Он дал этим ребятам и девушкам знания, но не дал главного — путевки в жизнь. Он научил их грамоте, раскрыл богатства родного языка, воспитал любовь к литературе, но не научил их понимать жизнь, не раскрыл перед ними радость свободного труда, не научил пользоваться своими знаниями.
Мирзаев знал, что юношеские годы — самые ответственные годы в жизни человека. Молодость — это период становления, формирования и возмужания. И от того, как пройдут эти годы, зависит будущее человека: или он, уверовав в свои силы, в свои способности, гордым орлом устремится вперед, или, потеряв веру в самого себя и в общество, опустится в болото мещанства и обывательщины. Он, Кадыр Мирзаев, считал себя ответственным за судьбу своих питомцев. Он не мог, как это делали его коллеги по работе в школе, равнодушно стоять в стороне.
В эти осенние дни круто повернулась судьба молодого учителя. Мирзаев долго думал. Он вспомнил свою молодость, учебу, службу в армии. Вспомнил своих командиров. В самые трудные минуты, напряженные дни учений, командиры шли в гущу бойцов и личным примером увлекали их. Личным примером!
После долгого раздумья принял решение: надо самому пойти в колхоз и таким образом доказать ученикам, что физический труд так же почетен, как и умственный…
Беседа в районном комитете партии длилась долго. Против ухода Мирзаева в колхоз возражали все: директор школы, завуч, учителя. Но молодой коммунист настоял на своем. Его доводы были убедительными. С ними нельзя было не согласиться.
А через неделю в просторной колхозной мехмонхане — комнате для приема почетных гостей — состоялось необычное собрание. Встретились люди двух поколений — самые молодые и самые почтенные.
Честно говоря, многие ребята и девушки шли сюда без особого желания: опять нотации читать будут… Но, переступив порог, были искренне удивлены. Такого они не ожидали. Убеленные сединой колхозники, известные хлопководы Эль-бобо Джураев, Норкулат Бобокулов, Сайдулло Сафаров и другие, почтительно прижав руку к сердцу, встречали комсомольцев и, как самых дорогих гостей, провожали в мехмонхану.
А в мехмонхане стояли низкие столики и на них угощение — сладости, фрукты, свежие бухарские лепешки.
Ребята смущенно переглядывались, робко садились на почетные места. Когда все были в сборе, встал председатель колхоза Усман Ташпулатов.
— Мы собрали вас для серьезного разговора. Нам нужно с вами посоветоваться. Вы все грамотные, окончили десятилетку. Подумайте и скажите свое слово.
Потом, двумя руками погладив пышную седую бороду, начал говорить Эль-бобо Джураев:
— Дети мои, посмотрите вокруг себя зоркими молодыми глазами. Все это создано нашими руками — и поля, и кишлак, и школа, и клуб. Мы отвоевали эту землю, мы честно потрудились на ней. Теперь наступает пора, когда срок нашей жизни приближается к завершению. И все свое богатство мы передаем в ваши руки. Правильно ли я говорю, почтенные аксакалы?
— Правильно! — закивали головами седобородые хлопкоробы. — Правильно!
— Мы своим трудом создали вам, нашим детям, счастливое детство, радость молодости. Теперь вы стали взрослыми, выросли, стали нашей надеждой и опорой. Мы тоже когда-то были молодыми, и нас тоже называли надеждой и опорой. Но в те далекие годы — пусть они никогда не повторятся! — мы, молодые узбеки, были только надеждой и не могли быть опорой. Потому что у каждого из нас не было ни своей земли, ни лошади, ни воды. Все это принадлежало наместнику эмира. А у нас было только вот это. — И Эль-бобо вытянул вперед свои жесткие темные морщинистые ладони. — У нас были только руки.
— Правильно говоришь! — вздохнули аксакалы. — Только руки и желание трудиться!
— У вас тоже, дети мои, сильные, крепкие руки. Но к этим рукам в придачу колхоз дает вам богатую жирную землю, дает вам воду, дает умные машины. Ими можно обрабатывать землю, ими можно ухаживать за посевами и собирать урожай. Много мы вам даем! Но самое главное богатство вы уже получили. Это — знания. Каждый из вас десять лет учился в школе. Десять лет читал книги, впитывал в себя живительные соки знания, мудрость науки. Дети мои! Сегодня вы вступаете в жизнь. У вас сильные молодые руки и голова, наполненная знаниями. Владейте нашей землей, умножайте колхозные богатства! Пусть ваша жизнь будет наполнена радостью труда и счастьем!
