— Молодчина! — не удержался я.
— А ты послушай, что дальше было. Этот француз- богоотступник, проклятый католиками, преданный анафеме, в один прекрасный день пришел в церковь и упал на колени перед попом. «Простите меня, грешного, черт попутал, — говорит, — примите опять в лоно христианской религии!» Священник оторопел. А Таксиль слезно молил простить его грехи и публично каялся, что по наущению дьявола он выступил против бога. Представляешь, как обрадовались церковники. Они предложили ему, дабы очиститься от грехов, писать в защиту религии, разоблачать всех вольнодумцев.
— И он это сделал?
— Сделал. Он стал ревностно пропагандировать религию, писать о том, что ему удалось вырваться из когтей дьявола, который подбивает людей восставать против бога. Таксиль так душевно описывал козни дьявола, так яростно бичевал атеистов, что ему поверили. Его стали возносить. Сам папа римский пригласил его в свой ватиканский дворец. Он допустил Таксиля поцеловать святую туфлю и благословил его на борьбу с еретиками.
— А дальше?
— А дальше начинается самое интересное. Девятнадцатого апреля тысяча восемьсот девяносто седьмого года Таксиль выступил в Париже на большом собрании и подробно рассказал, как он в течение двенадцати лет морочил голову служителям церкви, как те верили его выдумкам про дьявола. Это был мировой скандал! Папа римский пришел в бешенство. Он был опозорен перед всем христианским миром. Таксиль своим поступком доказал, что папа римский не является представителем всемогущего бога, потому что никакого бога нет, доказал, что папа не святой, ибо его провел обыкновенный человек и он поверил сказкам, ему не помогло божественное наитие.
— Силен француз!
— А потом Таксиль написал свою библию о библии. В этой книге он подробно разобрал каждую главу главного религиозного учения и на конкретных примерах доказал все неточности, раскрыл бессмыслицу основных положений, высмеял убожество священного писания. Он назвал свою книгу «Забавная библия».
Рассказ сержанта меня заинтересовал. Такую библию я с удовольствием прочел бы.
— У тебя есть эта библия?
— Есть, дома.
— Напиши, пусть вышлют.
— Уже написал.
— Тогда я первый читать буду. Ладно?
— Ладно. Такую книгу полезно всем почитать.
Мы двинулись на танцплощадку. Оттуда уже давно неслись звуки духового оркестра. За вершинами деревьев вставала луна, большая и оранжевая, как желтый баскетбольный мяч.
Когда мы пришли, танцы были в разгаре. Мощенко, не теряя времени, пригласил девушку и утонул в двигающемся людском потоке. Я по привычке остался на месте, у решетчатой ограды, занялся наблюдением.
Объявили дамский вальс. Ко мне неожиданно подбежала Гульнара:
— Руслан, танцую с тобой!
Гульнара вальсировала прекрасно. Она была легка, как мотылек, и послушна, как партнерша, с которой уже станцевался.
Гульнара понимала, чувствовала каждое движение, каждое па, и танцевать с ней было приятно.
Музыка оборвалась неожиданно быстро. Вальс кончился.
— Куда тебя отвести? — спросил я.
— Куда хочешь.
Мы вернулись на прежнее место. Мощенко не отходил от девушки, с которой танцевал. Заиграли танго.
— Идем?
Гульнара улыбнулась радостно, кивнула.
Потом танцевали фокстрот, липси. В антракте к нам подошел Мощенко:
— Руслан, наше время кончается.
— Знаю.
Гульнара взяла нас под руки и повела с танцплощадки.
— Джигиты, я тоже ухожу.
Петро посмотрел на меня:
— Проводим?
— Обязательно!
Гульнара не возражала.
Путь к ее дому показался нам не очень далеким. Она жила в той. части города, которую считают старым городом. Кривые узкие улицы, дома без окон, высокие стены глиняных заборов, из-за которых выглядывают ветки фруктовых деревьев.
У моста через речку, которая петляла по старому городу, мы остановились.
— Дальше я пойду одна, — сказала Гульнара. — Спасибо, джигиты.
Она пожала руку Петру и потом двумя руками сжала мою.
— Спасибо, Руслан!
— Счастливо, Гульнара!
Мы подождали, пока она дойдет до своей калитки, потом повернули к военному городку.
