— В чужие дела я всегда вмешиваюсь неохотно, — проговорил Карлуш, — но, как мне кажется, в вашем доме не хватает хозяйки.
— Ага, это Изабел тебя сюда послала?
— Вполне вероятно, шурин. Однако в таком случае ее что-то тянет сюда.
— А, па, — воскликнула Граса, — скажи же что-нибудь!
Луиш промолчал, а Карлуш продолжал:
— В том-то и дело, что она не хочет ехать в Испанию. Она питает определенную слабость к вам.
— Она может вернуться в любое время, — произнес Луиш. — Это ведь она ушла от нас, а не мы от нее.
— Всему виной это бюро. Вы же знаете, не будь его, она давно бы вернулась… Так, может, теперь этот вопрос решен?
— Тот, кто думает, что с нами кончено, глубоко ошибается, — заявил Марью. — Мы еще всех удивим. Как, Жоржи? Сейчас все только и начнется.
Все посмотрели на Жоржи, словно от него все и зависело. Он пошевелил губами, но не произнес ни звука.
— Наше бюро останется! — решительно проговорил Марью.
— Уберите отсюда ваше бюро, — попросила Граса. — Вы должны это сделать ради мамы, ради благополучия нашей семьи!
— Это для нее всего лишь предлог, — обронил Марью. — Она ушла из-за отца, и ты это прекрасно знаешь. Потому что он не буржуа и не делец. Он не из их круга. Человек, не добившийся успеха!
— Не добившийся успеха, — повторил Луиш. — А ты добьешь меня, если тебя в ближайшее время выбросят из школы.
— Я же излагаю точку зрения мамы… Конечно, она должна вернуться, но не как благодетельница, которая нас прощает. А мы взамен должны будем жить так, как скажет она.
Карлуш вскинул вверх руки, призывая всех к спокойствию.
— И все же есть еще один путь, — начал было он, но его прервал сильный стук в дверь.
Граса, стоявшая ближе всех к двери, крикнула братьям:
— А вот и ваши товарищи пришли! Можете спускаться и наводить порядок.
Прежде чем Луиш дошел до двери, он понял, что имел в виду Карлуш. Семье пора воссоединиться, поскольку революция, которая ее расколола, постепенно сходит на нет. Старое со временем одержит верх, и люди вновь вернутся в лоно своего консервативного, далекого от политики бытия…
Сохранение мира и гармонии — это прекрасно, но не такой ценой! То проявление солидарности, свидетелем которого он стал сегодня во дворе Пату, не должно исчезнуть бесследно. Без этого он себя уже не мыслил. Предать всё это забвению означало бы поступиться своей мечтой и предать самого себя.
В комнату стремительно ворвался Мартин Шуберт:
— Сногсшибательная новость, Луиш! Дело на мази… Как мне только что сообщил по телефону государственный секретарь, вопрос в принципе решен. Подробностей, правда, еще нет, но ясно одно: одновременно с частным бурением два будут производить для товариществ. — Забыв свою обычную сдержанность, он несколько раз по-боксерски ударил Луиша в бок: — Дружище, если все пройдет удачно, мы надолго избавимся от забот о хлебе насущном!
Все заговорили разом, перебивая друг друга. Все были счастливы, в том числе и Карлуш, который рассчитывал на место в буровом предприятии. Граса глубоко дышала и сияющими глазами смотрела на Михаэля, самого дорогого для нее человека, и он ободряюще кивнул ей в ответ, будто заранее знал, что все закончится благополучно.
— Ты все еще утверждаешь, что я неделовой человек? — спросил ее Луиш.
— У нас будет много-много заказов, ребята! — воскликнул Шуберт вне себя от радости. — На нас прольется живительный дождь.
— Капитал жаждет прибыли так же, как олень воды, — заметил Марью.
Его слова были восприняты как шутка.
— Как вы считаете, — спросил Луиш, — смогу я теперь устоять перед вашей матерью?
Он представил Карлуша Шуберту и попросил Марью откупорить бутылку мадеры.
— Вы хотите работать у нас?! — протрубил Шуберт на всю комнату, — А что вы умеете делать, господин Пашеку?
— Организовывать.
— У него было шестьдесят такси в Луанде, — подсказала Граса.
