— Они схватили Рафаэля! — выпалил он. — Выманили из дома и куда-то увезли! Очевидно, его кто-то предал…
Микаэла испуганно вскрикнула.
Из дальнейшего рассказа Руперто выяснилось, что Рафаэля забрали какие-то типы в штатском. Это могли быть либо ультраправые, либо переодетые шпики из национальной полиции, прозванные «недотрогами». В прошлом году нам удалось захватить и уничтожить их главаря по кличке Наполеон (подлинное имя Артур Кордоба Лопес), но его правая рука Салазар от нас ускользнул…
Как они напали на след Рафаэля, который являлся видной фигурой в Сопротивлении, знал всех по именам, знал о существовании загородного дома? Разумеется, мы надеялись, что Рафаэль будет молчать. Уж от кого, от кого, а от него враги вряд ли что выведают, тем более что он уже побывал в их лапах. И нам он постоянно твердил, что в случае провала лучший способ выстоять — молчание. Можешь кричать, нести всякий вздор, но ни в коем случае ни в чем не признавайся, ибо любое признание равноценно гибели… Так он учил нас, следовательно, и сам будет вести себя так же, хотя, черт его знает, что может случиться.
— Вы сами разложили партию, — глухо проворчал Руперто. — А теперь, как видите, они бьют нас нашим же оружием!
Мне нечего было возразить, но его упрек свидетельствовал о том, что Руперто жил прошлым. А Микаэла разволновалась. Она отличалась эмоциональностью, которая усилилась после гибели Гран Гато и священника Камило Торреса, ее кумира. Пресса сообщила об этом 17 февраля, а выборы предстояли 6 марта, что давало основания как-то увязать оба эти факта.
Микаэла схватила кипу листовок — а в ней было не менее нескольких сот — и подбросила их к потолку. Листовки разлетелись по всей комнате.
— И вот этими бумажками мы хотим кому-то помочь? — выкрикнула она. — Это и есть ваши методы, Руперто! Они давно устарели! Мы призываем соблюдать порядок во время выборов, а нас тем временем хватают и прихлопывают одного за другим!..
— Но узнаем мы об этом не сразу, — осмелился дополнить ее Руперто. — Мы получили известие… только сегодня…
Как оказалось, наш наставник исчез еще двое суток назад. Выяснилось это не сразу, потому что он не покидал своей норы иногда по нескольку дней. Его исчезновение обнаружил курьер, прибывший с пакетом из Центра. Он-то и заметил возле квартиры Рафаэля сигнал, свидетельствующий о том, что явка сгорела. Соседи рассказали, что позапрошлой ночью слышали какой-то шум. Одно было хорошо — Рафаэль успел поставить на стене дома знак и таким образом оповестить нас о провале. Более того, после первого допроса ему удалось переслать записку через одного полицейского, который нам симпатизировал. В записке Рафаэль сообщил, что его подвергают жестоким пыткам и что долго он не протянет. Стало очевидно, что ему придется дать кое-какие показания, поэтому нам следовало побыстрее куда-нибудь скрыться, а потом попытаться устроить ему побег. Если же побег не удастся, то он погибнет, что для него, пожалуй, будет лучшим выходом.
Пока я читал записку, меня бросало то в жар, то в холод. Организовать побег — это слишком серьезное задание. Жаль, что среди нас уже не было ни Герберта, ни Сосы. Я немедленно отправился в штаб, наметив примерный план действий. Мне было понятно, почему Рафаэль решил пожертвовать именно этим домом: неподалеку располагались две наши базы, и местность вокруг мы знали как свои пять пальцев, а потому можно было рассчитывать на успех. Проблема состояла в том, сумеем ли мы так быстро собрать необходимые силы, чтобы вступить в схватку с полицией.
Разослав курьеров, я занялся организацией засады. У меня мороз побежал по коже, когда я узнал о потерях, которые понес наш штаб. Гран Гато в свое время в шутку называл его Пентагоном. В будущем нам предстояло организовать новый Центр, а сейчас нас интересовало другое: действует ли нынешний? Раз кто-то выдал Рафаэля и этот кто-то среди нас, то он может выдать и кого-то из нас.
