; он поздравлял себя с удачно осуществленной хитростью, которая помогла ему удержать Спартака вдали от Террацины и направить его на Формии.
Но не успел авангард римского войска пройти и двух миль по Аппиевой дороге, как появились пращники Спартака и бросились в атаку на левый фланг легионов Ореста.
Увидев это, Орест пал духом; тем не менее, остановив своя войска, он выстроил четыре легиона так, что два из них повернулись фронтом против Спартака, а остальные два — тылом к первым, они должны были отразить атаку Крикса, которому, как это понимал Орест, предстояло немедленно снова броситься на, него.
Действительно, как только пятый и шестой легионы гладиаторов завязали бой с римлянами. Крикс выстроил опять свои два легиона я с яростью обрушился на тыл римлян.
Кровопролитна и упорна была битва. Противники свирепо сражались без всякого преимущества на одной или другой стороне. Через полчаса к месту битвы подошли легионы Эномая. Окруженные с трех сторон, римляне начали подаваться и вскоре, сломав строй, бросились стремительно бежать по Аппиевой дороге по направлению к Привернуму.
Спартак приказал своим легионам преследовать римлян, не отставая от них ни на шаг. Он великолепно понимал, что это единственное средство парализовать действие неприятельской кавалерии, которая не могла атаковать рассыпавшихся в беспорядке гладиаторов, не опрокидывая бегущих римлян.
Последним явился на поле сражения корпус Граника, стоявший дальше других. Его приход довершил победу гладиаторов.
Побоище было страшное: свыше семи тысяч римлян пало убитыми и около четырех тысяч взято в плен.
Только кавалерия почти без потерь пробилась в Привернум, куда в течение ночи пришли остатки изнуренных, разбитых легионов.
Но и потери гладиаторов были очень велики. Победа стоила им более двух тысяч убитыми и столько же ранеными.
На рассвете, в то время как гладиаторы с почетом хоронили своих павших товарищей, претор Анфидий Орест, выйдя из Привернума, стремительно отступил с остатками своего войска в Норбу.
Несколько дней спустя Спартак собрал военный совет из начальников гладиаторов. Все единодушно признали абсолютно невозможным предпринять что-либо против Рима, где каждый гражданин был солдатом, и где поэтому против гладиаторов могло быть выдвинуто сто десять тысяч бойцов… На совете решили обойти Самниум, а потом Апулию и собрать там всех рабов, которые пожелали бы восстать против своих угнетателей.
Выполняя это решение, Спартак во главе своего войска без всяких препятствий проник через Бовианум в Самниум и отсюда небольшими дневными переходами направился в Апулию.
Известие о поражении претора Ореста и Фунди повергло в ужас римских граждан. Сенат собрался на секретное совещание и стал обсуждать вопрос, каким образом положить конец этому восстанию, которое, начавшись смехотворным бунтом, приняло теперь масштабы серьезной войны, запятнавшей позором римские войска.
Решение сенаторов осталось тайной. Стало только известным, что в ночь того дня, когда состоялось это совещание, консул Марк Терренций Варрон Лукулл в сопровождении немногих преданных слуг, без знаков отличия, без ликторов, под видом частного лица выехал верхом по Пренестинской дороге.
В это время Спартак со своим войском находился в лагере возле Венузии и занимался обучением двух новых легионов, так как свыше десяти тысяч рабов пришло за последние тридцать дней. Около полудня Спартаку доложили, что в лагерь прибыл, посол от Римского Сената.
— Клянусь молниями Юпитера! — воскликнул Спартак, в глазах которого сверкнул луч невыразимой радости. — Значит так низко пала гордость латинян, что римский Сенат не стыдится войти в переговоры с презренным гладиатором?!
И, накинув на себя обычный плащ темного цвета, он сел на скамейку, находившуюся у входа в его палатку, сказав декану:
— А теперь проводи сюда этого сенатского посла.
Посол пришел на преторий в сопровождении своих четырех слуг; всех пятерых вели гладиаторы; по обычаю, глаза у прибывших были завязаны.