— Ну да, когда дело пойдет, нам придется вкалывать на полную мощность. Может, даже создадим вторую бригаду. — Очевидно, Шуберту процветание фирмы «Каптагуа» представлялось таким же стремительным, как взлет ракеты. — Впрочем, что это за хлам лежит там, внизу? От вас кто-то выезжает?
— Никто, — ответил Марью, разливая по фужерам маслянистую бордовую жидкость.
Шуберт отвел Луиша в сторону;
— Мы теперь будем составлять смету по-новому; десять процентов надбавки…
Луишу показалось, что он ослышался. Карлуш, сидя за столом, поинтересовался:
— А что, парни, это бюро обязательно должно находиться здесь? У партии ведь много других помещений.
— Переселяться в угоду маме?
— Три квартиры пустуют — выбирайте любую…
— С повышением спроса повышаются и цены, — заметил Шуберт, словно постиг одну из загадок мироздания. — Нужно уметь приспосабливаться к рынку!
— Крестьяне не смогут собрать столько денег.
— Я все просчитал, включая эти десять процентов.
Во рту у Луиша совсем пересохло.
— Помещение точно такое же, как здесь, и никакой платы за аренду, — уговаривал Карлуш Марью, но тот отрезал:
— Никогда!
— Но вы же хотите, чтобы мать жила с вами, — вмешался в разговор Михаэль.
— А ты убирайся отсюда! — пронзительно выкрикнул Жоржи и, сделав резкий жест, опрокинул фужер — вино разлилось по скатерти…
— Вы же можете все испортить! — горестно воскликнула Граса. — Из-за вас все пойдет прахом!
Луиш заставил себя отреагировать на предложение Шуберта отрицательно, хотя далось ему это нелегко:
— Мартин, я же заверил крестьян, что произвел точные расчеты, а получится, мои выкладки неверны.
— Я все правильно рассчитал. Нам необходимо повысить зарплату рабочим, поэтому и цены на производство работ возрастают.
— Пожалуйста, но только без меня! — В висках у Луиша застучали молоточки. — Вы ставите на карту весь наш план…
— Деловой человек должен идти на риск. Но вы неделовой человек, Луиш, и никогда им не станете.
— Хорошо, хорошо. Вы шеф, вам и карты в руки.
— Совершенно верно…
— Но если вы это сделаете, Мартин, я уйду из фирмы.
— Ну-ну… Подумайте о том, что вы сказали.
— А мне не о чем думать… — У Луиша вдруг появилось такое чувство, будто он разорвал наконец связывавшие его путы, мешавшие ему быть самим собой. — Если вы это сделаете, наши дороги разойдутся. Это мое последнее слово…
Тень шпионажа
Для меня эта история началась с обыкновенной повестки, в которой говорилось, что лейтенанту Роджеру Андерсону, проживающему в Ливерпуле по Лайм-стрит, 207, надлежит в течение сорока восьми часов прибыть в гарнизон, откуда он демобилизовался пять лет назад, отслужив положенный срок.
Стоял прекрасный августовский вечер. Я только что вернулся домой со службы из района порта, когда на глаза мне попалась повестка. Не стану утверждать, что она до смерти напугала меня или вызвала какие-либо неприятные ощущения. Я повертел ее между пальцев и невольно подумал, что ведомство по мобилизации поступило не особенно удачно, прислав вместо телеграммы-вызова обыкновенную повестку на бланке старого образца. В ней, например, говорилось, что кроме всего прочего я обязан захватить с собой продовольственную карточку, хотя даже дети знали, что карточки в Великобритании были отменены в 1954 году. Судя по этой повестке, нетрудно было догадаться, что в военном министерстве экономили даже на бланках.
Я быстро собрал вещички, уведомил о случившемся на работе и в назначенный срок прибыл в Олдершот, где была расквартирована 16-я воздушно-десантная бригада, личный состав которой жители той местности называли «красными дьяволами». Там я когда-то неплохо проводил время. Миновав проходную, я невольно вспомнил о том, что мы проделывали здесь несколько лет назад. Если не считать курса новобранцев, который в любой армии мира не спутаешь с отпуском на морском курорте, моя служба проходила настолько легко, что, заканчивая ее, я дал письменное обязательство в случае «угрозы национальным интересам» еще до объявления мобилизации добровольно вернуться в строй. Вполне вероятно, что столь поспешное решение я принял в юношеском порыве, под впечатлением великолепного прощального вечера, но, как бы там ни было, теперь я сидел в казарме и с нетерпением ожидал, что же будет дальше. И лишь гораздо позднее мне стало абсолютно ясно, что добровольно взятое мной обязательство было самой большой глупостью, которую я совершал когда-либо в жизни.