Я с нетерпением ждал, когда прибудет подкрепление. Помимо моей группы, группы Рафаэля и еще трех ячеек (каждая насчитывала по пять человек) в городе действовали шесть групп, укомплектованных членами Молодежного союза, способностей которых мы не знали. Существовало еще объединение имени 12 Апреля, но никто из нас не имел ни малейшего представления о его численности. Надеяться на помощь со стороны крестьян не приходилось, поскольку они были от нас слишком далеко.
Обложившись учебниками, схемами и планами, я был похож на полководца, оставшегося без солдат. В комнату вошла бледная как мел Рената и помогла мне собрать вещи перед переездом на новое место. Сколько времени и энергии потратили мы на овладение теорией, изучение местности вокруг столицы, чтение карт, освоение оружия, проведение ночных маршей, а что толку? Хорхе раздобыл где-то три легких пулемета, которые мы установили на грузовике. Настроение у нас немного улучшилось.
Жаль, что пришлось оставить нашу штаб-квартиру. Стратеги из Центра, по сути дела, никогда никаких важных вопросов с нами не обсуждали, если не считать вопросов посылки за границу. Планы, которые мы разрабатывали, в большинстве носили общий характер, а в деталях были не всегда ясны. Вся деятельность руководства сводилась по существу к тому, чтобы одобрить или не одобрить то или иное предлагаемое мероприятие, получить от нас деньги, подписать очередное коммюнике, не больше…
Все эти мысли крутились у меня в голове, когда мы в сопровождении директора школы Лиза, который, как мог, подбадривал нас, покидали наше убежище. Всех волновал один вопрос: что, если не удастся помочь Рафаэлю?
Я очень обрадовался, когда под вечер к нам явился Каталан с пятью смельчаками и несколькими противотанковыми гранатометами. Каталан в свое время допускал немало ошибок: то забирал у нас оружие, то присылал нам товарищей, возвращавшихся домой из-за границы, без учета их подготовки. К тому же нередко вел себя крайне легкомысленно: посиживал в пивнушках, начинал палить без надобности. Он горел желанием рассчитаться с Салазаром, который убил его лучшего друга.
— Как только ты его схватишь, вся банда сразу разбежится, — уверял он меня.
Всего собралось сорок человек. Я лично командовал пятеркой смельчаков Каталана, познакомил их с путями отхода, назвал адреса запасных явок и врача, который в случае необходимости мог оказать помощь, не вдаваясь в расспросы. Совершив налет, мы должны были разбежаться в разные стороны.
Каталан не ошибся, уверяя, что полицейские разбегутся, как только увидят своего шефа мертвым. Полицейские ехали на машинах с погашенными фарами, однако мы заранее предусмотрели этот вариант и зажгли свет в доме напротив. На этом фоне хорошо просматривались контуры шести или восьми полицейских машин, двигавшихся почти бесшумно. Подъехав к дому, машины остановились, и из них вылезло довольно много полицейских. Пересчитать их нам не удалось, да мы и не могли стрелять, пока не опознаем своего товарища.
— Смотри, не задень во время перестрелки Рафаэля, — предупредил я Каталана, который, насколько мне было известно, завидев врагов, мог начисто позабыть о цели акции.
Но, слава богу, ему довольно быстро удалось опознать Салазара, а рядом с ним щуплого Рафаэля. Их сопровождали пять или шесть полицейских. Приблизившись к ним шагов на двенадцать, Каталан выхватил из-под пиджака автомат и дал несколько очередей. Все бросились на землю, а он, понимая, что сейчас враги опомнятся и откроют ответный огонь, перемахнул через забор и был таков.
Настала моя очередь действовать. Тот, кто любит наблюдать за ходом вот таких стычек и перестрелок, пусть лучше идет в кино — там это смотрится интересней. В действительности же все происходит как-то буднично и так быстро, что многого даже не успеваешь понять.
О нашей операции на следующий день писали в газетах, особенно подробно в либеральных, а частные радиостанции (их у нас в стране насчитывается более 80) известили своих слушателей о «сражении в седьмой зоне». Государственное телевидение назвало наши действия «кровавой баней террористов», а нас приравняло к современным мафиози.
