— Этот вопрос исчерпан, — заявил председатель и, как показалось Луишу, облегченно вздохнул. — Господин Бранку, пожалуйста, расскажите теперь нам о грунтовых водах.
Луиш от неожиданности вскочил, но, прежде чем успел открыть рот, вмешался Каяну:
— Я возражаю! Мы не можем заслушивать заинтересованное лицо в качестве нейтрального специалиста.
— Однако господин Бранку является…
— Совладельцем бурового общества, — подсказал Каяну. — Я наводил справки: он владеет частью капитала.
— Пять процентов для такой фирмы почти что ничего, — произнес Луиш и обратился к своему противнику: — Но вы правы: я заинтересован в бурении скважины. Это же моя профессия — орошать землю, чтобы ее можно было обрабатывать.
— И кто же будет это делать?
— Каждый, кто заключит с нами договор.
Каяну зло усмехнулся:
— Вы имеете в виду тех, у кого есть деньги?
Капитан-лейтенант постучал по столу:
— Господа, так мы не сдвинемся с мертвой точки! Слово предоставляется господину Бранку.
— Итак, как мы уже выявили на примере с трубами…
— Дешевый трюк, — перебила его Жозефина. — Цыгане в цирке показывают фокусы получше.
— Я понимаю причину вашего недоверия, но факт остается фактом…
— Прекрасно, что вы начинаете понимать нас, — констатировал Каяну. — Большинство деревни против, даже если вы все встанете на голову. — Он выпятил нижнюю губу и переводил взгляд своих глубоко сидящих глаз с одного на другого.
Председательствующий некоторое время молчал.
— Давайте придерживаться сути дела, — снова напомнил он о себе. — Кое-кто видит смысл революции в ликвидации всего, что ему не нравится, — добавил он внушительно, — и не только у вас. На флоте тоже существовало такое направление. Представьте, кое-кто из унтер-офицеров весной намеревался уничтожить наши подводные лодки, поскольку им они не нравились. Их поддержало «демократическое» большинство… под тем предлогом, что они стране не нужны.
— А для чего они вам все же нужны? — уточнил Каяну.
Все молча уставились на него. Наконец в тишине прозвучал голос Пату:
— Каждому известны значение и роль нашего флота.
Капитан-лейтенант взял себя в руки и обратился к Каяну:
— Я сам подводник и мог бы вам это объяснить, но ведь мы собрались здесь совсем для другого.
— Подводные лодки, — высказался Пату, — являются гордостью флота.
— Почему же? — спросил Каяну.
— Потому что это чудо техники.
— Помолчи, — посоветовал Маркеш другу.
Все старались уйти от темы, как это бывает в тех случаях, когда уже ничего нельзя спасти. Луиш рассматривал рисунок на настенном коврике, как будто именно там надеялся найти спасительную идею. Но нет, голова была по-прежнему пуста, и, чтобы вернуться к теме разговора, он заметил:
— Во всяком случае, цель бурения нам более понятна, чем предназначение подводной лодки.
Председательствующий с ехидцей поинтересовался!
— А больше вы нам ничего не хотите сообщить?
— Вот разве что, господин Салема… — Людей, носивших какой-нибудь титул, Луиш предпочитал называть по имени — это казалось ему более демократичным. Потом он решил закурить сигарету, чтобы хоть немного заглушить голод. И вдруг, словно следуя внезапно пришедшей ему в голову мысли, он обратился к противной стороне: — У меня предложение… Поскольку вы верите только в то, что можно лицезреть собственными глазами, за исключением разве что господа бога…
— Оставьте религию в покое, — предупредил его Маркеш. — Нам и без того достаточно трудно.
— Рядом со скважиной есть старый колодец… Измерьте в нем уровень воды сейчас, а еще раз по окончании буровых работ. Если уровень понизится, то есть вы окажетесь правы, обязуюсь засыпать скважины за счет фирмы.
— Ну вот, — воскликнул капитан-лейтенант, — наконец-то появилось дельное предложение!
Жозефина надула щеки:
— В этом что-то есть… А вы дадите нам письменное обязательство?
— Конечно, — ответил Луиш, выпуская изо рта сигаретный дым.