— Ты на претории нашего лагеря перед нашим вождем, римлянин, — сказал декан тому, кто назвал себя послом.
— Привет тебе, Спартак! — сказал тотчас же внушительным и твердым голосом римлянин, посылая правой рукой полный достоинства приветственный жест по направлению к тому месту, где, по его предположению, находился Спартак.
— Привет и тебе! — ответил фракиец.
— Мне нужно с тобой поговорить с глазу на глаз, — прибавил посол.
— Хорошо, будем говорить наедине, — ответил Спартак.
И, обращаясь к декану и солдатам, приведшим пятерых римлян, сказал:
— Этих отведите в соседнюю палатку, снимите повязки с глаз и приготовьте им чем подкрепиться.
В то время как декан удалялся с гладиаторами и спутниками посла, Спартак снял с глаз римлянина повязку и сказал:
— Садись. Ты можешь смотреть на лагерь презренных и ничтожных гладиаторов и знакомиться с ним.
И он снова сел, не спуская испытующего взгляда с патриция, — что это был патриций, видно было по пурпурной полосе, окаймлявшей его тогу.
Это был человек лет пятидесяти, высокого роста, плотный, с седыми, коротко остриженными волосами, с благородными и выразительными чертами лица; осанка у него была полна величия и даже надменности. Получив возможность видеть, он тотчас же стал внимательно всматриваться в вождя гладиаторов.
— Садись же. Эта скамейка, конечно, не курульное кресло, к которому ты привык, но на ней тебе будет все же удобнее, чем на ногах.
— Благодарю тебя, Спартак, за твою любезность, — ответил патриций, садясь против гладиатора.
Затем он обратил взоры на огромнейший лагерь, видный целиком, как на ладони, с высоты, на которой находился преторий, и не мог удержаться от восклицания изумления и восхищения.
— Клянусь двенадцатью богами Согласия!., я никогда не видел подобного лагеря, кроме лагеря Кая Мария под Аквами Секстийскими!..
— Что ты! — с горькой иронией возразил Спартак. — Ведь то был римский лагерь, а мы — только подлые гладиаторы.
— Я пришел сюда не для того, чтобы спорить с тобой, поносить тебя или выслушивать поношения, — с достоинством сказал римлянин. — Оставь свою иронию, Спартак; я вполне искренне выразил свое восхищение.
Он снова долго смотрел вокруг глазами ветерана.
Затем, повернувшись к Спартаку, сказал:
— Клянусь Геркулесом, Спартак, ты рожден не для того, чтобы быть гладиатором!
— Ни я, ни шестьдесят тысяч несчастных, которых ты видишь в этом лагере, ни миллионы людей, которых вы поработили грубой силой, не были рождены для того, чтобы быть рабами себе подобных.
— Рабы были всегда, — возразил посол, качая головой с видом сожаления, — с того дня, как один человек поднял меч на другого. Человек человеку волк по природе и по характеру; поверь мне, Спартак, твоя мечта — мечта благородной души, но мечта неосуществимая; по законам человеческой природы всегда будут господа и слуги.
— Не всегда существовали эти несправедливые различия, — пылко воскликнул Спартак, — они появились с того дня, когда плодов земли не стало хватать для всех ее обитателей; с того дня, как человек, рожденный для земледелия, перестал возделывать почву своей родины и этим добывать себе пропитание; с того дня, как справедливость, жившая среди земледельцев, ушла с полей, бывших последним ее убежищем, и скрылась на Олимп, — вот когда возникли неумеренные аппетиты, безудержные желания, роскошь, кутежи, распри, войны и постыдные побоища!..
— Значит ты желаешь вернуть людей в их первобытное состояние?.. И ты думаешь, что будешь в силах сделать это? Если бы на твою сторону стал со всем своим могуществом римский Сенат, то и это не обеспечило бы тебе торжества задуманного тобой предприятия. Одни только боги могли бы изменить природу человека.