Когда перестрелка стихла, мы отошли, унося с собой троих раненых. Две пули достались и Рафаэлю Т., которого мы все же освободили. Осталась на месте и одна из наших машин: у нее оказались прострелены все шины. Сгорел дом, дававший нам убежище, — в него угодил фаустпатрон.
К счастью, полицейские нас не преследовали: они тоже понесли большие потери. Правда, в газетах о потерях не упоминалось, как, впрочем, и о том, какие подразделения органов безопасности принимали участие в операции. Но главное было сделано — Рафаэля мы вызволили, а Салазара убили. Правота Каталана вскоре подтвердилась: банда «бессмертных» распалась сразу после гибели их шефа.
* * *
За день до выборов — это была среда — я навестил Рафаэля на его новой квартире, купленной на наши деньги, которые, к слову сказать, улетучивались словно дым. Он залечивал раны, не упоминая о перенесенных страданиях.
— Тебя выдал кто-то из наших, — сообщил ему я и перечислил человек десять, которые знали его прежний адрес. Меня это очень мучило, а Рафаэль только рукой махнул.
Меня это потрясло, ведь он считался специалистом по конспирации и постоянно выражал недовольство тем, как мы принимаем меры безопасности, а теперь так легко отмахивался от этого. Он успокаивал меня, уверяя, что все, кто знал о его квартире, участвовали в его освобождении и, следовательно, легко могли сорвать операцию. Так что вполне возможно, что предал его кто-то из соседей, а может, его просто-напросто выследили…
— Не ломай голову, — сказал он в заключение. — Всего не предусмотришь…
Мне такое утешение не понравилось. А потом вдруг мне пришла мысль, что он намеренно демаскировал себя и подвергся аресту, чтобы мы могли принять участие в его освобождении. Ведь вопреки линии партии он, как и я, рвался в бой, а потерпев фиаско, остался сторонником вооруженной борьбы. Таких фанатиков, как он, я еще не встречал, но нет, он был слишком дисциплинирован, чтобы не подчиниться решению партии. Что ни говори, в душе у меня все же осталось какое-то недоверие.
— Да, чуть не забыл, тебя избрали в Центральный Комитет, — сообщил он мне хриплым голосом. — Только не подумай, будто это случилось потому, что тебе удалось вызволить меня из тюрьмы…
— Этим занимался Каталан…
— Помолчи лучше, ведь разработал и провел операцию ты. Короче, ты догадываешься почему?
Я покачал головой. Как бы то ни было, имея за плечами четырехлетний партийный стаж, я стал одним из руководителей пусть немногочисленной, но реально существующей партии, являвшейся главной силой Сопротивления!
— В Центральный Комитет тебя избрали за твои предвыборные призывы, — сказал он. — Именно они показали, что ты созрел для ответственной руководящей работы.
— Почему же тогда правое крыло голосовало «за»? — негодующе воскликнул я. — И Анхель, и Леонардо, и даже Виктор…
Виктор Мануэль Г. был нашим первым секретарем.
Правда, видели мы его очень редко, так как он руководил партией, пребывая в Мексике, а когда появлялся в стране, то находился в глубоком подполье. За его голову была назначена большая награда. Разумеется, избрание меня в Центральный Комитет не обошлось без его вмешательства.
— А что они могли сказать? — пробормотал Рафаэль таким тоном, что я сразу понял; не стоило задавать ему этот вопрос.
Тогда я еще не входил в состав руководства, и, следовательно, меня это не касалось. Какой же он формалист! Подумать только: мы сидим в одной лодке, а нас уже обвиняют во фракционности…
— Ни Леонардо, ни Виктор не могли ничего возразить, потому что с субботы их никто не видел.
— Как это понимать?