— Пусть будет так! — сказали аксакалы.
Потом слово снова взял председатель колхоза.
— Учитель Кадыр-ака Мирзаев подал заявление о приеме его в колхоз. Мы посоветовались и удовлетворили его просьбу.
Среди комсомольцев оживление. Все взоры обратились в сторону учителя. Неужели он идет в колхоз? Не может этого быть!
Но учитель утвердительно кивал: да, это так.
— Кадыр-ака с сегодняшнего дня считается бригадиром, — продолжал председатель. — И вот я спрашиваю у вас совета: кого взять в его бригаду? Вы знаете своего учителя, хорошо знаете. Подскажите нам своим советом, помогите укомплектовать бригаду.
В мехмонхане наступила тишина. Первой встала Дильбар Бакиева:
— Я училась у Кадыр-ака и сейчас хочу с ним работать. Запишите меня в бригаду.
За ней поднимается ее подруга Аман Эргашева:
— Меня тоже запишите в бригаду!
Двадцать комсомольцев, двадцать вчерашних десятиклассников, пошли за своим учителем. Для них это были первые шаги в самостоятельную жизнь. Трудно им было осваивать профессию хлопкороба, трудно было привыкать к физической работе в поле. Но никто из них не знал и не догадывался о том, что их учителю, всегда жизнерадостному и внимательному Кадыр-ака, во много раз труднее. Над ним посмеивались соседи. Коллеги по работе в школе считали его поступок мальчишеством и даже глупой выходкой. Но Мирзаев стойко переносил все. Он был уверен в своей правоте!
За центральной усадьбой колхоза простирались дикие степи. Весною они расцветали ярче, чем хорезмский ковер. Но кончится короткое время весны и, знойное солнце высушит травы, пожухнут цветы, и только суслики бегают по выжженной степи, да высоко в синем прохладном небе парят орлы.
И в эту степь пришли комсомольцы. Начался штурм полупустыни. Загрохотали бульдозеры и скреперы, зарокотали грейдеры и тракторы. Началась планировка будущей карты хлопковых плантаций. Прокладывались арыки — жизненные артерии полей, делалась промывка земли, чтоб удалить соль, вносились удобрения. Ребята трудились с энтузиазмом.
В эти дни в семье Мирзаева возник конфликт, который превратился в драму. Жена Кадыра Халоват никак не желала примириться с новым положением мужа. Она начала с упреков и кончила слезами:
— Я выходила замуж за учителя, а с колхозником жить не собираюсь…
Но Кадыр был непреклонен. Он все силы и знания, всю душу отдавал своим питомцам. Пусть заработок первый год будет низким, пусть грубеют руки, обветривается лицо — все это не главное. Главное то, что на его глазах, под его руководством люди самостоятельно вступают в жизнь.
Тогда Халоват решилась на последнее средство. Она заявила мужу:
— Если не оставишь бригаду, я уйду.
Мирзаев не оставил работу в колхозе.
Утром, с красными от недосыпания глазами и гудящей головой, Кадыр Мирзаев направился на полевой стан своей бригады. А там уже шла работа. Рузи Арипов, как опытный колхозник, развозил местное удобрение и указывал ребятам места, на которые следует класть больше. И это тот самый Рузи, упрямый и самовлюбленный, который месяц назад гордо заявлял:
— Я кончал десять классов не для того, чтоб копаться, простите за грубое слово, в навозе!
Рядом, не отставая от него, трудятся Дильбар Бакиева, Аман Эргашева, Раджап Шарипов. Пусть в действиях их нет еще должного мастерства и умения — они придут со временем, с опытом и прожитыми годами, — но уже сейчас первые успехи радуют. Ну разве он, Кадыр Мирзаев, имеет право бросить их, своих учеников, которые верят в него и идут за ним?
Кадыр Мирзаев переселился жить на полевой стан. Начались напряженные дни сева и первых поливов.
Хлопчатник — растение прихотливое. Он требует постоянного ухода и внимания. Кадыр дни и ночи проводил в поле. Он осунулся, похудел. Лицо обветрилось, покрылось загаром. Руки огрубели. Но радостью светились его глаза. Еще бы! 52 гектара земли, освоенные бригадой, обещают хороший урожай!