— Но, — сказал Спартак после нескольких минут молчания и раздумья, — разве необходимо, чтобы существовали рабы? Разве необходимо, чтобы победители забавлялись, аплодируя взаимному уничтожению несчастных гладиаторов? И разве эта жажда крови и свирепость, свойственные диким зверям, неразрывно связаны с природой человека и составляют необходимое условие его счастья? — Римлянин замолчал, услышав эти столь неумолимые вопросы, и склонил голову на грудь, погрузившись в глубокое размышление.
Первым нарушил молчание Спартак, спросил своего собеседника:
— Зачем ты пришел сюда? Патриций очнулся и сказал:
— Я — Кай Руф Ралла, всадник, и пришел к тебе от консула Марка Теренция Варрона Лукулла с двумя поручениями.
На лице Спартака появилась легкая улыбка не то иронии, не то недоверия, и он спросил у римского всадника:
— Первое?
— Отпустить за выкуп — о сумме мы договоримся — римлян, взятых тобой в плен в сражении при Фунди.
— А второе?..
Посол, казалось, смутился, открыл рот, чтобы ответить, в нерешительности остановился и наконец сказал:
— Ответь мне сперва на первое предложение.
— Я вам возвращу четыре тысячи пленных за десять тысяч испанских мечей, десять тысяч щитов, десять тысяч панцирей и сто тысяч дротиков, изготовленных как нужно в лучших ваших оружейных мастерских.
— Как? — спросил с негодованием и изумлением Кай Руф Ралла. — Ты требуешь.., ты желаешь, чтобы мы сами снабдили тебя оружием, которым ты будешь с нами воевать?
— Да, и я повторяю, что это оружие должно быть высшего качества и требую, чтобы в течение двадцати — дней оно было доставлено в мой лагерь: без этого я вам не возвращу этих четырех тысяч пленных.
И тут же добавил:
— Я мог бы заказать это оружие в соседних городах, но это потребовало бы слишком много времени; мне это не подходит; у меня есть еще два легиона, набранные в эти дни, и мне надо полностью их вооружить и…
— И именно поэтому, — возразил с гневом посол, — ты не получишь оружия. Пусть наши солдаты остаются в плену. Мы — римляне, клянусь подвигами Геркулеса Музагета! Мы никогда не делаем того, что может быть вредно для родины и полезно врагу. Мы умеем приносить жертвы.
— Очень хорошо, — спокойно сказал Спартак, — через двадцать дней вы мне пришлете все это оружие.
— О, клянусь Юпитером! — воскликнул с плохо скрытым бешенством Руф Ралла. — Разве ты не понимаешь, что я тебе говорю?.. Ты не получишь оружия, повторяю, не получишь! Оставь у себя пленных…
— Хорошо, хорошо, — прервал его с нетерпением в голосе Спартак, — это мы увидим! Скажи мне, в чем заключается второе предложение консула Варрона Лукулла?
И он снова насмешливо улыбнулся.
Несколько секунд римлянин молчал, затем начал спокойно, мягким и почти вкрадчивым голосом:
— Консул поручил мне предложить тебе прекратить военные действия.
— О! — не мог не воскликнуть от изумления Спартак. — А на каких условиях?
— Ты любишь и любим одной благородной римлянкой из знаменитого рода.
При этих словах Руфа Раллы Спартак вскочил с пылающим лицом и сверкающими гневом глазами; потом постепенно успокоился, снова сел и стал порывисто спрашивать у римского посла:
— Кто это говорит? Что знает об этом консул? И какое значение имеют для вас мои жалкие чувства? Какая связь между ними и войной? И что они имеют общего с миром, который вы мне предлагаете?
Посол был смущен этим градом вопросов и пробормотал неуверенным тоном несколько односложных слов; наконец, как человек, принявший твердое решение, быстро заговорил:
— Ты любишь и любим Валерией Мессалой, вдовой Суллы, и, чтобы положить конец тому осуждению, которое она может навлечь на себя этой любовью, Сенат готов сам просить Валерию стать твоей женой; консул Варрон Лукулл предлагает тебе после соединения с любимой женщиной одно из двух: если ты хочешь отличий на полях сражения, — ты пойдешь под начальством Помпея в Испанию в качестве его квестора; если ты жаждешь покоя и домашнего уюта, — тебя пошлют префектом в один из городов Африки по твоему выбору. При тебе будет и маленькая Постумия, плод твоей преступной любви к супруге Суллы. В противном случае девочка будет передана опекунам Фауста и Фаусты — других детей диктатора, и ты не только потеряешь всякое право на нее, но потеряешь даже надежду когда-либо обнять ее..