В тот же день мы учинили Зарыке допрос. По всей форме. После отбоя подняли его с постели и привели в спортзал.
Евгений, конечно, догадывался о наших намерениях, шел и улыбался с видом победителя. Он ничего не скрывал, не отпирался, сознался во всем. Он рассказал все по порядку: как несколько дней, во время увольнения, подкарауливал Раису, как «случайно» встречался с ней у водопроводной колонки, как она пугливо сторонилась солдата, не давала ведра, чтобы напиться, а потом, уже на пятом «случайном» свидании, они заговорили. Теперь они часто встречаются у водопроводной колонки. На большее она не решается.
Что узнал Евгений? Очень много. Раису привезли сюда из Казани, где она, сирота, жила у родственников, окончила шесть классов, потом была за домработницу в большой семье, и год назад ее выдали замуж за шофера Галиева. У Галиева есть первая жена, она живет в отдельной комнате и является полновластной хозяйкой в доме. Старый шофер у нее под каблуком. Это она, старая, женила Галиева на молодой, чтобы в доме была бесплатная работница. Старая все дни проводит в гостях, а она, Раиса, не покладая рук трудится по хозяйству. Сейчас Галиев с женой уехали отдыхать к родственникам, и Раиса имеет немного свободного времени. Но никуда не выходит, о кино и парке даже не думает.
— Я считаю, что мы должны ей помочь, — сказал в заключение Зарыка.
— А я боюсь, что за такое ухаживание нам придется помогать тебе, — сказал Мощенко.
— Мне?
— Ну да, не Коржу. Помогать в смысле вкручивать мозги, ставить их на место.
— Может быть, ты поставишь вопрос на бюро?
— Хватай выше. На общем комсомольском. Если ты не станешь разумным.
— Разумным?
— Да, разумным. Разум, Евгений, помогает человеку объективно смотреть на окружающий мир.
— А не кажется ли тебе, что разум дан человеку для того, чтобы он лишний раз понял — жить одними расчетами, холодной рассудительностью невозможно! Человек не робот!
— Но чувства без разума слепы, — вставил я. — Это же банальная истина.
— Каждый человек прежде всего живет чувствами, — отбивался Зарыка. — Конечно, их надо подчинять разуму, однако чувства пока диктуют нам…
— Слушай, Евгений, зачем связываться с замужней?
Зарыка опять пытался спрятаться за мысли, вычитанные в модных произведениях.
— Любовь не знает прошлого. У нее только настоящее и будущее.
Мы с Петром улыбнулись. Потом сержант взял Евгения за пояс:
— Заруби себе на носу: никогда не протягивай лапы к чужим дамам. У тебя слишком хлипкое телосложение.
— Бросьте, ребята. Я же серьезно. Ей надо помочь вырваться в настоящую жизнь. Она как в клетке.
— Мы на службе, — ответил Мощенко. — У нас другие задачи.
— Не прячься за устав. В моральном кодексе что записано? Человек человеку — друг, товарищ. А она что, не человек?
— Она — чужая жена, — сказал я. — А чужая семья как чужое государство, вмешиваться во внутренние дела весьма опасно.
— Неправда! Она комсомолка.
— Комсомолка? — одновременно воскликнули мы.
— Комсомолка. И до сих пор аккуратно платит членские взносы. Она посылает их в Казань, на фабрику, где состоит на учете.
Последний довод оказался сильным козырем, нам нечем было крыть. Мы вернулись в казарму. Вопрос остался открытым.
Перед дверью в казарму Петро сказал:
— Жень, будь осторожней. Ты сам знаешь, чем все может кончиться.
— Спасибо, ребята.
В казарме стояла тишина, если не считать отдельных похрапываний и дружного посапывания. Дневальный, зевая, ходил вдоль коек.
Спать не хотелось. Я нагнулся вниз, к Зарыке.
— Жень!
— Ну?
— А тебе она нравится?
— Угу.
— Очень?
— Отстань.
— А ты бы на ней женился?
Он не ответил. Я повторил свой вопрос. Евгений приподнялся ко мне:
— На такие вопросы, друг, отвечают прежде всего девушкам. А ей бы я ответил положительно. Вот так, Корж.