Против такого предложения возразить им нечего. Если они боятся за свою воду, они должны с ним согласиться, но если они не хотят, чтобы у Пату была вода, то это сейчас же выяснится. Они должны раскрыть свои карты, ведь он припер их к стенке, хотя не чувствовал при этом никакого удовлетворения.
Противная сторона пошепталась, а затем Каяну сказал:
— Просим объявить перерыв. В обсуждении этого вопроса должна принять участие вся деревня.
* * *
Когда они вышли во двор, освещенный косыми лучами заходящего солнца, Шуберт набросился на Луиша:
— Вы что, всерьез думаете, что я это подпишу? Кто может дать гарантии, что уровень воды останется прежним?
— Мы можем их дать. Но если даже вы сомневаетесь в этом, то чего ждать от них?..
— Гарантии и ответственность — это не одно и то же! Дружище, представьте себе, каковы могут быть последствия: триста пятьдесят тысяч эскудо окажутся выброшены на ветер, а это, считай, половина стоимости бурильной установки.
Послышалось тарахтение, и вот уже возле вышки, где расхаживали солдаты, остановился мотоцикл Михаэля о Грасой на заднем сиденье. Не торопясь они сошли с мотоцикла, словно намереваясь показать деревенским жителям свое превосходство.
— Мартин, мы должны пойти на риск.
— Почему это «мы»? Меня никто ни о чем не просил. Это ваша инициатива, вы и должны нести ответственность за названную сумму.
— Пожалуйста! Моя доля капитала…
— Ее не хватит даже на то, чтобы покрыть неустойку. А если здесь нас постигнет неудача, то мы с вами — банкроты! — Шеф хватал ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег: — Нет, пора кончать. Так работать нельзя. Это же сумасшествие какое-то! Так и здоровье подорвать недолго… Придется собирать вещи и возвращаться в Германию.
— Отец, не теряй головы после первой же неудачи, — посоветовал Михаэль.
— После первой неудачи? Я, наверное, тебя неправильно понял? Что еще должно произойти? С меня хватит, я и так долго держался. Остается только, чтобы они меня убили! — И он показал на крестьян, на «мерседес». — Знаешь, если не уверен в собственной безопасности, пора упаковывать чемоданы и сматываться.
Граса поднесла руку ко рту и закусила зубами палец, чтобы не закричать от испуга, охватившего ее при мысли, что самый дорогой для нее в этом мире человек вдруг покинет ее.
— А что будет с ней? — задал отцу вопрос Михаэль. — Она же не может уехать…
Подошел Марью — он беседовал с буровиками.
— Они считают, что это хорошее решение, — сообщил он. — Энрике полагает, жители деревни согласятся.
— А, — махнул рукой Луиш, — от крестьян можно всего ожидать.
— Наконец-то и до тебя кое-что стало доходить, — прошептала Граса на ухо отцу, — Любить бедных и находить с ними общий язык — это различные вещи…
Он взял ее за руку, но она вырвалась:
— Справедливость, социализм — болтовня все это…
— Для меня это не болтовня.
— Конечно нет, — сказала она сдавленным, чуть ли не плачущим голосом. — Полутора лет тебе не хватило, чтобы убедиться, куда все это ведет… И я знаю почему. Знаю, чего ты ждешь от революции: она наконец-то решит все твои проблемы!
— Что за проблемы? — спросил Марью.
Граса повернулась к нему и, задыхаясь, горя желанием освободиться от всего, что ее так угнетало, выпалила:
— Когда не надо казаться умным, деятельным, каким он, собственно, никогда не был! Когда не надо больше никого из себя изображать! Когда не надо бороться с конкуренцией, поскольку ее не будет… Всего, что его так или иначе тяготит, не будет при социализме, поэтому не надо никуда рваться, делать больше, чем другие, можно оставаться обычным середнячком! — Она резко обернулась к Луишу и бросила ему в лицо: — Не правда ли, это твоя самая большая мечта? А когда из этого ничего не получается, ты устремляешься навстречу беде и тащишь за собой нас.
Она замолчала и лишь прерывисто дышала, испытывая удовлетворение от того, что выплеснула все накопившееся у нее на душе. Но Луишу казалось, что устами дочери говорила Изабел, с ее расчетливым умом, видением мира, самоуверенностью, деловитостью…
— Тебе уже лучше? — сдавленно спросил он и почувствовал, что ее слова задели его за живое. Было ли ему больно от того, что Граса не понимала его, трудно сказать, но устремленный на него взгляд привел Луиша в замешательство. — По-твоему, я неудачник? — спросил он у дочери.