В один из майских дней на полевой стан пришел учитель Джаббар Сабиров, недавний коллега по работе в школе. Он критически осмотрел запачканную землей одежду Мирзаева и дружески сказал:
— Дорогой Кадырджан, бросьте заниматься не своим делом. Для этого ли вы окончили университет?
Мирзаев ничего не ответил. А Сабиров его молчание понял по-своему и продолжал:
— Вы образованный человек. Не позорьте себя. Подумайте над своим поступком, и вы поймете — это мальчишество. Кому нужен ваш так называемый героизм?
Кадыр опять ничего не ответил. Он молча вытянул руку, показывая на дорогу. Жест был красноречивее слов.
Сабиров растерянно заморгал глазами:
— Вы еще вспомните мои слова. Но тогда будет поздно!
Мирзаев отрицательно покачал головой и, не прощаясь, ушел в поле, где трудились комсомольцы.
А вечером его ждала радость. На полевой стан пришла жена, Халоват. Она принесла завернутое в платок блюдо душистого плова с изюмом и айвой, такого, какой любил Кадыр.
Халоват сразу же включилась в работу бригады.
Глава десятая
1
Спортивный зал быстро опустел. Едва закончилась тренировка, солдаты устремились во двор, к бассейну. Лето вступало в свои права, и находиться в помещении не очень-то хотелось.
Остались только двое — Чашечкин и Пушнадян — дежурные, им мыть пол. Так заведено: каждая секция после окончания тренировки моет пол, убирает спортзал.
Парни ловко орудовали швабрами. Коржавин смотрел на них и думал о том, что неплохо бы устроить боксерскую площадку на свежем воздухе. В распахнутые окна заглядывало вечернее солнце. Было душно.
— Руслан, иди купаться, мы сами домоем и все уберем, — сказал Чашечкин, выжимая тряпку.
— Обязательно сделаем, — подтвердил Пушнадян.
В спортзал заглянул Зарыка:
— Корж, иди сюда!
— Потом.
— Надо потолковать.
— Много будешь толковать, рано состаришься.
— Совершенно серьезно. Мы с Петром.
— По твоему тону можно подумать, что произошло чепе.
— Даже хуже.
Коржавин вышел.
Мощенко сидел на корточках в тени молодого тополя и что-то чертил сухой веткой на песке. Руслан и Зарыка присели рядом.
— Горим, братцы. Как шведы под Полтавой.
Зарыка вздохнул. Коржавин пожал плечами.
— Все может быть.
— Именно, — добавил Зарыка.
— Горим, братцы, — повторил Мощенко.
Коржавин положил руку ему на плечо:
— Кто повздорил с уставом?
— Пока никто. Пока порядок полный.
— Кто же тогда горит?
— Мы. Весь расчет.
— Не темни.
— А тут и так ясно. Больше не видать нашему расчету первого места.
— Это почему же не видать?
— Нагорного к нам переводят.
— Врешь!
— В штабе сказали. Батя приказ дал.
У Коржавина испортилось настроение. О рядовом Нагорном он слышал.
— Почему же именно в наш расчет?
— Так батя приказал.
— Это несправедливо.
— Батя считает по-другому. Он сказал, что если мы действительно самые передовые, самые лучшие, то неужели не перевоспитаем одного разгильдяя?
Зарыка сорвал травинку и взял ее в рот.
— Положеньице. Ты, Корж, знаешь Нагорного?
— Слыхал.
— Такого можно перевоспитать?
— Не пробовал.
— Петро, у нас, оказывается, новый Макаренко появился. Ты слышал, что Корж сказал?
— Заткнись.
Они помолчали. Каждый думал об одном и том же. О Нагорном. Школа воспитывала, воспитывала и не воспитала. Родители воспитывали, воспитывали и не воспитали. Из комсомола исключили. И в армии гоняют из подразделения в подразделение. Не человек, а вроде футбольного мяча. Где он ни побывает, от него только грязное место. И дурная слава. Так уж повелось: где Нагорный, тот расчет и склоняют на всех собраниях за чепе. Теперь этот футбольный мяч направили в их подразделение. Вроде штрафного удара.
— Надо к капитану Юферову сходить, — предложил Зарыка.
— Дело, — поддержал его сержант Мощенко. — Топай вместе с Коржем. А я к комсоргу сбегаю.