Я натянул одеяло. Отношения между мужчиной и женщиной овеяны тайной. Наука бессильна раскрыть причины, связывающие родственные души. Древняя пословица гласит, что люди — это половинки яблок и человек всегда стремится соединиться со своей второй половинкой. Неужели ленинградец Евгений и татарка Раиса две половинки одного яблока?
В раскрытое окно вливалась струя прохладного воздуха. Луна бродила где-то над казармой, но ее мягкий серебристый свет заливал площадку, утрамбованную нашими сапогами, освещал тополя, угол спортивного зала, окна которого тускло поблескивали, и крыши ближайших строений.
Я смотрел в окно и думал о Зарыке и Раисе. В ней, честно говоря, я ничего особенного не находил. Девушка, вернее, молодая женщина как женщина. Есть лучше. Даже странно, что Зарыка остановился именно на ней.
Я думал о Раисе, а перед моими глазами вставали поочередно сначала Тина, а потом Гульнара. У них что- то было общее. Что именно, я не мог точно определить, но это что-то было несомненно.
Образ Тины начал расплываться. А первые месяцы службы я всякий раз, перед тем как уснуть, мысленно беседовал с ней. Я заставлял себя не вспоминать о ней, но сердце отказывалось выполнить приказ разума. Эта слабость раздражала меня. Я считал себя безвольным, никудышным человеком. И от этого еще больше страдал. И тосковал. Мне хотелось хоть на денек вернуться в Москву, встретиться с ней или хотя бы издали посмотреть на Тину. А побывать в Москве можно было только одним путем: стать примерным солдатом, заслужить поощрение отпуском домой. И я старался. Но старались и другие. Каждый из нас был неплохим солдатом, однако настоящего коллектива еще не было.
Так продолжалось до тех пор, пока не пришел в наш расчет Мощенко. Он никогда ничего не делал только для себя. Потом было комсомольское собрание. Командир нас не журил, но нам стыдно было смотреть друг другу в глаза. Какие же мы воины!
Дружба рождалась в солдатском ежедневном труде, во взаимопомощи и товарищеском контроле. Принцип — один за всех и все за одного — стал нашим железным законом. А моральный кодекс строителя коммунизма — вторым уставом. Так рождался наш коллектив. Мы боролись со всякой мелочью, добиваясь доверия и справедливости.
Время мчалось быстро. Казалось, что земной шар вертится с удвоенной скоростью. Работы было много, забот по горло, и, честно говоря, на тоску не находилось лишней минуты. О Тине я думал все меньше и реже.
И сейчас я рад, что могу говорить о ней спокойно. Я втянулся в размеренный ритм солдатской жизни. Она понравилась мне, я даже полюбил ее. За строгостью и придирчивостью командиров я увидел любовь к армии, я понял ее романтику, осознал важность своего положения. Быть воином ракетных частей — это почетно. Но этот почет налагает и особые обязанности. А они заключаются в том, чтобы всегда находиться в состоянии внутренней боевой готовности.
В современном бою успех дела решают секунды. Надо уметь и быть готовым в любое время дня и ночи выполнить любую боевую задачу. И теперь я думаю не столько об отпуске, сколько о том, что в наш расчет попал новенький, человек разболтанный и недисциплинированный. Как бы из-за его «деятельности» наш передовой дивизион не утратил своих позиций. Ведь мы связаны между собой, как звенья одной цепи. Стоит одному из нас допустить небрежность, ошибиться, как эта оплошность дорого обойдется всему дивизиону. А терять первенство нам не хочется. Неужели действительно мы сохраняем первенство только до зачетных стрельб?
В голову лезут всякие планы. А что, если Нагорного в день стрельб отослать в амбулаторию? От болезней ведь никто не застрахован. А без него мы выполним стрельбы на «отлично».
Сделать так, конечно, можно. Но кто на это пойдет? Капитан Юферов? Никогда. Мощенко? Ему даже не заикайся. Да и другие товарищи не поддержат, ибо это пахнет обманом. А кого обманываем? Самих себя. Случись бой, в первой же перестрелке за ошибки в стрельбе придется расплачиваться жизнями. Нет, такой план неприемлем. Надо действовать прямо и честно. Главное не оценки, а знания и навыки.