— Возьми свои слова обратно! — набросился на нее Марью, но она не обратила на него внимания.
— Понимаешь, па, Мартин Шуберт прав, — деловито проговорила она. — Он заключил договор с Пату, а жителей деревни это не касается. Успокоить их — дело властей. С какой стати засыпать буковую скважину да еще платить за это?
— Ты такая же, как мама! — крикнул Марью.
— Хорошо, что вы о ней еще помните, — ответила она холодно. — Она вам еще понадобится, когда дело дойдет до денег. А может, вы собираетесь расплатиться той старой автомашиной без колес, что стоит во дворе? Или же расстроенным роялем, неисправной мойкой для посуды, прогнившей парусной яхтой? Но все это рухлядь, а других ценностей у вас нет, за исключением внутренних, язвительно заключила она. — Ваша самоотверженность, ваши мечты о равенстве и справедливости — это все пустое… Помогая слабым и обиженным, вы прежде всего хотите возвысить себя, но никто вас за это особенно не поблагодарит, а менее всего те, о которых вы так печетесь.
* * *
Едва Луиш опустился в кресло с бледно-лиловой обивкой, как Пату поставил перед ним чашечку ароматного кофе и бросил заговорщицкий и в то же время бодро-озабоченный взгляд. Всем своим видом он хотел дать понять, что все еще может уладиться. Луиш страшно проголодался, но не решался ничего взять со стола. Казалось, от одного вида деликатесов, до которых легко дотянуться, боль в желудке усиливается. Председательствующий между тем пил воду со льдом, а Маркеш потягивал глоточками кофе.
Луиш чувствовал себя разбитым, расстроенным, и вовсе не из-за заявления Шуберта, от которого можно было ожидать чего угодно. Нет, разочаровало его совсем другое — жестокость Грасы, ее неуважительное отношение к людям, ее нетерпимость к нему, в то время как все, что бы ни делал Михаэль, она безоговорочно принимала.
И это его любимая дочь! Ревновал ли он ее? Об этой глупости не могло быть и речи, поскольку ревность всегда боится сравнения, а ему нечего этого опасаться. Какими преимуществами обладает этот юнец, не считая свежести — такого естественного в девятнадцать лет качества? Но неуважительный тон, каким она с ним говорила, причинял Луишу боль. Сможет ли он когда-нибудь забыть ее слова, что он прикрывается высокими идеями, потому что абсолютно ни на что не способен в деловой сфере? Она считает его неудачником только потому, что он остался простым инженером, а не стал техническим директором «Гидробура», крупнейшей буровой фирмы страны.
На некоторое время воцарилась тишина, а потом председательствующий пожелал знать результаты совещания.
— Мне очень жаль, — заговорил Каяну голосом, в котором сожаления не чувствовалось, — но деревня отклонила ваше предложение. — Он походил сейчас на игрока в покер, который за словами пытается скрыть свои истинные переживания, и Лукшу стало ясно, что причина отказа в том, что крестьяне настроены против Пату.
— Почему? — озадаченно спросил офицер.
Каяну кивнул в сторону Хозяина дома, который как раз наливал воду в стакан:
— Он может подстроить так, что в колодце уровень воды не понизится, но и деревне она не достанется. Он в этом разбирается. А потом он нас слишком часто обманывал.
— Тогда надо выставить охрану, — предложил Луиш.
— Это будет расценено как захват земли, — воспротивился Пату. — Это противозаконно! Так все обычно и начинается.
— Вот видите, — выкрикнула Жозефина, — контроль его не устраивает!
— Кто даст гарантии, что вы сами ничего не сделаете с колодцем? — наступал Пату. — Вы сами вычерпаете воду, а потом потребуете засыпать скважину! — И он обратился к председательствующему: — Прошу выяснить этот вопрос в соответствии с законом.
Капитан-лейтенант молчал, с трудом сдерживая себя. Под кожей у него ходили желваки: очевидно, он был сыт всем этим по горло.