Спартак поднялся во весь рост и тихим голосом спросил:
— А мои товарищи?
— Они должны разойтись: рабы должны вернуться в свои казармы, гладиаторы — в свои школы.
— И… — сказал, медленно отчеканивая слова, Спартак — и.., все кончено?..
— Сенат все забудет и простит.
— Великое спасибо!.. — воскликнул с иронической усмешкой вождь гладиаторов. — Как он добр, как милостив, как благороден Сенат!
— А что же? — сказал надменно Руф Ралла. — Сенат должен был бы приказать распять всех этих взбунтовавшихся рабов, а он вместо этого их прощает, — разве этого недостаточно?
— О!.. Даже слишком!.. Сенат прощает вооруженного врага, и притом победоносного!.. Поистине беспримерное великодушие.
Он на мгновение замолчал, а потом с горечью произнес:
— Я отдал целых восемь лет моей жизни, все силы моего ума, всю страсть моего сердца на справедливое, святое, благородное дело, бесстрашно преодолел препятствия, призвал к оружию шестьдесят тысяч товарищей по несчастью и привел их к победе только для того, чтобы в одно прекрасное утро сказать им: «То, что вы считали победами, — поражения, свободы завоевать мы не в состоянии, вернитесь к вашим господам и дайте снова заковать ваши руки в прежние цепи». А если гладиаторы не пожелают разойтись, несмотря на мои внушения и советы?..
— Тогда… — медленно и нерешительно сказал римский патриций, опустив голову и теребя руками край тоги, — тогда.., такому опытному полководцу, как ты.., ведь ты в конце концов действовал бы только для блага этих несчастных.., не может не представиться.., всегда представится способ повести войско.., в трудное место…
— Где консул Марк Теренций Варрон Лукулл, — сказал Спартак, побледнев, с глазами сверкающими гневом и ненавистью, — будет ждать его со своими легионами, окружит его, и сдача, уже неизбежная, произойдет без шума. А консул может даже приписать себе честь легкой победы. Не правда ли?
Римлянин еще ниже опустил голову и молчал.
— Разве не правда? — закричал Спартак громовым голосом, который привел в содрогание Руфа Раллу.
Последний поднял глаза на Спартака, но таким гневом пылало лицо гладиатора, что римлянин невольно отступил на шаг.
— Ах, клянусь всеми богами Олимпа! — сказал фракиец гордым и грозным тоном. — Благодари богов, твоих покровителей, что презренный и ничтожный гладиатор умеет уважать международное право. Ты пришел сюда в качестве посла, и гнев, овладевший мною, не может затемнить мой рассудок до того, чтобы я забыл это. Подлый и коварный, как твой Сенат, как твой народ, ты пришел предложить мне предательство. Ты пришел играть на самых нежных струнах моей души!.. Ты старался подкупить любящего человека и отца для того, чтобы обманом добиться победы там, где не можешь одержать ее силой оружия!..
— Эй, варвар! — воскликнул с негодованием Руф Ралла, отступив на два шага и устремив на лицо Спартака пылающий взор. — Кажется, ты забываешь, с кем говоришь!
— Нет, консул римский, Марк Теренций Варрон Лукулл, это ты забыл, где ты находишься и с кем говоришь! Бессовестный! Презренный! Ты думал, что я тебя не узнаю?.. Ты пришел сюда под ложным именем и украдкой, чтобы попытаться подкупить мое сердце, которое ты мерил на свой образец. Негодяй! Уходи.., возвращайся в Рим… Собери новые легионы и приходи помериться со мной в честном бою. Тогда, если у тебя хватит духу стать со мной лицом к лицу, как ты стоишь сейчас, я тебе дам ответ, достойный твоих гнусных предложений.