Глава двенадцатая
1
Тетушка Зумрат считала Гульнару взрослой девушкой и верила, что она никаких глупостей не натворит. Но когда утром соседка Ойхон, старая сплетница, сказала о том, что видела, как ночью Гульнару провожали два русских солдата, тетушка Зумрат задумалась. Не совершает ли она греха, давая столько свободы своенравной девчонке?
Гульнару она любила как родную дочь. Если соседи говорят худое о твоем ребенке, надо подумать, какую оплошность допустила в воспитании — так говорит мудрая народная пословица. Тетушке Зумрат не хотелось причинять неприятности Гульнаре, и в то же время долг обязывал. Она застегнула на все пуговицы халат и покрыла голову платком. Так будет выглядеть строже. И заглянула в комнату девушки.
— Гульнара-хон!
Гульнара укладывала вещи в походный рюкзак. Через час она уезжает с экспедицией в пустыню. Пришел сезон ловли змей: яд у них созрел.
— Что, тетушка?
— Хочу с тобой поговорить.
— Слушаю, тетушка.
Тетушка Зумрат вошла в комнату и встала у окна, поджав губы.
— Брось возиться с хурджумом.
— Это не хурджум, а рюкзак.
— Все равно, брось! Что за молодежь пошла! Надо почтительной быть, когда с тобой старшие разговаривают.
Гульнара, упираясь коленом в рюкзак, затянула ремень потуже и ловко защелкнула пряжку.
— Уф! Готово. — Выпрямилась, откинула прядь волос с лица. — Слушаю вас.
— Где вчера вечером была?
— Сами знаете где. В парке, на танцах.
— А кто провожал?
— Два товарища.
— Говори правду!
Гульнара недовольно повела плечом.
— Не пойму, почему вы сердитесь. Я же, честное слово, говорю вам правду.
— Кто провожал? — Тетушка вошла в раж.
— Два товарища. Я вам уже сказала.
— Нет, не все сказала. Эти товарищи — русские солдаты?
— Да, русские солдаты. Руслан и Петя. О Руслане я вам рассказывала. Помните, это тот, который Мурко победил?
— Ничего не помню! И знать не хочу никаких русских солдат!
Гульнара тряхнула кудрями:
— Я не маленькая. Сама знаю, с кем мне бывать.
— Ой-йе! Она не маленькая! Не мешайте ей! А краснеть кому приходится? Мне! В глаза соседям стыдно смотреть! С русскими солдатами ночью гуляет!
Это было слишком. Но Гульнара сдержала себя. Она нагнулась и стала быстро собирать разбросанные вещи, складывать их в чемодан. А тетушка Зумрат восприняла ее молчание как отступление и перешла в атаку.
— Чтобы никогда больше следов их здесь не было! Слышишь? Кувшин разбивается только один раз. И девичья честь тоже!
Гульнара с шумом захлопнула чемодан, легко подняла рюкзак и просунула руки в лямки.
— О чести моей не беспокойтесь. У меня своя голова на плечах. Черное к белому сразу не пристает.
Тетушка всплеснула руками.
— Ой-йе! Яйца стали учить курицу! Да если ты у котла потерлась, черная сажа всем видна! Слышит аллах мои справедливые слова!
Гульнара пошла к двери.
— До свидания, тетушка. Хаер, Зумра-опа! Я не сержусь на вас, только вы зря меня так провожаете.
— Не хочешь правду слушать? Но правда всем видна, ее подолом не закроешь. Думала я на старости лет спокойно пожить, тебя замуж выдать. Но какой джигит возьмет тебя! Вся округа знает, что ты с русскими солдатами ночью гуляла! Ой-йе! Ай-яй-яй! Ой-йе!
Гульнара видела, что спорить бесполезно. Она поправила рюкзак, взяла чемодан и, вздохнув, шагнула через порог.
— До свидания! Хаер!
Тетушка Зумрат долго бранилась вслед. Спокойствие Гульнары вывело ее из себя. Ни стыда, ни совести! Тетушка Зумрат в сердцах пнула гоночный велосипед. Нечистая машина. Ой-йе! Надо выдать Гульнару замуж. Лихой джигит и степного скакуна заставляет быть послушным и покорным. Ой-йе! Надо ее выдать замуж, пока не поздно, пока еще есть женихи! Надо посоветоваться с муллой Данияром. Да поможет аллах угомонить строптивую!