— А не могли бы вы выставить охрану у колодца? — спросил у него Маркеш.
— Вы хотите, чтобы над нами смеялись? Нас это меньше всего касается, — заявил офицер.
— Итак, никто не хочет давать никаких гарантий, — уточнил Каяну. — В таком случае вашему плану грош цена. Предположим, мы окажемся правы, то есть уровень воды понизится. Кто обеспечит засыпку буровой скважины?
— Вы можете обжаловать все в письменном виде, — заверил его Маркеш.
— Обжаловать? — рассмеялась Жозефина. — У нас уже есть опыт судейского разбирательства.
— Судьи-то все старые, — поддержал ее Каяну. — Поэтому жандармов Салазара и его палачей они выпускают на свободу, а выдачу свидетельств на разделенную землю затягивают. Новых полноправных владельцев земли нет ни в одной поземельной книге, ни в одном поземельном кадастре, вот старые владельцы и ждут дальнейшего развития событий, сидя за границей. Потому мы и не идем ни на какие уступки, — произнес он, сжимая в кулак руку, державшую карандаш. — Хотим показать, как нужно действовать… Если у Пату заработает насос, — продолжал он спокойнее, — то уже ничего не изменишь. Решать надо сейчас, и деревня говорит «нет».
Речь шла, насколько понял Луиш, не только о Пату. Собственно говоря, для него это не было откровением, он знал об этом давно. Суть происходящего заключалась не в распрях между богатыми и бедными в масштабе деревни, которые можно было погасить сообразно здравому смыслу, а в том, что «Каптагуа» оказалась как бы между двумя лагерями, на которые раскололась нация. Что же теперь предпринять?
Потерпев поражение, он, как это нередко случалось с ним и прежде, попытался взглянуть на происходящее как на своего рода спектакль с шестью великолепно выписанными ролями. На роли неимущих как нельзя лучше подходили толстая Жозефина и профсоюзник в рубашке, на роли имущих — бургомистр Маркеш, ловкач Пату и пребывавший в нервном возбуждении Салема, а ему, Луишу, досталась роль неудачника, ничем не примечательного специалиста, растерявшегося при встрече с неподатливыми крестьянами.
Ах, как он любил сцену, в особенности драмтеатр! Чтобы посмотреть спектакль Брехта, они о Изабел даже во Франции побывали. Брехт помог ему понять суть происходящего в мире. Правда, понимание это должного эффекта не давало, поскольку для этого, наверное, нужно было быть другим человеком, однако оно все же позволяло ему разбираться в ситуации и рассматривать ее как игру. По крайней мере, оно давало успокоение, подобно тому, как люди, идущие по лесу, чтобы прогнать собственный страх, начинают насвистывать. А впрочем, все это в прошлом.
Откуда-то издалека услышал он вопрос бургомистра, который спрашивал, как долго Каяну намерен удерживать поле битвы, и ответ последнего: до тех пор, пока не исчезнет буровая установка. Офицер взглянул украдкой на часы, и Маркеш, воспользовавшись моментом, поинтересовался, каким путем он собирается навести порядок в деревне, на что тот заявил, что из-за какой-то скважины стрельбу открывать не будет. Бургомистр повернул голову в сторону Луиша:
— Господин Бранку, поскольку население протестует, наверное, придется прекратить работы.
— Прекращать работы нельзя, — глухо обронил Луиш, — иначе здесь просядет почва.
Словно сквозь дымку увидел он, как Жозефина толкнула в бок своего соседа, да так сильно, что карандаш Каяну скользнул по бумаге. Ему было безразлично, что Маркеш внезапно переменил свою точку зрения и теперь противная сторона может торжествовать. Ему казалось, будто он находится в глубокой яме, а слова скатываются на него сверху, как камешки.
— Остановить работу? И это предлагаете вы? — резко, но с каким-то облегчением спросил председательствующий, и Маркеш заверял его:
— Да, покой и порядок для меня важнее всего. Никаких новых происшествий! Мир в общине превыше благополучия отдельного лица, пусть даже действующего в соответствии с законом. — И, обращаясь к Пату, которого он, по-видимому, решил принести в жертву в преддверии избирательной кампании, елейным голосом заявил: — Новое время требует уважать волю большинства даже в том случае, если это большинство заблуждается.