Первое, что я увидел перед своими глазами, была увешанная орденами и медалями грудь моего старого друга Билла Шотовера, который, находясь на срочной службе, успел повоевать не то в Кении, не то в Малайе и уже дослужился до капитана.
— Хэлло, Роджер! — воскликнул он, хлопнув меня огромной ручищей. — Правильно, отечество зовет нас…
— …и лучшие сыны спешат под его знамена, — скромно добавил я.
— Для тебя в моей роте всегда найдется местечко, — сразу же заявил он. — Сегодня вечером я переговорю с нашим полковником, и все будет в полном порядке, старина.
Выпив несколько стаканчиков виски, мы углубились в воспоминания, не забыв, однако, порассуждать о том, что нынешнее молодое поколение ни к черту не годится, после чего Билл принялся разъяснять мне военное положение британского Содружества наций. Эта тема еще со времен нашей совместной службы была его любимым коньком.
— Наше положение, — начал он, — можно считать безнадежным, но не чересчур безнадежным. Таким оно станет в том случае, если нам не удастся свалить этого Насера. [1] Его примеру могут последовать другие, которые сейчас еще трусливо поджимают хвост, но со временем могут осмелеть настолько, что перестанут нас бояться. Если ты, Роджер, хоть изредка просматриваешь газеты, то должен знать, что затевает этот Насер. Однако из заварухи с Суэцким каналом ему победителем не выйти. Все равно мы его замордуем. Вот посмотри… — И он подошел к карте Европы, висевшей над музыкальным автоматом.
Грубое лицо Билла, покрытое пигментными пятнами, из-за чего он страдал всю жизнь, само походило на географическую карту, на которой коричневые места изображали горные хребты выше трех тысяч метров над уровнем моря, а светлые — заснеженные вершины с глетчерами.
— В Красном море, — продолжал поучать меня Билл, — в настоящее время находится наш крейсер «Кения», а вдоль ливанского побережья курсирует крейсер «Ямайка». У острова Мальта стоит авианосец «Игл», на котором дислоцируется несколько эскадрилий истребителей-бомбардировщиков. Там же базируются шестьдесят бомбардировщиков «Канберра», переброшенных вчера на Мальту. Здесь, в Иордании, — ткнул он пальцем в точку на карте, — расквартирован 10-й гусарский полк, усиленный ротой пехотного полка и танками «Центурион». В Ливии, у западной границы с Египтом, находятся 10-я танковая дивизий, пехотный полк королевского стрелкового корпуса и 3-й артиллерийский полк королевской артиллерии на конной тяге, который на осенних маневрах 1951 года прикрывал наш левый фланг. Ну, как тебе это нравится?
— Неплохо, — ответил я. — Ну а мы?
— Мы — пожарная команда британского Содружества наций, — гордо выпятив грудь, заявил он. — Нас будут кидать в самые горячие точки.
— А резервистам выплатят денежное содержание? — поинтересовался я, однако Билл не услышал моего вопроса и продолжал:
— Кроме того, сюда перебрасываются части 2-й пехотной дивизии, расквартированной в Западной Германии. Командование НАТО сильно обеспокоено событиями на Ближнем Востоке, в не меньшей мере беспокоят они и Францию. Но сэр Антони уже уломал Грюнтера. Ходят слухи, что мы реквизировали девяносто гражданских самолетов, с помощью которых можно будет спокойно перебросить на Ближний Восток даже нашу лейб-гвардию…
— Выходит, те, кто купил в рассрочку кое-какие вещи, как я, например, попадут в скверное положение.
— Добавь к этому еще французскую армию. Вице-адмирал Баржо стянул на Тулонский рейд линкор «Жан Бар», крейсер «Жорж Лиг», два авианосца и десять эсминцев. Неплохо, а?
— Меня больше беспокоит, что будет с моим телевизором, если я своевременно не внесу очередной взнос, — приставал я к Биллу.
— Плюнь ты на него, — грубо оборвал он мои жалобы. — Здесь, дружище, тебе не понадобится никакой телеящик. В рядах королевской армии ты увидишь весь мир.