У двери капитана Юферова Зарыка остановился.
— Знаешь что, Корж. Ты займи тут оборону и перехватывай всех, никого не пускай. А я тем временем поговорю с капитанов.
— Действуй.
Он был у Юферова долго, минут двадцать. Коржавин устал ждать. Наконец появился Евгений.
— Ну что?
— Порядок. Будем воспитывать.
— ?!
— Не таращь на меня глаза.
— Кто будет воспитывать?
— Я! — сказал Зарыка и спохватился: — То есть ты, и Петро, и мы все. Понятно?
— Говори толком!
— Приказ не обсуждается, а выполняется.
Зарыка двинулся к выходу. Коржавин следом.
— Купаться?
— Нет. Капитан сказал, что Нагорный будет жить с нами. Я поменяюсь местом с Петром. Буду внизу, а Нагорный рядом.
— А Петро согласится?
— А что ему делать? Он, оказывается, об этом уже знает. Был у капитана. Потому и хмурый.
2
Рядовой Нагорный приготовился к самому худшему и сначала не поверил словам офицера.
— Шутите, товарищ лейтенант!
Офицер дал прочесть приказ командира.
— Убедился?
Сергей опустил голову. Он ждал всего, но только не этого. Он привык к наказаниям, привык к тому, что его переводили из части в часть, он свыкся с положением нерадивого солдата, нарушителя дисциплины. И теперь, сидя на гауптвахте, Сергей ждал, честно говоря, перевода. Мало ли куда можно сплавить солдата? А тут…
Нет, этого он понять не мог. Как же так? Его, дебошира и хулигана, переводят в лучшее подразделение. Не сон ли это?
Сдержанно и, как показалось Нагорному, неприветливо встретили его в подразделении капитана Юферова. Дурная слава шла впереди него. Она хуже дегтя и чернее сажи — мылом не смоешь, в парной не отпаришь.
Нагорному показали нижний ярус койки и тумбочку.
— Вот ваше место.
Постель была чистой и аккуратно прибрана. Из-под байкового одеяла светлела белая полоска свежей простыни. За дни, проведенные на гауптвахте, Сергей стосковался по чистой постели. Он с удовольствием лег на кровать.
— Товарищ, у нас на постель в верхней одежде не ложатся.
Нагорный вскочил. Перед ним стоял дневальный. Сергей поспешно поправил смятое одеяло.
— Извиняюсь.
— Пожалуйста.
Дневальный удалился. Сергей посмотрел ему вслед. Раньше он послал бы дневального к чертовой матери. И без тебя, мол, знаю! Но тут совсем другое. Знаменитое подразделение. О нем на всех собраниях говорят. У него самые лучшие показатели. Одним словом, отличное. Нагорный стушевался.
Минуту спустя он решил осмотреться. Чистота, порядок, уют. На окнах занавесочки, на тумбочках скатерки, на подоконниках цветы. А на стенах висят картины, плакаты, и по всему карнизу большой лозунг: «Мы живем и служим по-коммунистически!»
Нагорный прочел. Лозунг как лозунг. Кажется, ничего особенного. Ему приходилось бывать в различных казармах, видеть многочисленные плакаты и призывы. Все они были правильными и гладкими, как стекло. Прочтешь и даже не задумаешься, вернее, ничего не остается в душе. А тут — «мы живем и служим…» А как служить по-коммунистически?
У соседней койки на табурете сидел блондинистый солдат и пришивал белый подворотничок к гимнастерке.
— Здорово, друг, — сказал Нагорный.
— Привет. Если не шутишь.
— Твоя койка?
— Моя.
— Значит, будем соседями.
— Будем. Как говорят, не ищи койку, а ищи соседа.
Солдат начинал нравиться Нагорному. За словом в карман не лезет. Видимо, он не из тех службистов, что ради буквы из кожи лезут.
Нагорный протянул руку:
— Будем знакомы. Меня звать Сергей. Сергей Нагорный.
— А меня Зарыка. Евгений Зарыка.
— Здыка? — переспросил Нагорный. — Странная фамилия.
— Не Здыка, а Зарыка. Зе-а-эр-ы-ка!
— Зарыка, — повторил Нагорный и еще раз произнес эту фамилию мысленно, чтобы запомнить. — Ты откедова будешь?
— Не откедова, а откуда. Так, кажется, по-русски?