— Так и понимать: их похитили так же, как меня, но меня вот освободили, а им счастье не улыбнулось. Мы, очевидно, не только их недосчитаемся…
Будучи не в силах сдержаться, я вскочил со своего места. Черт возьми, в то время как мы полагали, что можем торжествовать, нас подстерегал такой удар… Мои подозрения в отношении Рафаэля окончательно развеялись: ведь его похитили в то же самое время! Следовательно, удар по левым силам был спланирован заранее и умышленно нанесен перед выборами, когда армия и полиция оставались в своих казармах и представителям хунты было нетрудно сделать вид, будто их вины в этом нет. Бесследно исчезли не только Виктор, Леонардо и другие представители старой гвардии, но и левые революционеры — всего более двадцати человек, как сообщил Рафаэль…
Руководство партией временно возглавил Бернардо. Меня и еще двух товарищей срочно избрали в состав Центрального Комитета, чтобы хоть как-то залатать образовавшуюся брешь…
Но что мы должны были делать?
Лишь 15 марта, то есть спустя девять дней после выборов, были обнародованы их результаты. Из 458 тысяч оказавшихся действительными голосов 201077 было подано за либерала — профессора Мендеса, декана моего факультета, оставшиеся голоса поделили между собой представитель умеренных Агилар, начальник моего отца, и представитель крайне правых полковник Пансиано. После долгого перерыва старый конгресс, все еще находившийся в руках реакции, странным образом проголосовал за М., хотя он из-за широкомасштабных подтасовок результатов выборов в провинции не получил абсолютного большинства. Согласно конституции это давало право конгрессу проголосовать и за А., набравшего 146000 голосов, то есть оказавшегося по числу голосов вторым.
Все это выглядело слишком подозрительно, но газеты уже раструбили на весь мир о том, что победу в нашей стране одержали левые силы.
В действительности же М. заменил своего брата, который ушел из жизни при загадочных обстоятельствах в тот самый момент, когда революционно настроенные левые уже жаловались на исчезновение 28 своих товарищей. Поиски пропавших не были скоординированы, каждый пользовался своими источниками и искал прежде всего своих людей без всякой надежды на положительный результат.
Вот в какой обстановке собрался на свое заседание Центральный Комитет. Давление, которое мы испытали извне, приглушало противоречия, однако действия правого крыла не оставляли никаких сомнений в том, что «оно, как только могло, старалось сделать выборы демократичными», в то время как мы обвиняли либералов в причастности к последним преступлениям военного режима и старались разоблачать их альянс с диктатурой. Бернардо пытался смягчить остроту отношений, заклинал крепить единство партии. «Факты позволяют нам, товарищи, утверждать, что наша сила заключается в сплоченности», — уверял он, но его не очень-то слушали. Однако, когда я сказал, что нам следовало бы обсудить исчезновение двадцати восьми товарищей, меня грубо оборвали. Лишь Бернардо взял меня под защиту — он был великодушен.
Я замолчал, решив, что с меня хватит. Как и в январе, мы были вынуждены капитулировать перед теми, кто не привык слушаться советов.
Из-за болезни Рафаэля пришлось собраться у него.
— Ты даже рта не раскрыл, — бросил он мне упрек, когда я уходил последним. — Зачем тебя ввели в состав комитета?
— Я не принадлежу к числу тех политиков, которые не закрывают рта, — возразил ему я.
* * *
Через день я делал доклад в своей группе. Чтобы не пасть в глазах Бланки, я умолчал о своем жалком дебюте. Она же ни на минуту не спускала с меня глаз, вся обратившись в слух. И мне подумалось, что, если бы ее избрали в состав ЦК, она была бы там намного полезнее, чем я. Она много знала и умела использовать свои знания в нужный момент. Мне же нередко не хватало аргументов как раз тогда, когда они были нужны.
— С точки зрения идеологии мы отдаем себе отчет в том, что наша организация — объединение неестественное и неустойчивое… — говорила Бланка. — Не стоит обманывать себя, товарищи, руководить революционными акциями народа так, как следовало бы, мы все еще не научились. Наша сила в мужестве наших бойцов, в решительности наших командиров, в тех финансовых средствах, которыми мы располагаем, но не в нашем единстве с народом. А нам предстоит добиться такого положения, чтобы наша партия стала генеральным штабом революционной войны…