Билл, если смотреть на него со стороны, был похож на добродушное чудовище, однако в военном деле он разбирался неплохо.
* * *
В следующий понедельник — а это было 6 августа 1956 года — в порту Портсмут мы, освещенные яркими лучами солнца, взошли на борт корабля. Это был авианосец «Тезей» водоизмещением 13 тысяч тонн, обычно бравший на борт тридцать истребителей-бомбардировщиков, сейчас же он принял две тысячи парашютистов-десантников. Билл по секрету сообщил мне, что остальная часть нашей бригады грузится в Девонпорте на судно такого же типа «Океан» и военный транспорт «Булвак» водоизмещением 22 тысячи тонн, которые выйдут в море через два дня.
Весь Гемпширский пляж в тот день буквально кишел отдыхающими. Парусные яхты и моторные лодки скользили вдоль береговой линии взад-вперед, молодежь развлекалась катанием на водных лыжах. А в это время тысячи матерей, отцов, жен и невест собрались на причале, чтобы сказать последнее общее «прощай» пятидесяти специально отобранным десантникам, так как наш полковник запретил прощаться каждому в отдельности. Этот краснолицый офицер с серо-рыжей бородкой, как оказалось, не переносил сцен прощания. Поэтому когда капитан Шотовер передал ему просьбу солдат, желавших хотя бы пожать руку своим родственникам, он недовольно пробурчал: «Черт побери, для этого было достаточно времени в казарме! Черт побери!» — и пнул при этом корабельного кота по кличке Насер, который намеревался усесться на его ботинок.
Меня проводы нисколько не тронули, так как моя старушка не смогла приехать в Портсмут из-за болезни, а девушки у меня в ту пору еще не было. Следовательно, никто не махал мне мокрым от слез платочком, когда наше судно, миновав мол, вошло в воды канала. Для остальных же это была довольно печальная сцена.
Наше командование оказалось не только черствым, но и довольно скупым, чего я особенно боялся. Его нисколько не волновало, что большинство резервистов вынуждены были бросить работу. Никакой компенсации оно нам не обещало.
— Мы призвали в армию добровольцев, а не нищих, — заявил Билл Шотовер, повторяя слова бригадного генерала Мервина Батлера, особенно любимого «красными дьяволами» командира.
Мы стояли на палубе и любовались заходом солнца, которое медленно скрывалось за мысом Корнуолл. Был великолепный вечер.
— Наш ящик делает двадцать четыре узла в час, — проговорил Билл, сплюнув в бурлящую кильватерную струю. — Послезавтра мы будем уже на рейде Лиссабона, в среду войдем в Средиземное море, а в пятницу утром проплывем мимо Ла-Валлетты. Что будет дальше — известно лишь господу богу да сэру Антони.
— Как только египтяне узнают о нашем походе, они сразу струсят, а когда мы появимся на Мальте, то уберутся восвояси.
— Настоящая драка устраивает меня больше, Роджер.
Позднее я узнал из газет, что частичная мобилизация, которой я был обязан столь чудесной морской прогулкой, проводилась строго в соответствии с нашей конституцией. Так как нижняя палата английского парламента за несколько дней до объявления о национализации Суэцкого канала ушла на каникулы и большая часть парламентариев охотились на куропаток в Шотландии, а королева Елизавета развлекалась на скачках в Гудвуде, премьер-министр Иден созвал заседание государственного совета, который и объявил о введении чрезвычайного положения, торжественно поручив военному министру, высокочтимому Генри Хиту, призвать резервистов. Так, по крайней мере, писала одна из газет. Этот высокочтимый джентльмен для начала поставил под ружье двадцать тысяч человек, в их число попал я. Но, несмотря ни на что, я испытал настоящее удовольствие, прочитав о том, что частичная мобилизация была проведена при соблюдении образцового порядка, присущего только такой великой нации, как наша.
* * *
Восемь дней спустя мы высадились на острове Кипр. Я попал в авангард, которым командовал мой друг Билл. На двух джипах морской пехоты мы на целых шестьдесят километров вклинились в глубь острова, миновав плоскогорье. Сознаюсь, что сопровождавшие нас солдаты держали автоматы на коленях, готовые в любой момент открыть огонь, и это навело меня на мысль, что местное население все еще довольно враждебно относилось к солдатам британской короны. Однако ничего страшного на этот раз не произошло.